Читаем без скачивания Пейзаж с бурей и двумя влюбленными - Доротея Уэбстер

Мотор заурчал, машина тронулась с места, в последний раз мелькнуло лицо сидевшей возле окошка Шарлотты — и “бьюик” скрылся из глаз. Оставшиеся обитатели замка разбрелись кто куда.

Женевьева отправилась выполнять свою работу — убирать комнаты. Прошло уже больше месяца, как она жила в замке, и эта несложная, но не слишком приятная работа ей порядком надоела. Накануне ей звонил Марсель — ее лицейский товарищ, подвозивший ее в замок. Он рассказал, как проводит лето сам, что поделывают ее подруги и парни из их компании. Женевьева поняла, что соскучилась по сверстникам, что ей хочется увидеться с ними. Слов нет — общаться со знаменитостями, с людьми гораздо опытнее и умнее тебя очень интересно и лестно. Потом об этом можно долго рассказывать друзьям... Но жить среди знаменитостей постоянно... Нет, этого она не хочет. Теперь она это знает точно. Она поняла одну вещь: любые знакомства, экзотические приключения имеют смысл, если о них есть кому рассказать, если у тебя есть друзья, которым твоя жизнь интересна. Здесь, в замке, она обрела подругу — Шарлотту, кажется, наладились отношения с Домеником, и они станут друзьями. И все же ей не хватало общения со сверстниками. В первые дни после приезда в замок, захваченная новыми ощущениями, она рассчитывала остаться здесь вплоть до самого отъезда в Париж. Теперь она решила иначе — она уедет из замка в середине августа, оставив две недели на то, чтобы побыть дома, повидаться с родными, с друзьями. Решено — так она и сделает!

Размышляя об этом, она убирала одну комнату за другой — благо, ей никто не мешал: пожалуй, впервые все комнаты были пусты, все обитатели разбрелись. Покончив с уборкой, Женевьева взялась за учебники и направилась в свой “кабинет” на старом платане. И здесь ей никто не мешал, никто не отвлекал от занятий: Фуллер уехал (к тому же в последние дни он и не приходил к ней — видимо, ему было неудобно), Доменик после ссоры тоже не решался...

Она осознала, что испытывает даже некоторую досаду по этому поводу, ей даже хочется, чтобы ее отвлекли от занятий.

Наконец, взглянув на часы, она обнаружила, что пора идти накрывать на стол. Они еще утром договорились с Эмилией, что в связи с отъездом половины гостей обслуживать их девушки будут по очереди. Сегодня это должна была делать Женевьева, а на следующий день — Катрин.

За обеденным столом было невесело. Элеонора и Жоржетта угрюмо молчали. Разговор поддерживали в основном Вернон и Камилла. Они обсуждали, что сейчас делают уехавшие — уже закончили свое пробное восхождение, совершаемое обычно для акклиматизации, и вернулись в лагерь, или еще бродят где-нибудь. Затем Камилла рассказала, что они с Робертом дважды ходили в горы в Швейцарии и во время одного из восхождений поднялись на Монте-Розу.

— Это так замечательно, я чувствовала там такой прилив сил! — воскликнула она. — Если бы не мой живот — я бы обязательно пошла с Робертом.

Художник рассказал о том, как он несколько раз пробовал работать высоко в горах, писать их — и как у него ничего не получилось.

— Ведь я не пишу просто пейзаж, просто данную местность, вы же знаете, — говорил он, обращаясь ко всем, но слушала его, кажется, одна Камилла. — Чтобы писать, мне надо постичь дух этого места, ощутить его как нечто живое и близкое мне. Так вот дух гор никак не хочет мне открываться, он отторгает меня. Чтобы писать горы, нужно сделать из них предмет веры, предмет поклонения, как это сделали Рокуэлл Кент или русский Николай Рерих. Иначе видишь в них только живописную груду камней.

