Читаем без скачивания Американец - Генри Джеймс

— Если Лувр вам так неприятен, чего ради вы сюда пришли? — снова удивился Ньюмен.

— А это еще одна причина для ennuis. Я пришел, чтобы встретиться здесь с кузиной, с ужасной английской кузиной со стороны матери, — они с мужем на неделю приехали в Париж, и она пожелала, чтобы я показал ей «главные красоты». Можете представить себе, что это за женщина, если в декабре на ней зеленая креповая шляпка, а из непременных для англичанки ботинок выглядывают штрипки. Матушка попросила сделать что-нибудь, чтобы им потрафить. Вот я и взялся исполнять роль valet de place. Мы должны были встретиться в два часа, и я жду их уже двадцать минут. Почему она не явилась? Ноги-то у нее есть, могла бы прийти. Уж и не знаю, что мне делать — злиться, что они морочили мне голову, или радоваться, что избавился от них.

— Я бы на вашем месте разозлился, — сказал Ньюмен. — А вдруг они объявятся, тогда вы изольете на них вашу злость. А если они все-таки придут, какой вам прок от вашей радости?

— Превосходный совет, мне уже лучше. Дам волю злости, пошлю их к черту, а сам пойду с вами, если, конечно, у вас здесь не назначено рандеву.

— Не то чтобы рандеву, — сказал Ньюмен. — Но я и впрямь пришел сюда повидать одну особу, а вовсе не картины.

— Даму, надо полагать?

— Молодую леди.

— Так-так, — сказал Валентин. — От всего сердца надеюсь, что она не закутана в зеленый тюль и что ноги у нее такие, как положено.

— Ничего не могу сказать насчет ног, но руки у нее прелестные.

Валентин вздохнул.

— И после такого утверждения я должен с вами расстаться?

— Я не очень уверен, что найду мою молодую леди, — сказал Ньюмен. — И лишаться из-за нее вашего общества не хочется, и представлять вас ей почему-то кажется нежелательным, хотя и интересно узнать ваше о ней мнение.

— Она хорошенькая?

— Вам, наверно, понравится.

Беллегард взял своего собеседника под руку.

— Так ведите меня к ней немедленно! Разве я могу заставлять хорошенькую женщину ждать моего приговора!

Ньюмен позволил увлечь себя туда, куда и сам направлялся, но, занятый какими-то своими мыслями, шагу не прибавил. Они вошли в длинную галерею с картинами итальянских мастеров, и Ньюмен, окинув быстрым взглядом эту блестящую выставку, свернул налево в небольшой зал, посвященный художникам той же школы. Посетителей там почти не было, но в дальнем углу сидела за мольбертом мадемуазель Ниош. Она не работала, палитра и кисти лежали рядом, руки были сложены на коленях. Откинувшись на спинку стула, она внимательно изучала двух дам, которые стояли спиной к ней перед одной из картин. По-видимому, эти особы принадлежали к разряду богатых модниц: обе были в роскошных туалетах, на сверкающем полу расстилались длинные, украшенные оборками шелковые шлейфы. Мадемуазель Ноэми не сводила глаз с их платьев, но о чем она в это время думала, я решить затрудняюсь. Рискну высказать догадку, что ей мнилось, будто возможность пройтись, волоча за собой по блестящему полу такой шлейф, — блаженство, за которое не жалко заплатить любую цену. Как бы то ни было, ее размышления были прерваны появлением Ньюмена и его спутника. Мадемуазель Ноэми быстро взглянула на них и, слегка зардевшись, встала за своим мольбертом.

— Я специально пришел с вами повидаться, — проговорил Ньюмен на своем ломаном французском и протянул руку. И тотчас, как истинный американец, по всей форме представил ей Валентина: — Разрешите познакомить вас с графом Валентином де Беллегардом.

Валентин отвесил поклон, который должен был произвести на мадемуазель Ноэми столь же большое впечатление, как и его титул, однако она не была так дурно воспитана, чтобы растеряться, о чем свидетельствовала грациозная краткость ее ответного приветствия. Поднеся руку к растрепавшимся, но мягким даже на вид волосам, она пригладила их и повернулась к Ньюмену. Потом быстро перевернула стоявший на мольберте холст.

— Так вы меня не забыли? — сказала она.

— Я всегда о вас помню, — ответил Ньюмен. — Можете не сомневаться.

— Ну, — улыбнулась молодая девушка, — помнить можно по-разному, — и она бросила взгляд на Валентина де Беллегарда, не отрывавшего от нее глаз, как и следует джентльмену, который должен вынести приговор.

— Вы что-нибудь успели для меня? — спросил Ньюмен. — Трудились прилежно?

— Нет, я ничего не сделала, — и, подняв палитру, она принялась, не глядя, смешивать краски.

— Но ваш отец говорит, вы постоянно сюда ходите.

