Читаем без скачивания Мастер и Афродита - Андрей Анисимов

Тема повестки дня в лице мастера-сантехника Мятишкина при разговоре присутствовала. Мятишкиы тихо сидел, уставившись в угол, и иногда почесывал пятерней небритую щеку. На вопрос председателя ЖСК, почему Мятишкин себя так ведет, сантехник отвечал: «Виноват», – но чувства вины в его мутном взгляде не прослеживалось. Соломон Яковлевич Бренталь и сам понимал, что задает риторические вопросы. Ему было гораздо проще нарисовать новые декорации к балету «Жизель», чем научить Мятишкина работать. Но Бренталь продолжал вопрошать, а Мятишкин – отвечать «виноват».

Однако мысли Соломона Яковлевича витали далеко. Глядя на покраснелое лицо с белесыми бровями своего сантехника, председатель продолжал размышлять о долларах. Необходимо найти надежного человека. Любого не попросишь… Надежные друзья у Бренталя водились, но одной надежности мало. Надежный человек обязан иметь иностранного друга, в свою очередь тоже достаточно надежного. Гэбисты называли общение советских людей с иностранными гражданами контактами. За такими контактами велось пристальное наблюдение. Соломон Яковлевич знал нескольких работников Большого. Те с иностранцами встречались запросто, чем вызывали подозрение самого Бренталя. Скорее всего, эти товарищи либо служили на Лубянке, либо туда стучали. Их кандидатуры Бренталь сразу отставил.

Сантехник Мятишкин икнул и на вопрос заместительницы председателя Елены Станиславовны Корж ответил тихим мычанием. Это мычание метнуло мысли Соломона Яковлевича к стаду коров, затем к деревне, и совершенно неожиданно для себя он вспомнил деревенскую девушку, которую привез в Москву в качестве возлюбленной живописец Темлюков.

Темлюков, как спасительная соломинка, вытеснил мысли о деревне, коровах и пастушке. Живописец дружен с великим немецким писателем. Вот кто поможет ему, Бренталю.

Соломон Яковлевич не состоял с Темлюковым в близкой дружбе. Они были добрыми знакомыми. Оба художника друг Другу симпатизировали, оба знали цену каждого и оба имели корни в Южной России.

В том, что Константин Иванович не стукач, Бренталь был абсолютно уверен. Еще труднее заподозрить великого писателя.

– Мятишкин, даю тебе еще две недели испытательного срока, – примирительно заявил Соломон Яковлевич и поспешил собрание закруглить.

Поднявшись на лифте на двадцать второй этаж, а председатель жил на самом верху, он позвонил Темлюкову. Бренталь решил предварить просьбу о долларах дружеским приглашением на ужин. Темлюков Поблагодарил за билеты во Дворец съездов, признался, что во время спектакля крепко спал, но приглашение на ужин принял с видимым удовольствием..

Лишь попросил принять его попозже, чтобы не терять световой день для работы, и обещал приехать не один.

Узнав у мужа о визите Темлюкова с Шурой, супруга Соломона Яковлевича фыркнула и заявила, что присутствовать при этом не намерена.

– Почему? – удивился Бренталь. – Темлюков давно в разводе, мужчина свободный, а девицу представляет друзьям, стало быть, имеет на нее серьезные виды…

– Когда эта доярка сделается гражданкой Темлюковой, тогда поглядим…

Соломон Яковлевич пытался втолковать Розе Семеновне, что визит этот очень важен именно для них.

Но Роза Семеновна осталась непреклонна.

– Я на этот вечер с Григорием пойду в театр, – сообщила она мужу.

На что Соломон Яковлевич саркастически улыбнулся. Многолетний друг семьи Григорий Васильевич Тягин, спортсмен, охотник и душа любой компании, считался архитектором. Но сразу после института попал в чиновники и у пульмана не стоял. К его многолетней дружбе с Розой Семеновной все давно привыкли, да и сам Бренталь в первую очередь. Когда-то он жену тихо ревновал, слухам, что Тягин импотент, никогда не верил, поскольку сам Тягин эти слухи и распускал. Со временем он принял игру. Чтобы сохранить свое мужское "Я", завел себе известную балеринку, но страстью к любовнице не пылал. Балерины хороши в театре, когда вас отделяет пространство зала и сцены и щекочут самолюбие восторги партера и балконов. Балеринку звали Даша. Она теперь уже заканчивала свою карьеру и собиралась на пенсию.

В балете пенсию дают в тридцать пять, поэтому в жизни Даша оставалась молодой, стройной женщиной.

Если бы не сеточка мелких морщинок, она бы сошла за девочку. Но в постели, обнимая любовницу, Бренталь ощущал жесткость тренированных мышц и почти юношескую грудь. Худенькие ножки заканчивались изуродованными пуантами пальцами и тоже страсти Бренталю не добавляли. Зато с Дашей было приятно посещать вернисажи, приемы и всевозможные рауты. Роза Семеновна с балериной внешне была весьма доброжелательна и иногда хвалила мужа за хороший вкус. Серьезно она это делала или в насмешку, Соломон Яковлевич так до сих пор и не понял.

Отъезд семьи Бренталей в Израиль многое менял в жизни обоих. Решившись на отъезд, в последние месяцы супруги стали друг другу ближе. В их отношениях появилась давно забытая теплота. Они с удовольствием оставались вдвоем. Поэтому заявление Розы Семеновны о том, что она предпочтет ужину с Темлюковым своего Тягина, и заставило Соломона Яковлевича грустно улыбнуться.

– Не беспокойся, я после театра сразу домой… – словно прочитав мысли супруга, предупредила Роза Семеновна.

Бренталь поцеловал ей руку и между делом спросил:

– Вы и вправду собрались в театр?

– Да, милый. Представь, я не видела «Ромео и Джульетту» на Бронной. А спектакли Эфроса надо смотреть.

– Я же тебя приглашал на премьеру, – начал было Бренталь, но махнул рукой и переоделся в халат.

По телевизору шла третья серия «Семнадцати мгновений весны». Соломону Яковлевичу сериал нравился. Он теперь жалел, что отказался работать художником на этой картине: во-первых, детектив, во-вторых, женщина-режиссер. И то и другое профессор Бренталь считал несерьезным…

8

Зинаида Сергеевна, белая как мел, не мигая впилась линзами своих очков в Мишу Павшина. Тот положил ей на стол заявление. Павшин покидал министерство, единственное место, где ему кое-как удавалось кормить себя и семью. Мало этого, он стоял перед ней, начальником отдела монументальной пропаганды, и с трудом сдерживал улыбку. «Мразь, слизняк, ничтожество! Что он о себе возомнил?!» Терентьева с трудом сдерживалась, чтобы не наброситься, не вцепиться пальцами в это омерзительно-спокойное голубоглазое чучело.

– Запомните, Павшин! – выкрикнула Зинаида Сергеевна. – Ни один музей Советского Союза на порог вас не пустит. Ни одна самая захудалая деревенская библиотека не возьмет вас на работу. Я уже не говорю о школах. Я вам напишу такую характеристику, что вас в учебное заведение не только не возьмут, но будут шарахаться, как от ядовитой змеи. Где мое письмо?