Читаем без скачивания Собрание сочинений в десяти томах. Том девятый. Ave Maria - Вацлав Михальский

Миновав море с правой стороны и горы – с левой, поезд набрал ход и вышел в открытую черную степь без единого огонька. Пришла благоухающая «Красной Москвой» и пудрой «Сирень» проводница, взяла у Адама билет и сунула его в дерматиновую перекидную сумочку со многими ячейками. Потом проводница принесла чуть влажную постель за рубль и спросила у Адама о том, чего вечером, при отходе поезда, пассажирам не полагалось:

– Чаю будете? А то могу вскипятить? С мармалатом. И печенюшки есть.

– Спасибо, не хочется, – вежливо, но достаточно сухо ответил Адам, понимая, что он явно приглянулся проводнице в боевой раскраске.

Когда она ушла, Адам задвинул дверь купе и открыл свой чемодан, чтобы переодеться в классический по тем временам наряд пассажира спального вагона – в темно-синий тренировочный хлопчатобумажный костюм за три рубля и в прикроватные шлепанцы.

Копаясь в чемодане, он с удовольствием отметил, как аккуратно уложила все Ксения, вспомнил, как возник их разговор о поездке. Возник, потому что он не хотел ей об этом говорить, надеясь, что пойдет в республиканское Министерство здравоохранения и откажется о поездки под тем предлогом, что слишком много работы.

– Нет, – сказали ему в министерстве, – вам давно полагается высшая категория, а вы до сих пор врач первой категории. Сам министр сказал, что такой хирург, как вы, не может не иметь высшей категории. А без курсов повышения квалификации ее нельзя присвоить. Извините, но придется ехать.

И в тот же вечер Адам, наконец, вынул из внутреннего кармана пиджака направление, пролежавшее там с конца декабря, и показал его жене.

Он знал, что Ксения бывает непредсказуема, но все-таки не думал, что до такой степени.

– Класс! – восторженно закричала Ксения, чмокнула Адама в щеку и тут же обратилась к детям, бывшим в соседней комнате: – Дети! Дети! Папа едет в Москву! Дети, думайте о гостинцах!

Александра, Адам и Глафира тут же облепили отца.

– Папа, ура!

– Ура!

– Замечательно! – не умолкала Ксения. – Как я рада! Давно пора!

– Я не хотел, – смущенно сказал Адам, – но только так можно получить высшую категорию. Они настояли.

– И правильно сделали, молодцы! – восторженно глядя Адаму глаза в глаза, продолжала Ксения, потихоньку отлепляя Глафиру Адамовну от колена отца. – Давно пора. И обязательно сходи в институт к Папикову, он снова в силе.

– Да, да, наверное, – пробормотал Адам, невольно отводя глаза. Хоть чувства у него были и не такие тонкие, какие бывают у женщин, но все же он сознавал, что за шелухой всех этих Ксениных восторгов стоит Александра. Говоря языком фронтовых сводок, едва получив информацию, Ксения смогла мгновенно переформировать свои силы и перешла не к обороне, а к контрнаступлению. И самое поразительное, что ни в голосе, ни в сиянии ее глаз, ни в едином движении не было и намека на фальшь. Как сказал бы Ираклий Соломонович: «Все было на чистом сливочном масле». Нет, она была не великая артистка, а женщина – мать троих детей, любящая, полная сил и возможностей, женщина быстрого ума и решительных действий. Ей было что защищать.

Дети ушли в свою комнату обсудить новую данность.

– Может, разыщу Семечкина.

– Скорей всего. Но ты и Александру не забудь навестить, большой привет и ей, и ее маме Анне Карповне. Они такие хорошие люди. И приодеть тебя надо, а то в гости пригласят, а у нее муж генерал.

К поездке в Москву Адаму сшили темно-серый бостоновый костюм. Так называлась шерсть высшего качества – «бостон», наверное, по имени американского города Бостон. Нужно сказать, что жили Адам и Ксения не бедно. Во-первых, на всем готовом, оставшемся от родителей Адама, а во-вторых, потому что его профессия была очень животрепещущей для тех, кто с ним сталкивался по делу, и слава его в республике была велика сама по себе, да еще коллеги не забывали о том, что он работал с самим Папиковым. Нет, речь не о взятках, он их, конечно же, не брал, в те времена лечить за деньги считалось оскорбительным, прежде всего для тех, кто лечит. И с благодарственными подношениями никто к Адаму не приближался на пушечный выстрел. Зато приближались к Ксении. Что-то благодарные родственники больных навязывали ей по так называемым «твердым ценам», которые были ниже реальных в несколько раз, а что-то оставляли инкогнито у дверей квартиры: то ящик, то мешок с фруктами, овощами, балыком, то трехлитровые баллоны черной икры. Нужно заметить, что люди коренных национальностей ни черную икру, ни балык сами не ели, и не потому, что это было не по карману, а потому, что есть икру или рыбу было среди них просто не принято, особенно это касалось людей простых, не удрученных образованностью или должностями. Все эти дары Ксения в основном раздавала соседям, чему те бывали очень рады; командовала раздачей обычно соседка из квартиры напротив тетя Рая.

