Читаем без скачивания АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА - Наталья Галкина

И на сей раз, чуть прижмурясь, я представил себе одну из розовых пустословок балерин, по образу и подобию кого-нибудь из читанной мной в Настасьиной библиотеке «Истории русского балета», - не Истомину, Павлову, Люком, Кшесинскую, Карсавину, - но балерину вообще, талия, пачка, пуанты, венчик с лебедиными (или страусовыми?) перышками на маленькой гладко причесанной головке, лебединая шея, искусственные цветы.

Подходя к нашему кирпичному темно-алому тюремного вида корпусу, я поглядел вверх. Личико блондинки, глядящей из окна третьего этажа, где располагалась закрытая лаборатория, показалось мне странно знакомым. Я поднимался по лестнице вприскочку, за дверью лаборатории уже пел Окуджава: «…в поединках сходились поэты, гимназистки сходили с ума…» На бегу я открыл в Окуджаве отдаленное сходство с Вертинским. Начальника не было на месте; однако, через несколько минут проходя мимо меня, застав меня уже при деле (я старательно выводил слово «эпителиальный», стараясь ни одной буквы не пропустить), начальник сказал сурово, остановившись: «Чтой-то у тебя не тово. Ты, видать, с кем-то полночи у калитки стоял». Моя соседка, старая дева, залилась краской до корней волос, то ли от повышенного целомудрия, то ли из-за дурного воображения.

Лестница, ведущая в художественную мастерскую, была для молодых сотрудников одним из ареалов обитания. На двух площадках - ближайшей, один марш наверх, и выше этажом, предчердачной, неожиданно двусветной, открывавшей обзор на обе стороны нашего неширокого удлиненного здания (вид на деревья бывшего сада, ныне территории, и на дворик морга), - курили, болтали, отдыхали, там был небольшой клуб курильщиков, - курильщикам дозволялось выходить на лестницу на десять минут каждый час. Я частенько выходил вместе с ними (начальник, видя меня, всякий раз направлял меня на рабочее место: «А что тут Валерий делает? Ты ведь не куришь!»), и один раз и закурил вместе с ними. Иногда, вынося бак с обрезками бумаг и пустыми бутылками из-под туши во двор, я застревал в их щебечущей, покрытой дымовой завесой группке послушать и поболтать.

И в этот раз я стоял с урной в руках на площадке для курящих с двумя юными чертежницами и нашим красавцем; ниже этажом возле дверей лаборатории курили и разговаривали блондинка в шляпке и амбал в скрипучей куртке; перегнувшись через перила, я разглядел их и узнал исчадие социалистического строя, только что стрельнувшее у телохранителя человека с красной авторучкой сигарету. Надо полагать, их босс находился за дверью засекреченного подразделения, совершающего свои загадочные научные открытия под пение Булата Шалвовича и каких-то оторв с нар, залихватски бацающих: «Жили-были два громилы, драла-фу-драла-я, один я, другой Гаврила, дзын-да-ра». «Ой-ой-ой, ты замки на дверь накладывал, - пел магнитофон во славу науки, - ой, ой, ой, ты наряды мои рвал, ой-ой-ой, я нагая с окон падала, ой, ой, ой, меня милый подбирал!»

– Я так вас сразу и представил, - говорил амбал исчадию этажом ниже, - как вы из окна, так сказать, а я вас на руки-то и ловлю. Подбираю.

– Так вот откровенно мне заявляете: мол, представляю вас в чем мать родила? - у нее был чуть гнусавый артистически лживый голосок провинциальной инженю.

Кажется, он к ней подъезжал. Я так понял, она спала с боссом, а телохранитель, рискуя карьерой, пытался отбить у босса даму; ну, если не отбить, то хотя бы получить удовольствие, поплутовать, покрутить амуры, завести шашни; много лет спустя я прочитал: истинный роман, истинная любовная история - всегда авантюра духа; надо полагать, амбал стремился именно к авантюре духа, поскольку парень был видный, судя по прикиду, в деньгах не нуждался, женским вниманием вряд ли был обойден; а вот поди ж ты, понадобилась ему хахальница хозяина. Она не то чтобы делала ему авансы, держала дистанцию, но с удовольствием его заявки принимала, возможно, он ей нравился, хотя с боссом дело иметь было гораздо выгоднее, а может, она босса побаивалась, не знаю, да мне и знать было ни к чему. Амбал был значительно моложе хозяина, куда тарзанистей и, видимо, привлекал белокурую прелестницу в шляпке с вуалеткой мужскими статями, витиеватым лакейским стилем ухаживаний своих, небезопасными играми за спиной господина.

Начальнику моему позвонили по телефону, он слушал, поддакивая, переспрашивая, потом положил трубку, позвал меня в кабинет.

