Читаем без скачивания Истории Черной Земли - Каштру Сороменью

— Еще?

Он поднял седую голову, хотел ей ответить, но не успел. В хижину вбежали старейшины и жрецы, смеясь и толкая друг друга, торопясь сообщить, что мулембы проснулись для новой жизни. Молодые ростки пробились навстречу солнцу.

И обрадованный вождь, забыв о болезни, вышел из хижины. Он сам должен был взглянуть на деревья и сообщить народу желанную весть. Мужчины и женщины бежали вслед за вождем туда, где боги показали им свою милость, дав мулембам зазеленеть.

Заглушая пение птиц, к небу вознеслась песня счастливых людей.

Застучали топоры и зазвенели ножи, застонали деревья и затрещали ветки, потому что только теперь люди могли строить хижины и разводить костры, чтобы согреться и защититься от мрака и от хищников.

Когда народ построил ограду вокруг нового селения и протоптал дороги к реке и будущим полям, вождь предстал перед народом для обряда «чистого огня». Чипинда желал, чтобы на этой земле всегда было достаточно тепла и света. Наказание богов больше не тяготело над народом. И все племя, мужчины, женщины и дети, молча присели на корточки. Вождь Чипинда в полном молчании начал тереть один о другой куски трута, и, как только сверкнула первая искра, толпа в едином порыве приветствовала радостным Криком солнце, сошедшее на землю в образе «чистого огня».

Взвились первые языки пламени. Затрещали сухая трава и ветки. Вождь протянул дрожащие иссохшие руки над огнем. И его старческий голос слился с радостной песней народа.

Мужчины и женщины запели и, хлопая в ладоши, стали танцевать вокруг костра, зажженного от «чистого огня».

А потом одни за другим люди подходили к костру и получали из рук вождя живую частицу огня — уголек, который еще не был осквернен прикосновением пищи. Осторожно взяв в руки эту живую искру, люди бежали в хижины, чтобы зажечь огонь в очагах.

И, когда на землю сошла ночь, на черном небе зажглись первые звезды, народ танцевал батуке радости вокруг «чистого огня», огня богов, до тех пор пока угли не превратились в пепел и пока не повеял ветер рассвета.

Священное дерево

Старуха стояла посередине вытоптанной площадки, перед хижинами, согнувшись и обхватив голову руками. Столпившиеся вокруг нее люди молча ожидали, что она скажет. Только от нее можно было узнать горькую правду, потому что эта старая женщина была единственным человеком, видевшим, как все произошло. Но она не могла говорить. Она онемела от страха.

Люди окружили старуху теснее, внимательно разглядывая ее изменившееся, блестящее от пота лицо, остановившиеся горящие глаза, искривленный рот с пеной в уголках губ. Она хотела говорить, поведать людям обо всем, что видела, но не могла. Горло сдавливала какая-то невидимая рука, во рту пересохло. Она выпрямилась, положила руку на горло, потом на грудь, и так несколько раз, как будто желая успокоить тревожный стук сердца. А люди, устремившие взоры на ее безумные, вытаращенные глаза, ни о чем не спрашивали. Они тоже не могли говорить. Их тоже сковывал страх. Только глухие недоуменные возгласы раздавались вокруг. Наконец напряженная тишина стала невыносимой. Люди придвинулись к старухе совсем близко.

Тогда старуха сделала огромное усилие, вытянула вперед крепко сжатые в кулаки руки и пробормотала:

— Он упал… я видела… не знаю, почему… видела…

Она смотрела вокруг себя и не могла остановить ни на ком взгляда, ничего будто не видя.

— Он упал…

Растолкав людей, стоящих тесным кругом, к женщине подошел старик и положил ей на плечо руку. Почувствовав неожиданное прикосновение, старуха отскочила назад и опять нагнулась, громко вскрикнув и обхватив голову руками. Толпа заволновалась. Только старик стоял не шевелясь.

Наконец он спросил ее спокойно, как говорят с детьми:

— Кто был около него?

Тогда старуха широко открыла глаза, подняла голову и задрожала. Потом с большим трудом выговорила:

— Там… там…

Она повернулась к хижине вождя, простирая вперед руки. И больше ничего не смогла сказать. Рот ее наполнился пеной.

Молчание становилось все напряженнее. И вот издали, из глубины селения, оттуда, где стояла хижина вождя, послышался горестный плач. Мужчины, опустив глаза на землю, повернулись и медленно пошли в ту сторону. Это плакали слуги и жены вождя.

