Читаем без скачивания Кристалл в прозрачной оправе. Рассказы о воде и камнях - Василий Авченко

Каменный молоток, наконечник стрелы (первыми камнями человека были нефрит и кремень, подходящие для таких изделий, – достаточно мягкие в обработке, достаточно прочные для возлагаемых на них задач; но были и хрустальные наконечники – почётно быть убитым такой стрелой), глина для скульптора, камень для зодчего, кирпич. Защита от нападения, добыча пищи, строительство дома, письменность (первой буквой был поставленный стоймя камень). Из камней делали печати и перстни-печатки – так закреплялись отношения собственности. Из камней делали краски и украшения, развивая эстетический вкус и способы обработки материалов.

Нефрит и кремень уникальны не только как древнейшие камни в истории человечества, но и как артефакты, сблизившие вопросы естествознания и истории.

То, какие камни каким народам достались (и какие земли, и какие моря, и какой климат), влияло на облик и поведение самих этих народов. Кастанеда будто бы утверждал, что люди с сильным характером родятся на каменистой почве, потому что камни «притягивают энергию»; отсюда – «горцы». Ферсман пишет, что в эпоху палеолита твёрдого камня на территории Руси было мало: «Кварцит и кварц, халцедон и кремень, реже различные яшмы», тогда как «на Западе только в палеолите насчитывалось не менее 20 минералов и около десятка определённых горных пород, применявшихся человеком; в неолите… число их дошло до 40». Не отсюда ли то самое отставание, которое нам пришлось преодолевать на жестоком форсаже? Зато из-за недостатка твёрдых камней мы раньше начали применять мягкие. На смену обламыванию и скалыванию пришли обтёсывание, распиловка, сверление: от янтаря до кальцита, от грузил до дольменов.

Кажется, для каждого этапа развития человека в земных недрах припасён свой камень, своё «полезное ископаемое»: от кремней и нефритов до мрамора и угля. Нефть древним была ни к чему, но понадобилась позже. Ещё позже человек дорос до урановых руд, научился проникать вглубь атома, ранее считавшегося неделимым; это похоже на то, как ребёнку по мере его развития дают всё более сложные игрушки. Говорят, нефть скоро кончится. Значит, будет открыто что-то ещё – или новые возможности хорошо известных материалов, пока считающихся бросовыми. Впрочем, Земля ведь конечна. Но зато бесконечен Космос.

А ещё говорят пренебрежительно – «каменный век»… На самом деле каменный век прекрасен. Несмотря на то, что каменный век сменяли то бронзовый, то железный, то нынешний «информационный», он всё равно продолжается.

Неожиданно рифмуются минерал «бирюза» мягких голубых или голубовато-зелёных оттенков и сибирская речка Бирюса – в детстве, задолго до эпохи Samsung’а, у нас был одноимённый отечественный холодильник. Сходство обманчиво: «бирюза» произошла от персидского «фероза».

Изумруд, бывший «смарагд»; академик Зализняк говорит, что это слово взялось в одном из языков семитской группы, откуда перешло в санскрит. Во время походов Александра Македонского перекочевало в греческий, потом в арабский, персидский, турецкий и только оттуда – в русский. Слово-скиталец.

Сапфир, напоминающий о поэтессе Сапфо (Сафо). Рубин, его брат, – от «красного». Бедный родственник элитных рубина и сапфира – чернорабочий наждак, идущий на абразивы. Наждак работает мышцами и в итоге стирается до ничего, тогда как его именитые братья, которым повезло больше, торгуют лицом и живут в почёте. Мне ближе и симпатичнее наждак, минеральный пролетарий; я надеюсь, у него хватит сил совершить революцию.

Уваровит был открыт на Урале в 1832 году академиком Гессом и назван им в честь министра просвещения России, президента академии наук графа Уварова. Странно, что у нас ещё не появилось «путинита».

Гётит получил имя не случайно: именно Гёте создал первое в мире Минералогическое общество. Второе появилось в Петербурге в 1817-м, но создал его не Пушкин, хотя настоящий геолог – всегда поэт. Даже идентификация камней происходит при сравнении таких признаков, как «излом», «черта», «спайность», «блеск» – сколько тут поэзии: излом может быть раковистым, блеск – стеклянным или шелковистым… Геолог, в отличие от поэта, должен жить долго, чтобы успеть подстроиться к неторопливому ритму жизни камня.

Настоящий геолог – не только поэт, но и космист. Космистом был Цареградский – один из отцов колымского золота. Билибин и Цареградский, открывшие золото на притоках Колымы, – последователи философа Фёдорова, учёных Циолковского и Вернадского; и одновременно – предшественники колымчанина и конструктора Королёва и первого космиста-практика Гагарина.

