Читаем без скачивания Богдан Хмельницкий. Искушение - Сергей Богачев

Несмотря на позднее время, хозяин дома не спал. С медным подсвечником в руке он сам вышел встретить Добродумова.

– Гляжу я на тебя, Ларион, и в толк не возьму: это что же за молитва такая, от которой одежка рвется, а на лице кровь появляется? – спросил Кричевский, с интересом разглядывая паломника.

«И чего тебе не спится, старый пень?» – подумал Добродумов, машинально проведя рукой по лицу. Ладонь была в крови, а из ссадины над бровью еще сочилась сукровица.

– Пришлось немного задержаться. Но кто же знал, что по вашим улицам, как стемнеет, лучше не ходить. Уже возле самого порога привязались двое, еле вырвался, – ответил он, стараясь не смотреть в глаза полковнику.

Добродумов решил не посвящать Кричевского в события, которые произошли с ним буквально час назад. И не потому, что трудно будет объяснить, кем на самом деле является Мисловский, а прежде всего из-за Гелены. Молодая женщина была не просто замешана в этой истории, она была ее главным действующим лицом. Добродумов еще чувствовал прикосновение ее губ, ощущал запах ее волос. О том, что именно так развернутся события этой ночью, не мог предположить никто, и прежде всего он сам. Но если об этом узнает Богдан, ни о каком продолжении миссии не может быть и речи. Да какая миссия? Головы можно будет лишиться – у Хмельницкого нрав крутой.

Илларион вышел во двор и, отыскав у колодца ведро с водой, умылся. То ли холодная вода, то ли свежий воздух подействовал, но Добродумов успокоился. Было ясно, что, пока он тут, ни Чаплинский, ни «часовщик» не оставят его в покое. Они могут явиться уже утром. И никакой Кричевский, хоть и полковник, не сможет им помешать.

Вернувшись в дом, Добродумов застал Кричевского за чтением Библии. Большая свеча в медном шандале освещала пожелтевшие страницы.

Завидев Иллариона, полковник многозначительно поднял палец и с выражением прочитал:

– «Не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что выходит из уст его». Не хочешь рассказывать, где пропадал, дело твое. Только байками старого казака кормить тоже не надо.

Добродумов понял, что обидел хозяина дома.

Он присел за стол и, глядя на Библию, произнес:

– Правильно сказано в Святом Писании. Но только большая цена может стоять за словами. А ты почитай, что там дальше написано: «исходящее из уст из сердца исходит». Не можешь поверить мне на слово – доверься сердцем. Господин подстароста со своим помощником не успокоились. Они знают, что я еще в Чигирине. Может, и тех двоих подослали. Первый раз, что ли? Уходить нам нужно, и чем быстрее, тем лучше.

Казалось, слова Иллариона никакого впечатления на полковника не произвели. Кричевский все так же задумчиво смотрел на страницы Библии, однако своим ответом дал Добродумову понять, что он недооценивает кума Богдана.

– Все беды твои, Ларион, от молодости. Ты думаешь, я не вижу, что наймиты Чаплинского крутятся возле дома? Ты думаешь, я не знаю, что они здесь вынюхивают? Потому и не сплю, жду тебя до ранку… Только выехать быстро мы не сможем. Забыл, что у нас дело государственной важности? А для такого дела нужно и людей толковых подобрать, и обоз по-умному снарядить. Шутка ли, через заслоны казацкие в степи проехать, где каждому казарлюге захочется голову польскому полковнику открутить да на пику насадить. А они в этом деле большие мастера, уж поверь мне. Да и Юрка нужно собрать – мал он еще для таких походов. Нет, Ларион, раньше чем через неделю нам из Чигирина не выехать.

Старый вояка был прав. Добродумов не стал с ним спорить. Он уже знал, что нужно сделать, для того чтобы уцелеть самому и отвести беду от полковника и Юрка. Сергеев вдруг вспомнил о своем обещании оставить для Черепанова послание – своеобразный письменный отчет о ходе миссии. Они договорились, что это послание будет спрятано в окрестностях Киева. А от Чигирина до матери городов русских рукой подать. Да и когда еще представится такая возможность?

Убедив полковника, что всем будет лучше, если он на время исчезнет из Чигирина, Добродумов сразу же приступил к сборам.

И Кричевский его опять удивил.

– Послушай, Ларион, старого лыцаря. Уж больно ты приметный в своей серой хламиде послушника. Как прыщ на заднице. Нужно тебе одежку поменять. Зараз я из тебя сделаю настоящего казака.

Полковник вышел из горницы и вернулся с целой охапкой одежды.

Не раздумывая, Илларион выбрал для себя такие же вещи, какие в эту пору года носили молодые казаки: широкие шаровары, разношенные сапоги, узорчатый кафтан зеленого цвета с красной подбивкой, почти новый жупан и остроконечную шапку, отороченную лисьим мехом. Представив себя со стороны в этом наряде, Сергеев вспомнил кадры из фильма времен своей юности. Точно так же был одет пан Володыевский – главный герой картины, которая, кажется, называлась так же.

