Читаем без скачивания Ночник. 365 микроновелл - Денис Драгунский

Красивая

Приснилось, как много лет назад, в Дипломатической академии, одна преподавательница, Ирина Кульбицкая, говорила мне про молодую женщину, работавшую на другой кафедре, Лена Максимова ее звали: «Посмотрите, какая она необыкновенно красивая. Просто Грета Гарбо!» Я присмотрелся, и увидел – правда.

Второй сон. Стеклянный паровоз

Дама, похожая на Лилию Дубовую (а может быть, это она и есть?), подробно рассказывает о принятии какого-то издательского решения. Она сидит за столом, перед ней стеклянные стопки, она двигает их по ходу разговора, выстраивает из них как бы железнодорожный состав. Впереди получается стеклянный паровоз, с трубой в виде самой длинной и узкой стопки.

– Ну вот, все логично! – говорит она.

Имя

Я – автор книги. Вернее, ее главный редактор. Мое имя на титульном листе.

Меня должны посадить, а то и расстрелять. Но книга уже вышла. Назначена презентация.

Я говорю следователю (или адвокату, не знаю точно):

– Значит, меня не посадят, не расстреляют? Раз книга вышла?

– Это неважно, – говорит тот. – Вашу фамилию вырежут, выскребут. Так всегда делалось.

– А те люди, которые купят или получат книги на презентации? – говорю я.

– Их догонят и книги заберут, – говорит он.

– И что?

– Вырежут ваше имя и отдадут назад.

Свобода

Старый грузин говорит, что у шашлыка целебный запах.

У меня кашель, меня подводят к мангалу, оттуда сначала идет дым, я кашляю еще сильнее, потом вдруг начинает пахнуть мясом. Кашель отпускает, становится легко дышать.

Потом снится ужин в грузинской харчевне в семидесятом году. Студенческая конференция в Тбилиси, хозяева повели нас в замечательное место. Просто, грубовато, шумно, накурено, дешево и вкусно. Угощение называется «тройной барашек». Три огромные сковороды – мозги, глаза и яички барашка. Горячие лепешки. Дешевое игристое вино – хоть залейся.

Запомнил канавки в каменном полу, по всему залу, туда бросали окурки.

Нереальная свобода, как во сне, – тогда было такое чувство, и вот сейчас она снова приснилась.

Хлеб и ветчина

Иду по бедной и темной улице. Пригород, деревянные низкие дома. Со мной женщина – кто она, я не знаю.

Плохо одетая, но очень мне дорогая, очень любимая, и мне стыдно, что она так плохо одета, голодна, что нам с ней некуда идти.

Окно. Там люди. Мы останавливаемся, смотрим. Кто-то знакомый подходит к окну, видит меня и ее, приглашает зайти.

Входим. Скудно обставленная большая комната с темными вылинявшими обоями. Шкафы, низкий абажур над столом. За столом сидят человек десять, одетые небогато, но прилично: старые лоснящиеся костюмы, застиранные светлые рубашки, тусклые узкие галстуки.

Стол устроен так: круглый, пустой, с круглой скатертью, как бублик – кольцом, только по краям стола, а в середине пусто, темное дерево. Скатерть – с толстыми кисточками. На ней стоят большой хрустальный стакан с водкой и тарелка с закусками вроде ветчины, сыра, хлеба. Человек отхлебывает из стакана чуточку водки, отщипывает крохотные кусочки хлеба и сыра. Потом все берутся за кисточки на скатерти и двигают ее по кругу, так, что водка с закуской переезжает к другому человеку. Двигают против часовой стрелки.

Мы с женщиной садимся. Она сидит слева от меня.

Вот к ней подъезжают водка и закуска.

Она мне шепчет:

– Я очень хочу есть. Я очень проголодалась.

Я было хочу сказать, шепнуть ей: «Неудобно. Видишь, как все берут по чуть-чуть. Скажем спасибо, что хоть так…» Но смотрю на нее, вижу, какая она несчастная, исхудавшая, бедная, мне становится ее жалко, и я говорю ей:

– Ешь! Бери что хочешь.

Она берет кусок хлеба, кладет на него кусок ветчины.

Все на нее косятся и шикают. Она кладет хлеб на место.

Я говорю:

– Ешь!

Она робко и поспешно жует.

Все возмущены. Говорят:

– Наглецы! Их позвали в приличную компанию! Они вести себя не умеют!

Я говорю ей:

– Доедай, и пошли отсюда!

Беру себе бутерброд, и мы уходим. Вслед мне что-то кидают. Чувствую удар по затылку.

Официантка

Странные названия блюд в меню обыкновенного кафе.

Невозможно понять, что это. Невозможно сделать заказ.

Официантка тоже называет блюда как-то по-своему.

И всякий раз по-другому. Картошку с селедкой называет «херинг-потэйто». А потом «рыбка под водку». Ничего не понятно.

Кажется, она издевается надо мной.

Я говорю ей: «Вы что, нарочно?!»

Она чуть заметно пожимает плечами.

А рядом женщина спокойно ест какой-то десерт из чашки.

У официантки треугольное безгубое лицо.

Декабрь

Красивая зимняя ночь

Поздно вечером иду по Неглинному бульвару, поворачиваю в Рахмановский переулок, потом налево на Петровку. Там меня должна ждать Оля – у начала Столешникова. Вдруг на этом месте оказывается выход из метро. Совсем новая станция, аккуратный стеклянный козырек и лестница вниз. Оля видит меня, машет рукой и идет ко мне. Очень всё красиво: ночь, снег, огни.

Встреча

Еду в поезде, разговариваю с соседом по купе. Рассказываю ему всякие истории про свои молодые годы. Про то, как дружил с одним парнем в университете, Саша его звали. Он уезжал учиться в другую страну, по обмену. Мы писали друг другу письма. «Целый том переписки накопился, – рассказываю я, – самый настоящий том, потому что он все эти письма переплел в книгу, я их писал на одинаковых писчих листах, вот он их переплел, и мне потом показывал. А я его письма не переплетал, потому что он писал на разных листочках – писчих, тетрадных и даже из маленьких блокнотов. Так что его письма у меня просто в коробке лежат».

Попутчик равнодушно кивает.

Но меня разбирают воспоминания.

Этот мой товарищ как живой стоит у меня перед глазами.

– Вот, – говорю я. – Потом у него были разные неприятности и несчастья, разошелся со своей подругой, можно сказать, с невестой, с которой он был со студенческих лет, и все считали, что они уже практически поженились. Но вот все рассыпалось в последний момент.

Потом сошелся с другой женщиной. Она совсем другая была, во всех смыслах. Не похожа на первую, ни лицом, ни манерами, ни семейным, извините, происхождением. Та была из высших сфер, дочь министра, а эта – совсем простая. Как будто нарочно другую искал. Но тоже разошлись в итоге. Потом наконец нашел себе жену. Тут мать у него внезапно заболела и умерла, просто сгорела за полгода, непонятно от чего. Мы встречались все реже и реже, потом у него ребенок родился, потом он уехал работать за границу, я даже точно не знаю куда. А потом мне сказали, что он умер. Жалко человека.

– Чего же жалко? – спрашивает мой сосед.

– Жалко, и всё. – Я отвечаю сухо и почти зло. – Бывает, знаете.

Он смеется.

– Да это же я! – говорит он. – Ну, Дениска! Ты чего?

Разуй глаза!

Я не могу его узнать. Он называет имена общих знакомых, свой старый адрес (этот деревянный дом в Сокольниках сломали, еще когда мы дружили, так что все очень убедительно). Я соглашаюсь. Мы пожимаем друг другу руки. Даже обнимаемся.

– Куришь? – спрашивает он.

– Бросил, – говорю я.

– А я начал, – говорит он. – Пойду покурю.

Он выходит из купе. Я сижу, смотрю в окно. Фонари мелькают все медленнее. Поезд останавливается. Гулкий голос снаружи: станция такая-то, стоянка столькото. Через минуту поезд трогается. Я вижу на пустом перроне одинокую фигуру.

Он стоит и курит. Я машу ему рукой. Он отворачивается.

Мясо

Девушка Катя – это у нее на бейджике написано: «Катя» – режет мясо и говорит:

– Я учительница! Я учу детей. Мы учим детей переживать разные чувства. Короче, мы учим детей эмоциям, понимаете? Но сексуальные эмоции – это только двадцать процентов! Одна пятая от всех эмоций! Вы понимаете?

Она отрезает большой кусок мяса и отодвигает его вправо по столу. Как будто это и есть сексуальные эмоции, одна пятая всех переживаний.

Второй сон. Стихи

Поэтический вечер в небольшом зале. На черном заднике пустой сцены – фотографии людей в профиль.

Профили слегка шевелятся.

Присматриваюсь, и вижу, что это никакие не фотографии, а видеопроекция. Съемка людей, которые сейчас сидят в зале. Но только в профиль. У сидящих в зале – листы бумаги. Они пишут на этих листах отдельные слова. Потом эти слова тоже проецируются на задник сцены, рядом с портретами. Эти слова вразбивку читает голос из-под потолка. Довольно невнятно получается. Просто разные слова.

Фотографии начинают вращаться. Профили переворачиваются и принимают положение лежа на спине. Как будто это головы лежащих в гробу.

На сцене появляется длинный картонный ящик.

Голос из-под потолка:

«Нарисуем гроб, было страшно чтоб!»

Кулинария

Громадная кухня какая-то. Несколько поваров что-то готовят: режут, месят, жарят, все шумно-весело, очень много народу, все смотрят на поваров, переговариваются. Сильный запах жирной жареной рыбы, довольно противный.