Читаем без скачивания Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды... - Ханс Фаллада

Лишь время от времени от встает, — как, впрочем, и все остальные, — шествует мимо лысого цербера Мергенталя в прихожую и спускается в подвал. И Мергенталь каждый раз ворчит ему вслед что-нибудь вроде: «Опять приспичило!», «Не задерживайтесь там!», «Могли бы еще потерпеть!»

Когда Маак поднимается в очередной раз, Куфальт выходит вслед за ним. Мергенталь бормочет себе под нос: «Там уже занято», но Куфальт, как и все остальные, не обращает внимания на эту воркотню и спускается в подвал.

Как и следовало ожидать, внизу находится клозет. Как и следовало ожидать, он занят. И как опять-таки следовало ожидать, там сильно накурено.

Дожидаясь своей очереди, Куфальт тоже сворачивает себе самокрутку и закуривает.

Слышно, как спускают воду; Маак выходит из уборной и молча направляется мимо Куфальта. Но, заметив, что тот приветливо улыбнулся, вполголоса бросает на ходу:

— Курить только внутри уборной. Если Зайденцопф застукает, наложит штраф. Мергенталь только ворчит, с таким надсмотрщиком еще жить можно.

— Спасибо, — говорит Куфальт и опять улыбается. — Большое спасибо!

И Маак уходит. Но вдруг оборачивается:

— На вашем месте я бы спросил Зайденцопфа, когда он в следующий раз появится у нас в бюро, сколько он вам заплатит за чистку машинки. А то на бобах останетесь.

— Верно, — благодарно отзывается Куфальт. — Обязательно спрошу.

— Тридцать пфеннигов в час, такой здесь тариф.

— Еще раз большое спасибо. Запомнил — тридцать пфеннигов. А вы живете здесь, в приюте?

— Мне уже пора, — отвечает Маак и удаляется.

Когда Куфальт возвращается в бюро, никто не обращает на него внимания. Все поглощены скандалом, вернее, своего рода бунтом, который учинил Беербоом.

Отшвырнув ручку, он завопил, что не в силах больше строчить и строчить, что от этого свихнуться можно, что эта писанина хуже тюрьмы и каторги. Зачем же его на волю выпустили? Разве для того, чтобы опять запрячь?

Мергенталь пытается его успокоить:

— Это только поначалу тяжко. А потом втянетесь, обвыкнете, и в конце концов все пойдет само собой, как будто так и надо.

— Да не могу я, не выдержу я этой принудиловки! Выпустите меня отсюда, хоть на полчаса! Обещаю, что вернусь! Но я больше не могу здесь торчать… Кругом город, а я сижу, как в клетке! Я уже одиннадцать лет просидел, хватит!

Его понесло, он клокочет и захлебывается словами.

На шум появляется Зайденцопф.

— Ну, что тут опять стряслось? Послушайте, дитя мое, дорогое, милое дитя мое, так нельзя. Вы мешаете работать остальным.

— Выпустите меня отсюда. Просто на улицу. Почему вытащили меня из постели? Я бы всласть поплакал во сне… Выпустите меня!

— Но, господин Беербоом, вы же взрослый человек, вы же знаете, что такое правила. Здесь каждому положено отработать в день девять часов.

— А я хочу выйти отсюда! Не то все перебью…

— Беербоом, может, мне вызвать полицию? Сами знаете…

Мергенталь прошептал что-то на ухо Зайденцопфу, тот задумался.

— Ну, хорошо. Возьму всю ответственность на себя. Беербоом, еще три часа посидите здесь и поработаете, а потом отвезете на тележке готовые конверты на почту. Господин Мергенталь проводит вас. Вот вы и выйдете отсюда. Нет, больше никаких возражений. Сначала поработайте как следует, иначе и этого не разрешу. У вас же еще почти ничего не сделано. За почерком тоже надо бы последить. Кто сможет разобрать такие каракули? Написанные у нас адреса должны производить приятное впечатление, адресат должен радоваться при одном взгляде на письмо. Понимаете, Беербоом, вот если вы пишете «господину обер-секретарю», вы должны с чувством выписать частичку «обер», чтобы адресат это ощутил и порадовался тому, что многого в жизни достиг. Писание адресов — это своего рода искусство, а вовсе не тягомотина какая-то. Вот это хорошо, дорогой мой Маак, на ваш стол и посмотреть приятно. Вскоре я раздобуду для вас хорошее место.

— Вы обещали мне это еще полтора года назад, господин Зайденцопф.

— Ну, а у вас как дела, дорогой Куфальт? О, прекрасно, замечательно, все опять блестит и сверкает. Не правда ли, вам доставляет радость наводить чистоту и порядок? Настоящего мужчину это всегда радует.

— Господин Зайденцопф, а как вы собираетесь заплатить за эту работу — сдельно или повременно?