– Валерий, возьми четверть листа ватмана, трубочки, тушь, спустись в спецлабораторию, они просят этикетки надписать.

– У меня ведь срочная работа для ожоговой клиники, через два часа майор на мотоциклетке за таблицей прикатит. Пусть Капа сходит. Или Людочка.

– Я лучше всех вас знаю, у кого какая работа, - назидательно и вразумительно произнес начальник. - Они просят, чтобы пришел именно ты. Да там писанины немного, за двадцать минут управишься. Людочка неопытная, ей разбивку надо делать, размечать, а ты пишешь на глаз.

В спецлаборатории сидел человек с красной авторучкой; кажется, там все его знали.

Он разглядывал меня, не стесняясь, словно собирался на базаре купить, как бычка, телятю либо поросенка.

Надписав первую этикетку, я сообразил: именно я им понадобился потому, что он хотел на меня посмотреть.

Чувствовал я себя достаточно неуютно под его холодным оценивающим взором. Был он трезв, в штатском, вместо рубашки и галстука под пиджак надел он свитер, - по тем временам одежда для служебного помещения более чем свободная, вольность художника в своем роде. В металлическом кресле с подлокотниками кожаными и таким же сиденьем разместился он небрежно, по-барски, развалясь. С брезгливой снисходительностью следил он, как я надписываю тушью прямоугольнички бумаги, - и выразил удивление, что незнакомые слова я пишу без ошибок, работаю быстро и аккуратно. Однако вид деятельности, коей я занимался, представлялся ему аналогичным труду дворника, - так я понял.

– И давно вы здесь работаете? - спросил он. - Я вас прежде не видел.

– Второй год, - отвечал я, - так ведь и я вас прежде не видел.

Лаборант, частенько бегавший к нам звонить по телефону (их аппарат то капризничал, то занят был), сказал:

– Валерий собирается в Академию поступать.

– Вот как, - босс поднял бровь, - похвально, похвально. Будете, значит, курсантом. А потом доктором. Военный врач - это хорошо. Можно сделать карьеру. Имея способности и будучи достаточно дисциплинированным. А какая специальность вас привлекает?

– Патологоанатом, - отвечал я, дописывая последнюю этикетку.

Лаборантка Олечка хихикнула, прекратила перематывать кассету, сняла ее, поставила вечного Окуджаву.

– Веселый молодой человек, - интонация прозвучала в полном соответствии с репликой, но не без фальши. - Это шутка? Или у вас тяга к мертвецам? Так сказать, врожденная некрофилия? С молоком матери?

– С коллективом мертвецов работать легче, - отвечал я бойко, забирая свои причиндалы и идя к двери. - Никто вопросов не задает. Ответов не требует. Тихо. Спокойно. Ни склок, ни сплетен. Всё в прошлом.

Закрывая дверь, я услышал:

– За словом в карман не лезет молодое поколение.

Амбала с блонд на площадке не было.

Меня провожал знакомый голос, сотни раз слышанный, наизусть вызубренный и все же (или - именно поэтому?) любимый текст: «Набормочут: не люби ее такую, напророчат: до рассвета заживет, наколдуют, нагадают, накукуют… А она на нашей улице живет!» Чья-то рука, с яростью нажав клавишу, вырубила звук. Скажи мне, какой шлягер ты любишь, и я скажу, кто ты. Позже, много лет спустя, я написал эссе «Шлягер», сравнивая, кроме всего прочего, особенности текста песни, романса, шлягера, поэтического текста; их взаимоисключение, взаимовлияние и т. д., и т. п. О шлягерах я говорил и в статье «Пошлость бессмертна», задавая дидактический вопрос - и тут же на него риторически отвечая: «Почему человек так любит пошлость? Да потому, что она бессмертна».

День был испорчен, отравлен; эпизод показался мне крайне неприятным, хотя формально придраться было не к чему.

В довершение всего Настасья и словом не обмолвилась о полученном ею письме. Я не стал спрашивать, кто ей пишет и о чем. Я знал - впрямую мне она врать не станет. А говорить ей не хотелось. Каюсь: я воровски заглянул в ее беззащитную сумочку, - письма там не было. Она спрятала его на работе. Спрятала от меня. Она и глаза прятала. Озабочена, занята, при деле. Она хлопотала на кухне, решила ни с того, ни с сего печь пирожки. Я из комнаты спросил:

– Кто такой этот твой знакомый с красной авторучкой, с которым мы виделись у Коли?

Она грохнула крышкой духовки.

– Почему ты спросил?

– Он сегодня приплыл ко мне на Академический остров.

Звук разбившейся посуды: чашка? тарелка? Я не пошел смотреть. Настасья возникла на пороге комнаты.