Читаем без скачивания Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 2 - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Кто в этом сомневается? — подтвердил я.
— Я не осмелюсь идти к королю, — прервал он, — он так приучил нас к покорности и послушанию, что человек с усами ещё его как юнец боится.
— А королева? — предложил я.
Он долго ничего мне не отвечал.
— Мне очень хочется, — повторил он.
— Зачем же тянуть?
Он опять задумался.
— Слегка будет жаль златовласую, — прошептал он.
— Мне кажется, — проговорил я, — что ваша милость будете по ней скучать не больше, чем она по вам.
Я пожал плечами.
— Ну и что, — усмехнулся он презрительно, — лишь бы, когда приду, у неё была улыбка по первому знаку.
— Пора бы уже жениться, так же как и на войну идти, — прибавил я, — с этим было бы здоровей и безопасней.
— Ты, пожалуй, не видишь того, — прибавил он со с смехом, — что мы все не созданы для женитьбы. Владиславу Чешскому давно пора жениться, а он не думает. Наш покойный Казимир имени женщины не хотел слышать, и я, — тут он прыснул смехом, — и я также.
— Всё же на этом когда-нибудь нужно будет закончить.
— Нет, я никогда жениться не думаю, — ответил он решительно. — Взяв одну, пришлось бы за ней следить, предпочитаю их иметь больше, но оставаться свободным. Но вернёмся к татарам, — сказал он. — Завтра я скажу матери, что мне захотелось идти воевать… посмотрим.
Королева Елизавета как мать была очень привязана к своим детям, но была пани большого ума и амбиций. Ольбрахта, как самого многообещающего остроумием, любила и бдила над ним; вероятно, отправлять его на войну она не очень хотела, но в ней также откликнулась панская и рыцарская кровь. Она обняла сына, когда он ей это объявил.
Красноречивый и умеющий доказать, что хотел, потому что это искусство отлично перенял от Каллимаха, Ольбрахт, когда размечтался, так красиво обрисовал славу, которую мог заслужить, что разволновал Елизавету.
Тут вошёл король. Ольбрахт замолчал, но мать не скрыла, для чего он пришёл. Казимир кивнул головой.
— Почему нет? — ответил он. — Если лежит к этому сердце, пусть идёт.
Ольбрахта сначала это так обрадовало, что подошёл к отцовской руке благодарить.
— С ним будут старшие, опытные, бывалые командиры, что будут руководить походом, — говорил король, — потому что с татарами война иная, их нужно знать, проникнуть в их искусство, ходы и предвидеть нападение. Бог даст, повезёт…
и сохраните людей, отобьёте из ясыри, сердца себе приобретёте у людей, которые нам нужны, потому что врагов у нас много.
Королева хотела это отрицать.
— Мы не станем отрицать правду, — сказал король, — потому что всегда лучше знать правду и на неё опираться. В течение долгого царствования я наделал себе больше врагов, чем друзей. В одной Литве меня любят.
Так при вмешательстве самого короля отъезд Ольбрахта на войну был решён. В первый день, когда это разошлось по двору, по городу, одни не хотели верить, другие бежали, чтобы попасть на двор Ольбрахта. Он же, когда эта мысль в нём укоренилась, принял её с обычной своей горячностью и упорством к сердцу.
Только он об этом не думал, не говорил о том. Он в мгновение вырос и сам почувствовал, что это придавало ему значение, которого не имел.
Весёлый, счастливый, он два раза мне повторил шуткой:
— Слепой курице удалось зерно найти, ведь это ты мне первый подал идею.
Я хотел составить королевичу компанию, и пошёл просить об этом Казимира.
— Ты мне нужен здесь, не отпущу, — ответил он мрачно. — Тебе сорок с лишним лет, ты не ходил на войну, оставь это молодым. Ты пригодишься мне здесь.
Когда король раз это сказал, отпрашиваться у него было бесполезно. Мне пришлось остаться, хотя было очень грустно. Ольбрахт просил за меня, я холодно ответил:
— У тебя достаточно людей, а Яшко мне нужен. Другим не всегда могу доверять.
Так королевич начал свой первый поход; он собрался на него с таким рвением и мужеством, что они предсказывали победу. Подбор полков, людей, командиров был очень строгим; старшие уверяли королеву, что не допустят, чтобы Ольбрахт был в опасности, и будут за ним следить.
Когда однажды решили идти, у королевича уже не было ни минуты отдыха, так ему нетерпелось. Он прямо горел и рвался. После этого шума при сборе на войну, когда все выехали на границу, где хотели преследовать татар, наступила страшная тишина.
Долго не было никаких известий, как это у нас обычно с Руси и Подола, где человек как бы тонул, попав туда. Хоть они собирались посылать гонцов и давать о себе знать, сначала ни новостей, ни информации. Король был спокоен, опасение королевы с каждым разом увеличивалось, отправляла курьера во Львов и дальше, чтобы чего-нибудь узнать.
Кое-какие новости приходили: что тьма татар и огромные таборы уничтожили Побережные земли; но больше ничего. О наших, что пошли против них, ни слуха, ни духа.
Только по человеческому обычаю, потому что иначе никогда не бывает, когда беспокойно ждут вестей, некоторые стали высасывать из пальца, что наших разгромили и рассеяли. Другие это уже подавали как факт и даже перечисляли погибших.
Однако эти слухи ползали низко, наверх их мы не допускали.
Потом, помню, как-то король послал меня к князю Мазовецкому, который приехал в тот день, чтобы я с ним поздоровался и привёл в замок. Не доезжая до постоялого двора, вижу, на лошади, весь грязным, продымлённый, летит Бобрек, что был с Ольбрахтом; его с трудом можно было узнать. Они с конём были такие оборванные и так выглядели, точно из рук палачей вырвались.
Увидев его, я испугался, встал у него на дороге и крикнул:
— Стой! Что везёшь?
А у того в горле дыхание спёрло, но глаза засверкали. Он поднял руку кверху.
— Славную, великую победу! — воскликнул он. — Ольбрахт бился как герой. Тысячи татарских трупов лежит на поле под Копестыном, у Шавраны.
И едва он договорил, помчался с этим в замок. Моё сердце так радовалось, что сразу, как только выполнил миссию, полетел за ним в замок, чтобы лучше расспросить.
Но от Бобрка, который никогда ничего толком рассказать не мог, начинал четыре раза, никогда не заканчивал, вырывал из середины и начала, что ему приходило в