Камилла заметила, что самые большие горы, как она слышала, находятся не на поверхности земли, а под водой. Женевьеве показалось, что это было сказано в основном для Жоржетты — чтобы вовлечь ее в разговор. Однако девушка и на этот раз отмолчалась. За весь обед она лишь дважды раскрыла рот, и оба раза — чтобы сделать замечания: Гастону — за то, что налил ей слишком много вина, о чем она не просила, и Женевьеве — что та не спешит ей подавать второе. Делать замечания слугам в замке было не принято, и Женевьева вспыхнула, готовая возразить, но граф поспешил свести все к шутке. Разговор после этого вообще прекратился, и конец обеда проходил в тягостном молчании.

Женевьева почувствовала облегчение, когда, наконец, смогла уйти из замка. Вечером она отправилась на свидание с Домеником. Парень ждал ее на той скамье, где они сидели в первый раз. Она рассказала о разговоре за обедом, об одиночестве, которое она чувствует после отъезда Шарлотты. Правда, о поведении Жоржетты она не сказала ни слова — имена Ричарда и Жоржетты стали как бы запретными в их разговорах с Домеником.

— И графиня сегодня не играет, — заметила она. — Уехали эти четверо — и словно душу из замка вынули.

Доменик осторожно привлек ее к себе и, едва касаясь ее губ своими, поцеловал. Женевьева чувствовала исходящее от него желание, но ответить на него не могла. Они еще несколько раз поцеловались. Объятия Доменика становились все крепче, ласки — откровеннее. Женевьева мягко, но решительно освободилась и отодвинулась.

— Если ты не можешь без этого — давай расстанемся, — сказала она. — Найди себе другую девушку. Ты красивый, умный, многие девчонки в Экс-ле-Бен захотят гулять с тобой.

— Другую девушку... — повторил ее слова Доменик и усмехнулся. — Думаешь, у меня не было девушек? Когда я учился в Лесной школе, там были девчонки — в основном на отделении цветоводства. И многим я нравился; ну, и я от них не бегал. Но только это все было не то! Каждый раз мне казалось, что вот эта девчонка — та самая, настоящая, но я быстро в ней разочаровывался. Именно тогда я стал таким нелюдимым. Я не нашел любви среди людей и стал искать ее среди растений. Но ведь я не платан и не орешник! Мне нужна любовь! И вот, наконец, я встретил девушку, о которой я твердо знаю, что люблю ее, а она... Да, да, не смотри на меня так — ты давно знала, что я тебя люблю — так ведь?!

Женевьева не знала, что ответить. Да, она знала. Но ей не в чем себя упрекнуть. Ведь именно поэтому она так себя и ведет, чтобы зря не мучить его. Не в чем упрекнуть? А тот вечер?

Видимо, все эти сомнения отразились на ее лице, потому что Доменик, жадно следивший за ней, вновь горько усмехнулся и заявил:

— Да ладно, не обвиняй себя. Я же знаю: ты добрая, всех готова оправдать, а себя обвинить. Большинство людей поступают как раз наоборот... Именно за это я и люблю тебя. Хотя — разве любят за что-то? Просто люблю — и буду любить, как бы ты ко мне ни относилась. Так и знай.

В порыве благодарности, жалости Женевьева прильнула к Доменику и крепко поцеловала его. Он ответил на ее поцелуй со всей страстью, которая кипела в нем. За одним поцелуем последовал второй, третий... Они следовали один за другим, без счета, и каждый был маленьким объяснением в любви. И Женевьева почувствовала, как в ней вновь поднимается горячая волна — та самая, что захлестывала Доменика, та, что лишила ее рассудка несколько дней назад. Хотя нет — эта страсть была другой. В ней не было похоти, одного лишь желания; зато в ней была нежность и горячая благодарность. И Женевьева отдалась этой волне полностью — не сдерживая больше себя, не рассуждая, не жалея ни о чем. Чувствуя, что после произошедшей ссоры Доменик побоится предлагать ей что-либо, она сама шепнула ему: