Читаем без скачивания Порванная струна - Наталья Александрова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Соня совершенно не умеет убеждать людей в своей правоте. Она не переносит грубости. Даже этому телефонному типу она не может сказать резко, чтобы оставил ее в покое. Он ведь ничем ее не оскорбил…
Вот и выходит, что совершенно не с кем посоветоваться. И заступиться за нее некому, она одинока, самое близкое существо – это ее скрипка. Непосвященные не знают, какой это каторжный труд – играть на скрипке. Некогда было прыгать на скакалке, потом ходить в кино и бегать на свидания. С пяти лет, когда мама привела ее на подготовительное отделение музыкальной школы, Соня надолго расставалась со скрипкой всего однажды. В третьем классе соседский мальчишка толкнул ее. Чтобы не повредить скрипку, Соня упала на руку и сломала ее. Два месяца она не могла заниматься, потом все началось снова. Во дворе Соню не любили, считали гордячкой. Тот мальчишка, из-за которого она сломала руку, больше не приставал – он полез на крышу за голубями и свалился с шестого этажа.
У Сони мало подруг, а закадычной – ни одной. Люди считают ее незаметной, неспособной дать отпор – а так оно и есть, поэтому ведут себя с ней зачастую слишком грубо.
Соня вспомнила, как вчера противный маляр, вместо того чтобы извиниться за то, что чуть не убил, стал орать. Но вчера-то за нее заступились, этот славный парень – Андриан. Маленького роста, а какой сильный и ловкий. Его-то небось никто не посмеет обидеть. Он не боится входить один в темный подъезд. Вот, кстати, и он, родной, добралась.
Соня открыла тугую дверь подъезда и вошла внутрь. В подъезде было темно, как в чреве кита. Опять подростки вывернули или разбили лампочку…
Шесть ступенек до лифта превращались в настоящую проблему – как подняться по ним, не споткнувшись, не подвернув ногу, а главное, не выронив свое бесценное сокровище, свою лучшую подругу, ревнивую и капризную, – свою скрипку…
Соня, осторожно ощупывая ногой темноту впереди, сделала первый шаг. И тут ей показалось, что впереди нее в темноте кто-то есть. Она не могла понять, что говорило ей об этом, – конечно, она не видела ничего, в этих потемках разве что кошка могла бы что-нибудь разглядеть, да и слышно ничего не было – ни шороха, ни дыхания, но шестое чувство, или какое-то сохранившееся от диких предков ночное зрение, или просто интуиция говорили о том, что она в подъезде не одна.
По спине поползли холодные мурашки страха.
«Что это такое? – одернула она себя. – Разве можно так распускаться?»
Десятки раз ей приходилось проходить здесь в темноте, и никогда еще она не испытывала такого безотчетного, почти суеверного, ужаса. Чтобы преодолеть этот страх, Соня откашлялась и голосом, хриплым от волнения, громко произнесла:
– Кто здесь? Есть здесь кто-нибудь?
Конечно, в ответ не раздалось ни звука.
«Ерунда, – подумала девушка, – это мне просто мерещится, пустые детские страхи».
Взяв себя в руки, она сделала второй шаг, нащупала ногой ступеньку, медленно, стараясь не споткнуться, начала подниматься по лестнице.
Первая ступенька, вторая, третья… Глаза постепенно привыкали к темноте, темнота перестала быть такой однородной, и впереди, чуть справа, она разглядела сгусток тьмы, более глубокой, более насыщенной, чем вся остальная обычная окружающая темнота. Сердце билось где-то не на своем месте – то в горле, то в желудке. Ладони стали влажными от страха. Только бы не выронить скрипку, не выронить скрипку!
Четвертая ступенька, пятая, шестая… Она поднималась по лестнице, как осужденный поднимается на эшафот. С каждым шагом сгусток тьмы становился все ближе и ближе. Соня всматривалась в него, но ничего не могла разглядеть, кроме неопределенного бесформенного темного пятна, вслушивалась, но ничего не могла расслышать.
Соня хотела еще раз назвать по имени свой бесформенный страх, но голос не послушался ее, она не сумела издать ни звука.
Лестничный марш закончился, теперь нужно было сделать несколько шагов к лифту, а для этого она должна была повернуться спиной к тому бесформенному ужасу, который притаился в углу лестничной площадки. Это было невыносимо страшно.
Соня взяла себя в руки, повернулась и сделала шаг в сторону лифта. Ей послышался шорох за спиной – едва уловимый, такой, какой мог бы издавать лунный луч, пробегая по шелковым портьерам… Она хотела обернуться, закричать, броситься бежать – сделать все, что угодно, но что-нибудь сделать, чтобы разрушить окружающую тишину, темноту…
Держа себя в руках, она сделала еще один шаг к лифту, и еще один, и еще… Перед ней тускло зажегся красный глаз кнопки вызова. Кто-то перехватил лифт на одном из верхних этажей. Теперь нужно было ждать, пока лифт поднимется, потом спустится… Это было мучительно долго, мучительно страшно, но было в этом и какое-то облегчение: сейчас приедет кто-то из соседей, кто-то понятный и знакомый, кто-то, с кем можно будет поздороваться, разорвав сжимавшее ее кольцо почти мистического ужаса.