Например, с новым костюмом Адама случилась следующая история. В разговоре со своей портнихой тетей Зоей Ксения обмолвилась, что Адаму нужно срочно сшить костюм.

– Так что же он к дяде Рафику не обратится, он же его оперировал. Первый мужской портной в городе дядя Рафик – у него сам первый секретарь обкома шьет[21].

– Потому и не может, что оперировал, вы же моего мужа знаете.

– А-а, ну да, конечно, в этом смысле, да, – замяла разговор портниха тетя Зоя, исключительно талантливо одевавшая Ксению и наравне с дядей Рафиком тоже неоспоримо претендующая на первенство, но по своей, дамской, линии.

Разговор тетя Зоя замяла, но вечером, примерно через час после того, как Адам вернулся домой, в дверь квартиры кто-то поскребся.

На пороге стоял дядя Рафик с метром на шее и со свертком подмышкой.

– Разрешите заходить? – церемонно поклонившись Ксении, спросил худенький, седенький дядя Рафик в маленьких круглых очках на большом носу.

– Заходите, пожалуйста, очень приятно вас видеть, – запела Ксения, сразу смекнувшая, что к чему.

– У меня тут нечаянно остался один не очень плохой отрез, а я слышал – один молодой мужчина уезжает в Москву и надо быстренько нарисовать ему костюмчик. Адам Сигизмундович, разрешите мерку снять? – Дядя Рафик был один из немногих, правильно выговаривающих отчество Адама. В детстве его учили играть на скрипке, а потом, в силу сложившихся семейных обстоятельств, отдали в ученики к портному. Но музыку дядя Рафик любил страстно, особенно классическую, и был одним из завсегдатаев местной филармонии.

– Ойстрах, говорят, к нам приедет, а вы уезжаете, какая жаль! – снимая с Адама мерку, сказал портной.

– Да, Ойстраха я не слышал, – сказал Адам, – но ничего, Ксения сама сходит.

– Чего это я одна пойду? – воспротивилась Ксения.

– Почему одна – детей возьми. Дядя Рафик, вы поможете им с билетами на Ойстраха?

– Обязательно, – пообещал старый портной, а слово его было крепко.

При советской власти происходило много дурного, но случалось и много хорошего. Например, широко пропагандировалась великая, большая музыка, и большие музыканты первого ряда – Рихтер, Гилельс, Ойстрах и другие в этом роде – концертировали не только в Москве и европейских столицах, а неутомимо ездили по городам и весям необъятного СССР.

На концертах московских знаменитостей в первом ряду всегда сидела известная в городе косметолог Розалия Семеновна – она занимала два кресла: в одном помещалась ее тучная фигура, а на другом лежали дамская сумочка и китайский веер, которым она иногда обмахивалась. В том же первом ряду сидели и дядя Рафик, и несколько зубных врачей-протезистов, и другие необходимые люди в том мире взаимных услуг, который тогда царил не только в этом городе. Адам Сигизмундович тоже был не из последних нужных людей, но в первый ряд они с Ксенией никогда не садились, а просили для себя седьмой – сразу после прохода из боковых дверей.

Костюм был сшит за неделю и, несмотря на единственный замер и отсутствие хотя бы одной примерки, сидел на Адаме, как влитой. К костюму пришлось шить туфли, это тоже удалось устроить через другого пациента. Известный во всем городе сапожник первой руки Арам Гамлетович сшил замечательно мягкие, теплые и в то же время модельные туфли. А когда Адаму купили еще серое пальто-реглан, вернее, «достали с базы», да светло-серую шляпу, да Ксения еще принарядила его в белую рубашку с галстуком, то результат получился ошеломляющий.

– Папочка, ты у нас самый красивый красавец на всем белом свете! – подвела итог Глафира Адамовна. – Когда я вырасту, я точно на таком дяденьке женюсь!

– Дурочка, выйдешь замуж, – поправила ее старшая сестра Александра.

В жизни людей многое определяют слова, а еще большее определяют поступки.

– А это что ты сунула в чемодан?! – возмутился Адам, обнаружив закатанную консервной крышкой литровую банку черной икры.

– Ну как же, Адась? У Александры дочь Катя, а дети очень любят черную икру. Это наши заелись.

Скоро поезд остановился на полустанке Чирюрт. Когда-то, тринадцатилетним, Адам сбегал из дома и дошел до этого полустанка в степи. Причины сбегать из дома не было никакой, если не считать жажду странствий, а это в тринадцать лет очень веская причина. Так что и маленький Адам сбегал в Китай не случайно, получается, что это было у них наследственное, как сказали бы сейчас, генетически предопределенное. До полустанка от города было километров восемнадцать, и, придерживаясь как ориентира железнодорожного полотна, Адам топал себе и топал.