Читаем без скачивания Правитель страны Даурия - Богдан Сушинский

– По поводу чести нашей сомневаться не извольте-с, – невозмутимо заверил поручик. – О ней мы завсегда-с…

Семёнов отошел к столу, налил себе водки, не предложив рюмки офицерам, выпил и, утерев усы и губы рукавом казачьего бешмета, процедил:

– Быть такого не могло, чтобы самого Курбатова превзошёл кто-то, в соболях-алмазах!

– Это уж, как изволите понимать, господин генерал, – и на сей раз ничуть не стушевался новоявленный командир маньчжурских стрелков.

– И никогда впредь не смейте утверждать, что вы когда-либо учились в одной разведшколе с Курбатовым, – пронзил его презрительным взглядом атаман. – Во всяком случае, в моем присутствии – не сметь.

– Это ж почему, господин генерал? Вместе по всему курсу прошли. Да-с, по всему.

– Именно поэтому впредь никогда не решайтесь утверждать сие. Ни в одном приличном обществе, особенно в офицерском. Вы поняли меня, поручик?

– Как прикажете-с, господин генерал, – Живалов поражал атамана своей невозмутимостью.

– И никогда, по крайней мере, при мне, – наливались кровью глаза атамана, – не сметь заявлять, что вы вообще были знакомы с Курбатовым!

– Как прикажете-с, господин генерал.

– Потому что Курбатов – это Курбатов. Именно с него началась слава маньчжурских стрелков.

– Как изволите считать, господин генерал.

– А теперь вон отсюда! Я сказал: вон! – в ярости заорал генерал, надвигаясь на командира разведывательно-диверсионной группы.

– Прошу извинений, ваше превосходительство, – Живалов без тени смущения поклонился главкому, демонстрируя, как давно привык к тому, что его пинают всегда, везде и кому не лень.

– Изъясняйтесь на своем приказчицком наречии с красными, – брезгливо проворчал Семёнов. – Им этот язык более понятен, нежели казакам! – метнул он уже вдогонку диверсанту, поспешно уходившему из кабинета под прикрытием Дратова.

28

– И-к вам и-женсина, господина генерала.

Теперь атаман старался бывать в отеле военной миссии в Тайларе как можно чаще, зная, что здесь его ждет постоянно отведенный для него номер и «узкоглазая паршивка» Сото. Её отъезд в Европу был отложен. Очевидно, командование сочло, что сейчас она нужнее здесь, под боком у русского. Причем Семёнов не без основания полагал: на решение это повлияла беседа с генералом Судзуки. То ли слишком подозрительным показалось японцу его стремление как можно скорее отправить Сото подальше от себя, то ли, наоборот, почувствовал, что он увлекся японкой, поскольку печется о её судьбе.

Впрочем, всё это не важно. Главное, Сото все еще здесь, в Маньчжурии, что она рядом с ним. Как только атаман появлялся в Тайларе, в его номере в «Сунгари» тотчас же начинала хозяйничать эта прекрасная японочка.

– Какая еще женщина, в соболях-алмазах? Какая женщина нужна мне здесь, когда у меня есть ты?

– И-это есть и осень-то красивая руськая женсина. – Ревность оставалась такой же недоступной для этой азиатской красавицы, как и чувство юмора. Из всего набора чувств и влечений, которыми, исключительно по неосторожности своей, Господь наделил женщину, Сото признавала только постельные ласки да ироничную покорность своему повелителю.

– Ну, если даже ты считаешь её красивой…

– И-осень-то красивой.

Сото поставила на стол перед Семёновым поднос с двумя чашечками саке, двумя плошками риса и мисочками, в которых благоухали восточными приправами куски жареной осетрины.

– Русская, говоришь? – заколебался генерал. – Кто же она такая, если русская? Ну-ка зови её сюда, в соболях-алмазах. Где мой адъютант, полковник Дратов?

– И-полковника куда-то усел, – пролепетала Сото. Её миниатюрные нежные губки напоминали розоватые лепестки цветков сакуры. Слова, что сюсюкающе слетали с них, Семёнову хотелось снимать обветренным ртом, словно росу с утренних вишенок.

Он только что прибыл, чувствовал себя слегка усталым после тряского маньчжурского бездорожья и жаждал только одного – немного отдохнуть в объятиях своей «паршивки». И ни одна русская женщина, при каких бы телесах и искушениях она ни предстала бы перед ним, не могла подарить и тысячной доли той необычной неги и изысканно-бесстыдных ласк, которыми награждала его юная возлюбленная.

– И-я и-могу позвать эта руськая женсина? – напомнила о себе Сото.