— А мне больше некуда ходить. Здесь по крайней мере все лето было прохладно.

— Но раз уж вы здесь, — заметил Ньюмен, — почему бы не потрудиться?

— Я же сказала вам, — ответила она тихо, — я не умею рисовать.

— Однако сейчас у вас на мольберте что-то очаровательное, — вмешался Валентин. — Разрешите взглянуть!

Мадемуазель Ноэми, раздвинув пальцы, распростерла над перевернутым холстом руки, те прелестные руки, которые так хвалил Ньюмен и которыми, несмотря на покрывавшие их пятна краски, теперь мог полюбоваться и Валентин.

— В моей мазне ничего очаровательного нет, — отрезала она.

— Как странно! А по-моему, очаровательно все, что с вами связано, мадемуазель! — галантно проговорил Валентин.

Она сняла маленький холст с мольберта и молча протянула ему. Валентин устремил взгляд на ее творение, а она, немного помолчав, сказала:

— Я уверена, вы разбираетесь в живописи.

— Да, — сказал Валентин, — разбираюсь.

— Значит, вы понимаете, как это плохо.

— Mon Dieu![83] — воскликнул Валентин, пожимая плечами. — Дайте рассмотреть!

— Вы понимаете, что мне не следует и пытаться копировать, — продолжала она.

— Откровенно говоря, мадемуазель, не следует.

Мадемуазель Ноэми снова обратила взор на платья двух богатых дам, а я, сделав по сему поводу одно предположение, рискну сделать и другое: глядя на этих дам, она видела не их, а Валентина де Беллегарда. Он, во всяком случае, видел только ее. Поставив на место холст, покрытый грубой мазней, он тихо прищелкнул языком и поднял брови, желая таким образом привлечь внимание Ньюмена.

— Где вы пропадали все эти месяцы? — спросила нашего героя мадемуазель Ноэми. — Разъезжали по дальним странам? И хорошо развлеклись?

— О да, — ответил Ньюмен, — я развлекся неплохо.

— Очень рада, — с примерной учтивостью обронила мадемуазель Ноэми. Она снова стала смешивать краски и, напустив на себя сосредоточенный и заинтересованный вид, сделалась необыкновенно хороша.

Воспользовавшись тем, что глаза у нее были опущены, Валентин попытался снова поймать взгляд Ньюмена. Он еще раз состроил свою загадочную мину и украдкой что-то быстро нарисовал пальцами в воздухе. По всей видимости, он нашел мадемуазель Ноэми чрезвычайно привлекательной, и демоны тоски покинули его душу, оставив ее в покое.

— Расскажите же, где вы путешествовали, — промурлыкала юная прелестница.

— Я был в Швейцарии — в Женеве, Зерматте, Цюрихе и прочих городах; потом в Венеции, проехал по всей Германии, вниз по Рейну. Посетил Голландию и Бельгию, — словом, совершил обычный круг. А как будет по-французски «обычный круг»? — спросил он Валентина.

Мадемуазель Ноэми на мгновение задержала взгляд на Беллегарде.

— Я не понимаю месье, когда он говорит так много подряд. Не будете ли вы добры перевести мне? — сказала она с легкой улыбкой.

— Я предпочел бы побеседовать с вами сам, — заявил Валентин.

— Ну нет уж, вы не должны говорить с мадемуазель Ноэми, — серьезно возразил Ньюмен все на том же ломаном французском. — Вы ее расхолодите. А ей надо сказать: «трудись, старайся изо всех сил».

— Ну да, ведь нас, французов, мадемуазель, — сказал Валентин, — обвиняют в том, что мы — лживые льстецы.

— Я не нуждаюсь в лести. Я хочу слышать правду. Но я и сама ее знаю.

— Я только и хотел сказать, что есть вещи, которые, несомненно, удаются вам лучше, чем живопись, — сказал Валентин.

— Я сама это знаю, прекрасно знаю, — повторила мадемуазель Ноэми и, погрузив кисть в красную краску, провела широкую горизонтальную черту по своей незаконченной картине.

— Что вы делаете! — воскликнул Ньюмен.

Не отвечая, она провела другую длинную черту, на этот раз по вертикали, дошла до середины холста и медленно завершила грубое изображение креста.

— Это в знак того, что я права, — сказала она наконец.

Мужчины посмотрели друг на друга, и Валентин снова пустил в ход свою богатую мимику.

— Вы испортили картину, — сказал Ньюмен.

— Знаю, знаю. Ничего другого она и не заслуживает. Я сидела и смотрела на нее целый день, не берясь за кисть, и возненавидела ее. Мне так и думалось: что-то должно случиться.

— А мне в теперешнем виде она даже больше нравится, — сказал Валентин. — Она стала гораздо интереснее. В ней заключена целая история. Вы продаете ее, мадемуазель?