Читаем без скачивания Перешагни бездну - Михаил Шевердин

Но комиссар и не думал глядеть на блистательного комэска «три». Мало ли чего происходит с людьми. Комиссар удивлялся совсем не потому. Громила и матерщинник Осип Гальченко, при виде которого дети начинали хныкать от страха и который «по взаимности» не иначе называл их «щенками», нежно и бережно, словно хрустальную вазу, держал на согнутой руке нечто воздуш­ное, эфемерное, нечто вроде кисейного облака, не то куколку, не то ангелочка с розово-фарфоро-вым личиком с золотым ореолом вок­руг головы, увенчанным голубым бантом. Но еще больше ошело­мило такое же розово-кукольное лицо с таким же золотым нимбом вокруг, красовавшееся пониже левого плеча великана комэска. А на локте его висло   что-то   розово-голубое, все в кружевах и бан­тиках. И это кружевное и розово-голубое очень   мило   улыбалось наивными накрашенными губками. Но в голубых глазах под густыми собольими бровями комиссар не увидел и намека на улыбку. Глаза  потемнели   от   страха,   ненависти,   отвращения.   Надолго запомнилась милая улыбка нежного рта и отвращение во взгляде. Нельзя   сказать, что   сейчас   комиссар   удивился. Его просто возмутил комэск «три» Осип Гальченко своим нелепым поступком. Комиссар любил свой полк, ценил воинское умение таких отча­янных командиров-рубак и боялся лишиться хоть одного из них, тем более что предстояли большие походы, большие дела, когда каждый клинок на счету.   А тут все говорило за то, что   третий эскадрон остается   без такого   лихого   командира,     как     Осип Гальченко.

Взбесились, что ли, все. Четвертый за два дня. И все приходят и докладывают: так и так. По взаимной, можно сказать, склонности. Любовь. Разрешите   сочетаться   по революционному закону. И комэск «пятого», и отделенные   Панков и Галлиулин, и рядовой конармеец Бутырин. И все «подцепили» невест здесь, в Кермине. И все невесты — из гарема эмира. Не разберешь, были ли они на самом  деле  женами  Сеида  Алимхана  или  просто так... Но  все красавицы, статные, чернобровые, одна краше другой. Для гарема сводни-старухи «ясуманы» заблаговременно высматривали девочек и в махаллях Бухары, и в кишлаках, и особенно в Кермине, откуда шел  род эмира.  Едва  в  семье  подрастала  дочка  с  красивыми глазами да с белым телом, ее сейчас же «ясуманы» запоминали и уже предупреждали родителей: вашей дочери счастье   на коврах да   шелках  нежиться,  утехой  быть  самого  наместника   бога   на земле.

Говорят, четыре сотни красавиц томились в гаремном плену. Сколько-то из них повез эмир с собой в изгнание, сколько-то рас­терял в дороге.

Те четыре в ответ на вопросы и ухом не повели: да, жили в гареме, в служанках ходили, а теперь замуж идти за кызыласкеров согласны. Вполне добровольно.

Ситуация непредвиденная и нелепая. Не приходилось еще ко­миссару сталкиваться с подобным. И он решил вопрос по своему разумению и совести. Он понимал, что духовенство Кермине при-хаилось в своих мечетях, присматривается, прислушивается и вы­жидает. Комиссар знал и понимал, что надо беспощадно бороться с этим самым реакционным, средневековым «элементом». Он сам видел во время штурма Бухары, как науськанные имамами фана­тики муллобачи кидались на штыки красноармейцев.

Не мог комиссар недооценивать влияния исламского духовенства на сердца и умы неграмотного населения Бухарского эмирата. Нельзя было давать пищу для разговоров о распущенности, моральной неустойчивости красноармейцев. Нужно было показать всю строгость революционного закона. Комиссар сразу же офи­циально оформлял поспешные браки командиров с гаремными затворницами. И тут же, немедленно, с первыми же поездами отправлял «молодоженов», как он их иронически называл, в Таш­кент, подальше от глаз кермининских ишанов и муфтиев. А там уж, в штабе Туркфронта, решат, как поступить.

Никак он не предполагал, что свадьбы примут характер эпи­демии. И вот сейчас откуда взялась «такая птичка»?

—  Здравия желаю, товарищ комиссар! — помявшись, пробор­мотал комэск «три». Смущен он был явно.

—  Здорово! Что случилось?

—  Да вот... Договорить ему не удалось.

—  Мсье комиссар! — прощебетало неземное создание, висевшее на руке комэска «три» Осипа Гальченко.

Дальше россыпью зазвенели французские слова.

По-французски комиссар знал. У цего мать была швейцарской француженкой. Отец его, петербургский рабочий, профессиональ­ный революционер, не раз в качестве партийного курьера ездил из России в Швейцарию, где жил подолгу. Там, в Берне, он и женил­ся, а в конце девяностых годов привез жену с сыном в Петербург.

—  А вы говорите по-узбекски? — перебил француженку комис­сар. — Боюсь, что не все пойму.

Нет, воздушное создание плохо знает здешний варварский язык. Она поражена, обрадована, что мсье комиссар прекрасно владеет французским.

И снова посыпались слова. Да, она встретилась с мужествен­ным, красивым, великолепным «офисье руж» — красным офице­ром. Мужественный! Восхитительный! Он спас ее и ее дочь от верной гибели, от разнузданной, опьяненной «подлой черни», спас ее честь, защитил женское достоинство. О, красный офицер — ры­царь, настоящий шевалье. Он достоин награды. Комиссар поймет ее, даму, заброшенную роком в пустыню. Она женщина, благородная женщина. Женщина, особенно француженка, способна полюбить из благодарности. И она полюбила большого, мужественного русского великана. И пусть ее жертва... да, она принесет жертву, новысокую жертву, имя которой женская благодарность.

Но она не знает законов большевиков... Она слышала, женщинау большевиков общая. Но ее шевалье хочет, чтобы она сдела­лась его женой. Что ж, она согласна.

И она достала из корсажа кружевной платочек и приложила его к своим совсем сухим глазам.

Багровый, растерянный Осип Гальченко молчал, слегка под­брасывая девочку-куколку одной рукой и решительно прижимая локтем ручку очаровательницы, висящей сбоку.

Выждав паузу в потоке звенящих слов, комиссар выдавил из себя:

—  Ты, комэск, с ума сошел!

—  Никак нет. Любовь!

—  Да ты что, не видишь... Да она... Ты подумай. Кто она? Эмирекая мадама! А ты... своей женой...

— О-о! То не есть благородно! — зашипела француженка. Теперь пришел черед краснеть комиссару. Откуда он мог знать, что гаремная затворница понимала по-русски. Но он решил не обращать на нее внимания и обрушился на комэска: где его пролетарское сознание? Он забыл, что война есть война, что требу­ется железная дисциплина. Что война, кровавая война, навязан­ная эксплуататорами, империалистами, еще не кончилась, что рано залезать с бабой на печку.

—  Хорош ты, комэск! И ты пойми, Осип, на кого польстился... Какой ты ненавистник буржуев, когда иностранку   буржуйку, да еще жену эмира, хочешь женой сделать. Да где твоя классовая бдительность! Да кого ты привечаешь!