– Что тебе так не терпится, лейтенант? – вальяжно поморщился Семёнов. – Она тебе что, самой очень понравилась, а? Может, и в тебе созрела эта самая, – вычурно повертел он перед лицом растопыренными пальцами, – греховная бабья любовь? Тогда так и скажи, мол, красотой-добротой подкупила.

– И-нет, не подкупила, – потупив глаза, объяснила японка. – Но вы правы, господина-генерала: она и в самом деле, – точно так же вычурно повертела перед своим лицом растопыренными пальцами девушка.

– Приставала к тебе, что ли?! Так и скажи: тут же велю её по обычаю казачьему нагайкой выпороть.

– Выпороть – да, надо, – охотно согласилась Сото. – И-осень-то подлая женсина.

Генерал снисходительно рассмеялся.

– Потрясающая рекомендация! Ну-ка, введи её сюда, пока непоротую, но уже подлую.

Женщине было под тридцать – рослая, статная, с небольшой, но высоко вздернутой грудью, она попросту не могла не привлекать к себе внимание мужчин: настоящая русская красавица, о которых в станицах говорят: «Писаная», «кровь с молоком». Но поскольку такая не вызывать раздражения у соперниц тоже не могла, Григорий вполне согласился с Сото: выглядела она «и-осень-то подлой женсиной».

Налитые щеки её все еще сохраняли былую, девичью свежесть, а сам овал лица подтверждал ту истину, что некоторые коренные сибирячки действительно до седьмого колена не имеют в себе ни капли азиатской крови. Едва заметная ямочка на левой щеке, очевидно, досталась ей в наследство от той славянской девы, которая, уйдя в Сибирь вслед за своим воином, стала основательницей нового сибирского рода.

– Кто такая? – лениво поднялся атаман со своей низенькой тахты.

– Елизавета Власьевна. Вдова поручика Кондратьева, – взволнованно мяла платочек сибирячка.

– Какого еще поручика Кондратьева? Не припоминаю.

– Да вряд ли вы вспомните его. Муж мой служил как бы в личной охране адмирала Колчака. Но он знал вас с самой лучшей стороны, господин атаман, и как-то сказал мне, что если с ним что случится, то я могу обратиться к вам.

– Ах, да, Кондратьев! – вдруг освежил память генерал. – Казак-рубака. Неужели погиб? Хотя да, сколько их полегло… Что ж, сабельно-сабельно… Ну, садитесь, Елизавета Васильевна.

– Власьевна, – безо всякого кокетства уточнила неожиданная гостья.

Вся в чёрном: шаль, платье с изысканным декольте, прозрачная вуаль из тех, которыми все еще продолжали шокировать китаянок некоторые белогвардейские барышни… – она пришла сюда вдовой, и вдовой – во всей строгости своей одинокой безутешности – намерена была отсюда выйти. Поняв это, атаман сразу потерял к ней какой-либо сугубо мужской интерес. Он никогда не считал себя отпетым бабником и вполне допускал, что в жизни могут встречаться дамы со строгостями, но воспринимал их лишь до тех пор, пока они оставляли надежду. Женщина, не подающая абсолютно никаких надежд, сразу же переставала существовать для него.

– Садитесь же, вдова Елизавета, – не стал он повторять её отчества. И голос сразу же стал жестким. – Какая такая просьба ко мне?

Прежде чем ответить, Кондратьева проводила взглядом Сото, только сейчас решившую, что при разговоре атамана с дамой делать ей, собственно, нечего. Однако, уходя, японка вскользь, но довольно пристально осмотрела, буквально прощупала взглядом всю фигуру женщины. Семёнову почему-то показалось, что сделала она это не только из ревности.

– Я, господин атаман, только недавно перебралась сюда, в маньчжурские края.

– Откуда перебрались?

– Из Монголии.

– Если надеетесь получить финансовую поддержку, то на меня прошу не рассчитывать. Увы, штаб армии настолько стеснен в средствах, что почти не располагает какой-либо возможностью…

Кондратьева уселась в низенькое кресло-качалку и, шаловливо покачавшись, озарила атамана снисходительной улыбкой.

– Вы не так поняли меня, генерал. Благодаря поддержке и попечительству отставного полковника Жуховицкого.

– Не имел чести, – поспешил откреститься атаман.

– Вы невнимательны, – мило улыбнулась Елизавета, – я сказала, что речь идет об отставном полковнике, вместе с которым я держала довольно солидную факторию в Монголии и с кем прибыла сюда. Так что теперь перед вами сидит довольно обеспеченная женщина, – вальяжно расправила она белую кружевную бабочку, украшавшую вырез платья.

– Это другой фасон, – проворчал Семёнов, признательно вздохнув. Он устал от несметного количества просителей финансового вспомоществования, среди кого всегда появлялось немало казачьих, особенно офицерских, вдов. И, прежде всего, устал сочинять отказы.