— Но это всего лишь подготовка к вашей завтрашней работе, мой дорогой Куфальт. Вы от этого только выиграете, завтра все пойдет как по маслу. Ха-ха-ха! Каламбур получился: машинка и в самом деле смазана маслом.

— И все же — сколько я за это получу? Вон руки-то как вымазал.

— Господин Куфальт, у нас здесь машинописное бюро. Мы выполняем заказы фирм за определенную плату. И оплачивают они написанные от руки или на машинке адреса, а вовсе не чистку машинки!

— Но и я не могу работать целый день задаром! Разве вы предоставите мне еду и ночлег бесплатно?

— Надеюсь, мой юный друг, вы не обуреваемы греховной жадностью, я имею в виду жадность к деньгам.

— Но нам было сказано, что здесь нам дадут хорошо оплачиваемую работу!

Однако Зайденцопф уже проследовал дальше.

— А как вы, дорогой Лейбен? О, медленно дело двигается. Ведь сами видите, что медленно?

Долговязый верзила Маак встречается с Куфальтом глазами и подбадривает его, кивнув головой в спину удаляющегося начальства.

Куфальт вскакивает и подлетает сзади к Зайденцопфу:

— Я вас спрашиваю, сколько мне заплатят за эту работенку! Пять часов на нее ухлопал. И знаю, что у вас тут платят тридцать пфеннигов за час.

Зайденцопф меряет его злым и холодным взглядом.

— Вы получите одну марку. И больше я не хочу говорить об этом. Совершенно недопустимо вскакивать со своего места и наседать на меня. Садитесь! Вы меня жестоко разочаровали. — И, уходя, добавляет со вздохом: — Безработных сейчас пруд пруди, не так ли?

Верзила Маак незаметно кивает Куфальту в знак одобрения.

И Куфальт чувствует, что и сам доволен собой.

Ужин позади. Для Вилли Куфальта рабочий день окончен. Впереди свободный вечер, второй вечер на свободе после тысячи восьмисот вечеров в тюрьме.

Он сидит у окна в общей комнате приюта и смотрит на улицу в сгущающихся сумерках. Большое окно со сверкающими, чисто вымытыми стеклами забрано снаружи красивой решеткой художественного литья. Н-да, что тут скажешь…

Вечер теплый, мимо снуют прохожие, одни спешат домой, другие, наоборот, из дому. Попадаются и девушки. Не такая уж радость, как казалось в тюрьме, глядеть на их ножки, прикрытые короткими юбочками.

И все-таки… Здесь поблизости должен быть большой парк, вот бы погулять там. Но для такой прогулки нужно выпрашивать официальное разрешение у Зайденцопфа, а Куфальт чувствует, что от этого Волосатика его скоро стошнит.

Беербоом слоняется по всему дому как неприкаянный, то взлетает наверх, то спускается вниз, пробует окна, двери, но все крепко заперто. Бедняга Беербоом, он ждет не дождется первого навара от своих трех марок. Мало шансов, что Бертольд явится с деньгами сюда. А когда совсем стемнеет и последняя надежда исчезнет, он бросится на кровать и зарыдает. Слезы приносят душе облегчение, но голова от них пухнет и мысли ворочаются вяло и лениво.

Куфальт включает свет и подходит к книжному шкафу. На полках хаос и запустение, книги стоят вкривь и вкось, некоторые обрезом наружу. Куфальт берет в руки одну из них: «Наши герои-подводники». Тогда он вынимает соседнюю, в темном переплете: «Гамбургский песенник».

«Погляжу-ка еще одну…»

В дверях возникает Минна:

— Ради одного постояльца не разрешается включать свет, — шипит она и, выключив свет, исчезает.

— Провались! — рычит Куфальт и вновь включает свет.

Он берет из шкафа еще одну книгу. На этот раз «Грех против духа» Артура Динтера. Он наугад открывает книгу и углубляется в чтение.

От дверей раздается плаксивый голос госпожи Зайденцопф:

— В такую рань нечего зря жечь свет. На дворе еще совсем светло. Один будет жечь свет наверху, другой внизу. Какой счет за электричество нам пришлют?

Госпожа Зайденцопф выключает свет и уходит. Дверь она оставляет открытой. Куфальт осторожненько ставит книжку обратно в шкаф, прикрывает дверь и садится на стул у окна.

На улице совсем стемнело.

Внезапно резкий свет заливает комнату. В дверях стоит молодой человек с прочными моральными принципами и высокой нравственностью — студент Петерсен, советник и защитник бывших заключенных, проживающих в приюте «Мирная обитель». На вид ему лет двадцать шесть.

— Вы нарочно сидите впотьмах? Вам так нравится? — спрашивает он.

— Да, мне так нравится, — выжидательно тянет Куфальт и, щурясь, смотрит на долговязого юношу.

Петерсен задергивает занавески. Смачно крякнув, он плюхается в кресло и с наслаждением вытягивает ноги.