Особое внимание полковник уделил оружию. Поочередно помахав в воздухе несколькими саблями, он протянул Иллариону одну из них.

– Вот тебе подружка в дорогу. Не подведет. Только никогда не расставайся с ней, даже спать ложись рядышком. А вот тебе и два братчика, – с этими словами Кричевский протянул ему пару пистолей.

В свой арсенал Добродумов добавил нож с узким длинным лезвием, который засунул за голенище сапога, чем очень удивил «славного лыцаря», привыкшего к честным поединкам.

Коня в дорогу тоже выбирал Кричевский. Он придирчиво осмотрел Добродумова, даже обошел его пару раз, смерив взглядом с головы до ног и приказал:

– А ну-ка, приведите мне Орлика. Да подготовьте его в дорогу переметными сумками с провиантом и всем остальным, что нужно казаку в походе.

Конь с первого взгляда понравился Добродумову. Поджарый гнедой жеребец посмотрел на своего нового хозяина большими умными глазами. Так, во всяком случае, показалось Иллариону.

С Кричевским Добродумов прощался недолго. Полковник трижды перекрестил его и сказал:

– Даже не спрашиваю, куда направляешься. Опять, наверное, молиться. Только учти, если к субботе не возвернешься, обоз уйдет без тебя. Сам должен понимать, дело у нас государственной важности. Ждать не будем. Бывай. С богом!

Рассвет Добродумов встретил уже в пути. Орлик мерил степь небыстрым шагом, а когда новый хозяин подгонял его, переходил на галоп. Рядом с ним, то обгоняя, то отставая, бежали Хват и Волчок. Шлях на север, в сторону Киева, долго оставался пустым. И только когда солнце поднялось над горизонтом, Добродумов стал обгонять обозы купцов. Те с интересом смотрели на одинокого всадника, которого сопровождали два огромных пса. Но Илларион не стремился найти себе попутчиков – путь предстоял неблизкий, и тащиться за скрипучими телегами было не с руки.

Есть не хотелось, голова была занята мыслями о богатой на события прошедшей ночи. Только ближе к вечеру он решил завернуть в село, чтобы напоить и накормить Орлика. О собаках Добродумов не волновался. Они весь день без устали бежали рядом, пропадая на некоторое время из виду и вновь возвращаясь к своему хозяину. Он был уверен, что алабаи смогут позаботиться о себе сами. Однако была еще одна причина, заставившая его завернуть в сельский шинок. Следовало написать письмо Черепанову, для чего нужны были бумага, чернило и перо. Не догадавшись попросить все это у гостеприимного Кричевского, Илларион решил раздобыть канцелярщину у шинкаря.

Оставив Орлика у коновязи и договорившись, чтобы о нем позаботились, Добродумов толкнул дверь в шинок. Спертый воздух, пропитанный запахами сивухи и табака, ударил в нос. За последние два-три месяца ему не раз приходилось бывать в подобных заведениях. И этот шинок ничем не отличался от других: обычная хата-мазанка с земляным полом, деревянными лавками и столами. Вдоль стен – длинные дубовые полки, на которых стояли тарелки, стеклянные штофы и глиняные кружки. Часть помещения была отгорожена перегородкой, за которой хозяйничал пожилой на вид шинкарь. В одном из углов висела небольшая икона, закопченная до такой степени, что лики святых просматривались с трудом. Илларион не собирался здесь долго задерживаться, но, взяв тарелку с кашей и кухоль с недорогим и не очень крепким вином, которое все называли почему-то венгржинкой, он присел за один из столов и решил послушать, о чем говорят посетители. А послушать было что…

Торговые люди степенно обсуждали цены на товары, которые понадобятся войску Богдана Хмельницкого в походе. Изрядно подвыпившие казаки ругали своих старшин за жадность при распределении провианта в военное время. Несколько местных жителей, которые, судя по их бессвязной и громкой речи, пили отнюдь не венгржинку, а что-то гораздо крепче, перебивая друг друга, проклинали клятых ляхов, уже забыв за что. Добродумов слушал пьяные голоса и в душе радовался этим разговорам. Значит, он не зря провел рядом с Богданом почти год, вокруг уже никто не сомневался: войне быть.

Подойдя к шинкарю, чтобы расплатиться, Илларион спросил, нет ли у него бумаги и чернил. Владелец шинка долго смотрел на гостя, не понимая, что ему нужно. Сообразив, о чем идет речь, он посоветовал обратиться к местному писарю – уж тот не только снабдит «бамагой», но и любое письмо напишет «с необходимым почтением и красивыми завитушками». Выходя из шинка, Добродумов столкнулся с тремя казаками, которые, увидев его, буквально замерли на месте, а затем с почтением посторонились. «Странно, – подумал он, – откуда ко мне такое уважение? Лица вроде незнакомые. Ну да бог с ними…»