Соня стояла перед лифтом, из последних сил заставляя себя не оборачиваться, всей спиной чувствуя позади чье-то незримое присутствие, чувствуя сгусток темноты в углу лестничной площадки…
Дверцы лифта открылись, и появилась Людмила, соседка с шестого этажа, со своей фокстерьершей Лесей. Людмила выговаривала за что-то Лесе, как нашкодившему ребенку, а фокстерьерша смотрела на хозяйку снизу вверх хитрыми карими глазами и явно задумывала какую-то новую каверзу.
– Здравствуйте, Люда, – громко поздоровалась Соня, чуть посторонившись и придерживая дверцу лифта, чтобы она не закрылась.
– Ой, кто это здесь! – испуганно вскрикнула Людмила, ничего не видевшая после освещенной кабины лифта. – А, Сонечка, это ты! Темнота такая, я даже испугалась. Опять Вовка с седьмого этажа лампочку разбил.
Леся явно прекрасно чувствовала себя в темноте и уверенно тащила хозяйку к выходу. Соня покосилась через плечо – она ожидала, что собака остановится перед бесформенным сгустком темноты, залает, но Леся спокойно пробежала мимо – должно быть, так спешила на улицу, что всякие мелочи вроде притаившегося в темноте убийцы ее совершенно не интересовали…
«Боже мой, какая же я дура! – подумала Соня. – Навыдумывала себе невесть каких страхов… Наверное, просто нужно больше бывать на воздухе, а в идеале – отдохнуть хотя бы неделю…»
Она нажала кнопку пятого этажа.
Виктория посмотрела на Надежду взглядом революционного матроса, ткнула окурок «Беломора» в какое-то химическое блюдечко и поправила вечно сползающие круглые очки. Эти круглые очочки она, кажется, ни разу не меняла со школьной скамьи, но вот «Беломор» в школе, конечно, не курила.
«Где она умудряется доставать «Беломор» в наши-то дни? – подумала Надежда с недоумением. – Специально для нее, что ли, производят? Сейчас ведь любого импортного курева навалом, зачем же травиться такой дрянью?»
– Надя! – громко и значительно произнесла Виктория. – Как ты себя чувствуешь?
– А что? – Надежда испуганно полезла в сумочку за зеркалом. – Я плохо выгляжу?
– Да нет, – отмахнулась Виктория, которая никогда в жизни не обращала внимания на свой или чужой внешний вид, – ты с этим цветком долго сосуществовала?
– Долго – что? – переспросила Надежда. – А, нет, совсем недолго. А что – это какая-нибудь жутко ядовитая орхидея?
– Да нет. – Виктория пожала плечами. – Я в цветах вообще не разбираюсь, понятия не имею, что это за цветок. Но вот на его листьях и особенно в почве я нашла следы очень редкого и очень опасного яда – флюосцина. Сейчас концентрация заметно снизилась, но все равно опасна. А судя по результатам анализа, недели две назад содержание яда было таким, что запросто могло создать в замкнутом помещении смертельную концентрацию…
– Что ты говоришь? – Надежда уставилась на Викторию горящими глазами. – Смертельную для человека?
– И для человека, и для собаки, и для лошади…
– И для кота?! – машинально уточнила Надежда.
Виктория вместо ответа взглянула на нее как на душевнобольную.
– При чем тут кот? Твое счастье, что недолго. При более длительном контакте начинаются симптомы, сходные с гипоксией… с кислородным голоданием. – Виктория поспешила перевести латинский термин. – Сначала повышенная утомляемость, головные боли, головокружения, обморочные состояния… Потом быстро развивается слабость, почечная и сердечная недостаточность…
Надежда внимательно слушала страшные медицинские термины, которыми сыпала Виктория, и торопливо вспоминала свои собственные ощущения после визита к Зинаиде и то, что ей рассказывала о своем недуге сама Зинаида.
– А губы синеют? – спросила она, вклинившись в медицинский монолог.
– Синеют, синеют, – радостно подтвердила Виктория и уставилась на Надеждино лицо. – У тебя вроде цвет губ нормальный.
– Это помада французская, «Буржуа», – пояснила Надежда, – а там под помадой, они синие, ты не сомневайся.
– Плохо, – озабоченно произнесла Виктория. – Ты же говорила, что недолго сосуществовала с цветком. Надо врачу показаться, а пока хотя бы витамины попей и молоко с медом.
