Читаем без скачивания Детство Лёвы - Борис Минаев

И тут я к стыду своему заплакал.

Должен вам заметить, что быстрые слёзы довольно часто в этом возрасте приводили меня к выходу из тупиков и самых неразрешимых ситуаций. Но во взрослом состоянии это уже никогда мне не помогало. Да и плакать я перестал. А жаль…

Увидев как я безутешно рыдаю, мама плюнула в сердцах, взяла меня за плечи и увела домой, посылая проклятья начальнику ЖЭКа. А начальник ЖЭКа, посовещавшись с отцом Сурена и с его братом Левоном, разрешил им быстренько вскрыть нашу дыру и найти штаны.

Больше того, мама Сурена их постирала, что окончательно примирило мою маму с этой замечательной армянской семьёй.

Вечером все мы пили чай у нас дома и смеялись над этой историей.

— Ну зачем? Ну скажи, зачем ты полез в эту дыру? — смеялась моя мама. — Я только одного не могу понять — зачем ты это сделал?

А я молчал.

Ну что я мог ей сказать?

ЖЁЛТЫЙ ДОМ С БИБЛИОТЕКОЙ

Были раньше в Москве такие дома со сквозными подъездами. Входишь с улицы, а выходишь со двора. Очень удобно. Сейчас правда уже совсем их не осталось. Законопатили, забили.

Ну и так далее.

Но не в подъездах счастье. Хотя — честно говоря — было даже очень удобно. Особенно для тех, кто из школы идёт. Делаешь тут же сразу два дела — попадаешь в свой двор быстрее на пять минут — и заодно смотришь, как там люди живут.

Вот и в нашем дворе был такой старый дом со сквозными подъездами.

…Стоял он тупой коробкой в начале нашей Большевистской со своими сквозными подъездами. Мама его не любила.

— Что за дом уродский! — говорила она. — И вообще эта ваша Красная Пресня, одно название, а вообще пыль, духота, гарь, один сплошной каменный мешок… Ну просто вообще! И кто живёт? Один рабочий класс, прости господи.

На что папа всегда спокойно молчал.

А я начинал с мамой ласково разговаривать.

— И ничего не каменный мешок. Вон какой сквер на Трехгорном валу огромный, в нём заблудиться можно. И Краснопресненский парк, гуляй не хочу. И революция здесь была. Даже две.

— Везде была революция, — упрямо отвечала мама.

— А здесь было две! — не сдавался я.

— Ну и что? — не сдавалась мама.

— Да ничего! — наконец обижался я и уходил в свою комнату.

— Ну вот и поговорили! — кричала мама мне вслед.

А я ужасно не любил, когда кто-нибудь обижал мою родину, мой народ, мою столицу нашей родины и Краснопресненский район столицы нашей родины со всеми его домами, улицами и переулками в особенности. Я начинал злиться, беситься и выходить из себя по страшному. Кричал, плакал и лез драться. И ничего со мной нельзя было поделать. Хоть врача вызывай.

Все в нашей семье привыкли к этой моей особенности. Например, если взрослые говорили о какой-нибудь заграничной тряпке, которую кто-то чудом достал, купил, привёз и так далее:

— Это Франция?

— Нет, Германия.

— Ну как делают, а? Ведь умеют, а? — я тут же высовывался из своей комнаты и говорил нехорошим голосом:

— Наши тоже умеют. Не надо, мама.

И все начинали смеяться.

— А тебя не спрашивают, — сквозь смех кричала мама. — Ты там сидел, и сиди!

— Я сижу, но всё слышу, — говорил я нехорошим голосом.

— У него уши как локаторы, — говорила мама громким шёпотом. — Бесполезно!

…Короче говоря, мне лично этот жёлтый дом со сквозными подъездами тоже вообще-то не совсем нравился.

— Дом барачного типа, — говорил мой папа.

И правда.

Не был похож этот угрюмый грязно-жёлтый дом ни на какой другой знакомый мне дом Красной Пресни — ни на уютные пятиэтажки серого кирпича «с хорошими квартирами» (как говорила моя мама), ни на «новые дома», что стояли на Шмитовском проезде «правильными рядами в шахматном порядке», как говорил папа, ни на сталинские громадины (по направлению к ипподрому), где по преданию жили лётчики-испытатели, ни на наши брежневские уютные крупноблочные «башни» в восемь этажей — на зависть всей Красной Пресне белые-пребелые… Ни на что он не был похож, зараза, со своими сквозными подъездами, а похож он был на кубик из детского набора, который вечером потеряли, а к утру он вырос как гриб, но всё равно я его любил, как и всё прочее на нашей улице.

Да и люди в этом доме жили необычные — по своей удивительной вредности.

Например, остановишься около дома, вдруг из подъезда выходит человек в шляпе и строго говорит:

— Не стой здесь.

— Почему? — начинаешь возмущаться.