Академик Ферсман, поэт от геологии, был учеником Вернадского, автора «Истории минералов» и «Опыта описательной минералогии». Они вместе заложили основы геохимии и добились открытия первого в мире Ильменского минералогического заповедника на Урале, фактически приравняв камни к фауне, исчезающим животным. Постановление о создании заповедника подписал Ленин 14 мая 1920 года – в стране ещё шла Гражданская. И Ферсман, и Вернадский ушли из биосферы в литосферу и ноосферу в 1945-м, хотя первый был на двадцать лет моложе.

Поэт от истории, сын поэтов Лев Гумилёв, объяснявший необъяснимые движения народов, тоже одно время работал геологом – вынужденно, но не напрасно. Фантаст-космист Иван Ефремов и учёный-священник Тейяр де Шарден, объединивший теорию эволюции с религией, были палеонтологами. Мой отец, не прекращая заниматься метаморфическими проблемами, занялся метафизическими. Мне хочется видеть здесь закономерность.

В мировой литературе есть образы алмаза, рубина, сапфира, но нет – кварца, полевого шпата, кальцита. Это несправедливо.

Чуткие авторы всегда писали о камнях. От Хайяма до Куприна, от Рабле до Данте, от Горького до Мопассана – все восхищались красотой камней и писали о ней, пусть вскользь. Коллинз писал о «лунном камне», Конан-Дойль – о «голубом карбункуле», не понимая толком, какой камень имеет в виду.

А вот – из очерка юного Вампилова: «И тут добрая, чуткая женщина Лида произнесла эту грубую, тяжёлую, как диабаз, фразу: “Не положено”».

По-настоящему понимали камни немногие – Бажов, Мамин-Сибиряк, Ферсман. Бажов пересказывал легенды прежних обитателей Урала и в этом смысле не столько придумывал, сколько сохранял. Он уловил мистику камня. Мамин-Сибиряк в «Золоте» писал об уральских же золотоискателях, но своё настоящее понимание камня, свои каменные откровения изложил – как бы между прочим – в очерках «Самоцветы» о знаменитой Мурзинке – «уральской Голконде»: «В старину не только люди были лучше, но, как оказывается, даже и камни…».

О Ферсмане нужно сказать особо, потому что без него всё равно не обойтись, его тень – где-то поблизости.

Однажды у подъезда моего дома выложили за ненадобностью целую библиотеку. «Наверное, учёный помер», – подумал я, изучая корешки; забрал себе ферсмановские «Очерки по минералогии и геохимии». Вы не представляете, как увлеченно может читать гуманитарий книжку с таким скучнейшим названием. А «Воспоминания о камне», «Рассказы о самоцветах», «Занимательная минералогия», «Очерки по истории камня» – это никакая не геология и не геохимия. Это поэзия, откровения и пророчества.

Родившийся в 1883-м и умерший в 1945-м Александр Евгеньевич Ферсман замечателен тем, что был крупным учёным – минералогом, сооснователем геохимии – и популяризатором. То есть работал одновременно на «высокую науку» и на «широкие массы». Его разум и чувства не спорили, а помогали друг другу. «Я твёрдо верю, что именно теперь нам нужно идти по пути единения искусства и науки», – предсмертное признание 1945 года.

Будучи романтиком, философом и фанатом камня (свои статьи, в которых цитировались не только Ломоносов или Вернадский, но и, скажем, Данте, он любил завершать восклицательным знаком), Ферсман всё-таки оставался советским учёным. Поэтому он, автор настоящего евангелия от камня (речь Ферсмана порой по-библейски величественна: «Медлителен ход физической и химической жизни Земли. Время властвует над этим миром превращений…»), писал не только о красоте камня и загадках его появления («камень владел… моими мыслями, желаниями и даже снами»), но и о возможностях его использования человеком. Он не забывал указать, что, например, нежного узора агат используется в точной механике. «Алмаз в буровой коронке стал для нас много ценней, чем алмазное ожерелье, – писал академик, предпочитавший коронки коронам. – Алмаз выступает как верный друг и слуга человека». Камень виделся Ферсману средством скорейшего достижения коммунизма, «нового радостного будущего», создания нового человека. Собственно, так оно и было. Для Ферсмана философским камнем был камень вообще.

Академик даже во время войны писал оптимистические статьи о светлом будущем камней в СССР. Он остался в Москве, откуда эвакуировали Академию наук, и обеспечивал взаимодействие геологии с Генштабом, создав комиссию «Наука на службе обороны», – стране требовались запасы металлов для затяжной войны. Дождавшись победы, через считаные дни академик скончался.