— Здесь стоять нельзя, — отвечает человек в шляпе и главное дело сам идёт мусор выбрасывать, с ведром.

Я понимаю, он бы сам здесь стоял или на лавочке сидел, думал, воздухом дышал — нет, он идёт с ведром, а мне стоять нельзя!

Или вот такой фокус: заходишь в подъезд, чтобы выйти с другой стороны — а там вдруг палкой дверь закрыта. Причём не то что закрыта, а так закрыта, что фиг выйдешь. Ну не обратно же идти! Начинаешь дёргать, стучать, пытаться эту палку вырвать как-нибудь… Тут просто вообще начинается дурдом — выскакивает женщина обязательно с полотенцем на голове и давай страшно орать:

— Я тебе покажу! Я тебе покажу стучать! Я тебе сейчас знаешь что покажу! Пошёл отсюда, я тебе говорю! Ты слышал, что я сказала? Пошёл отсюда, я тебе говорю, мерзавец такой маленький!

Я на женщин ругаться не могу. Тем более если они бешеные, могут вообще укусить. Начинаю спокойно выяснять:

— А что такое? Почему у вас дверь закрыта?

Она начинает белеть и зеленеть:

— Что ты мне сказал? Повтори что ты мне сейчас сказал, мерзавец такой маленький! Он меня спрашивает! Ты кто такой чтобы меня спрашивать! Ты из какого дома вообще!

— Из восемнадцатого, — отвечаю спокойно.

— Ах из восемнадцатого! Я с тобой сейчас по другому поговорю! Ты у меня узнаешь, как с женщиной разговаривать! Ты у себя дома стучи! Ты у мамы на голове стучи! Ты что не видишь, что заперта дверь? Здесь нельзя больше ходить, мерзавец такой маленький, я тебе говорю…

Ну и так далее.

Вот такие люди жили в этом жёлтом кубическом доме! Такие вот были у них привычки! И главное дело: любили они запирать с одной стороны подъезд…

Почему — не знаю.

И в общем-то, странный это был дом.

Я лично считал, что наш дом, восемнадцатый по Трехгорному валу, самый конечно лучший, потому что он новый, туда поселили хороших всяких людей, из центра: нас например, с Кропоткинской переселили, а это вообще считай до Красной площади рукой подать, Кремль из окна видно; ну и прочие не хуже, вероятно, или вот простой пример: не прошло и месяца после переезда, как в нашем доме стали уже играть на пианино. Чему правда мама была не так уж рада, мол, в доме всё очень хорошо вроде бы слышно. Ничего там особенного не было так уж слышно. Только если на лестнице.

…Велико же было моё удивление, когда я услышал как и в жёлтом доме играют на пианино. Причём не гаммы или песню сурка, а просто выводят какие-то рулады. Я сначала думал, что это пластинка, а потом понял, нет, не пластинка, а наверное живёт пианист-любитель.

Потом послушал и понял, что нет, не любитель, а просто вообще пианист. Его по радио можно передавать. Такой он силы музыкант.

Вероятно, подумал я тогда, жильцы в этом доме живут очень разные. Ну вот если бы я так играл на пианино, я бы разве жил в этом жёлтом доме в коммуналке? Я бы давно уже жил в высотном доме на площади Восстания! Я бы на своей машине наверное ездил! И была бы у меня собака. Овчарка.

А на следующий день грянула новость. Мама мне вдруг сказала:

— Знаешь что дружочек, ты вместо того чтобы по улице шастать, пошёл бы лучше записался в библиотеку. В жёлтом доме открыли как раз библиотеку.

— Что? — поразился я. — В жёлтом доме? Библиотеку? Я уже давно, мама, записан в библиотеку.

— Да-да-да, — сказала мама. — Я знаю. Но ты там не берёшь никаких книг, потому что они детские. А в этой библиотеке книги разные. И взрослые, и какие хочешь вообще. Потому что эта библиотека общественная. Понял?

— Нет, не понял, — сказал я, потому что я действительно ничего не понял.

— Короче, там две бабушки такие есть, они для вас открыли библиотеку. Видят, как вы носитесь в свой футбол, захотели для вас библиотеку устроить. Сходи давай. И ребят с собой возьми…

Я вылетел во двор и начал делиться новостью. Но все её уже знали. Хромой уже пошёл заполнять формуляр. Хромой любил фантастику и про войну. И все любили фантастику и про войну. Кроме меня.

У меня насчёт книг были странные наклонности.

Я даже в общем-то не любил рассказывать во дворе о том, что я читаю. Нет, конечно, как и все другие мальчики моего возраста я любил романы Фенимора Купера, Майн Рида и Александра Беляева (фантастика с приключенческим уклоном). Например — «Чингачгук — большой змей» или «Последний из могикан» или «Вождь делавэров». Или — «Голова профессора Доуэля», «Человек, потерявший своё лицо». Или ещё хорошее было чтение «Затерянный мир» Конан-Дойла.