Толпа вокруг старухи поредела. Она как будто очнулась и тоже заплакала. Человек, разговаривавший с ней, взял ее за руку и ласково сказал:

— Пойдем со мной, Ньяканже!

И она позволила себя увести, не говоря ни слова, ослабевшая и покорная.

Старик повел ее к своей хижине и посадил на циновку. Потом принес трубку, мутопу. Набив ее табаком и налив воды в мундштук, он взял из очага уголек, зажег трубку и, затянувшись несколько раз сам, передал старухе. И она молча закурила. Постепенно измученное лицо женщины успокаивалось, безумный блеск в глазах угасал и движения становились размеренными.

Склонившись к ее плечу, старик спросил:

— Как это было?

Ньяканже положила трубку на землю, опустила руки на колени и, глубоко вздохнув, проговорила:

— Он вышел из хижины очень сердитый. Он рассердился на своих жен и стал ругать всех.

— Он был пьяный?

— Нет, Шапинда, он не был пьяный. Он был только сердитый. Когда он увидел меня, закричал вот что: «Старуха, ты видала когда-нибудь женщину, которая смеет кричать на своего мужа? Нужно убить эту старую мвари!»

— А потом? — спросил старик, дрожа от нетерпения.

— Потом… Потом он пошел ко мне, но когда дошел до того места, — и она показала туда, где стояла шота, — голова у него запрокинулась, и он упал, прямой, как палка… И остался лежать на земле не двигаясь. Даже не вскрикнул!

Она снова замолчала. Плач, доносившийся из хижины вождя, становился все громче.

— Это солнце его убило, — промолвила Ньяканже, опустив глаза.

Старик с сомнением покачал головой и сжал губы. Помолчав немного, он строго спросил:

— А потом?

— Я закричала, когда жены его унесли.

— Мвата-мвари? Что она сделала?

— Я ее не видала, Шапинда, совсем не видала. Она не выходила из своей хижины.

Глаза старухи наполнились слезами, и она проговорила, плача:

— Он был добрым человеком… Больше нет такого, как он. Разве не так?

И старик кивнул несколько раз, соглашаясь с женщиной.

— Он останется навсегда со своими людьми, — произнес Шапинда после долгого молчания.

Ньяканже широко раскрыла глаза и, кивнув ему понимающе, повторила:

— Да. Он был добрым.

И она легла на циновку, подложив руки под голову.

А Шапинда пошел туда, где плакали женщины. По дороге он подозвал юношу, стоявшего в толпе, и они вдвоем вышли из селения.

Вождь умер.

Луна заливала белым светом осиротевшую землю, и нежный ветер, долетавший с равнин, слегка покачивал верхушки стеблей высокой травы. Печальная дробь барабанов разносилась далеко-далеко, оповещая всех о смерти вождя, который всегда был справедливым и теперь навеки останется жить в памяти народа.

По краям извилистых дорог плакали барабаны, выражая горе людей. Жены вождя, заламывая руки в тоске и отчаянии, рыдали возле мертвого тела. А в глубокой темноте леса, склонившись над слабо тлеющими углями костров, колдуны до самого рассвета возносили молитвы богам.

Теперь люди особенно остро почувствовали, как добр и справедлив был их вождь. Горе еще более возвеличило в памяти народа человека, унесенного смертью. А завтра, после пляски батуке смерти, певцы пойдут из селения в селение, через леса и равнины и будут петь песню о славной жизни и о славной смерти вождя. И когда умрут люди, которые видели его и любили, потому что он был справедлив к своему народу и жесток к врагам, то жизнь вождя, разукрашенная воображением многих лучших рассказчиков, превратится в легенду. И если когда-нибудь огонь испепелит селение и деревья вокруг него, опустошит эту землю, то оставшиеся в живых старики, внуки тех стариков, которые знали вождя, передадут народу и детям, подрастающим, как молодые деревья, легенду о добром старом вожде, селение которого в давние времена существовало на равнине Лунды. О вожде, который умер от злого колдовства… И никогда не смолкнет эта песня, никогда люди не забудут ее напев, печальный и нежный, запечатленный в легком шорохе кисанже.

Наконец барабаны, гремевшие весь день, смолкли. Солнце уже скрывалось за деревьями. А народ, собравшись на круглой площадке в центре селения, следил за священным обрядом, который совершали колдуны, сидя на корточках вокруг огромного дерева — мулембы. Колдуны что-то шептали и монотонно повторяли на языке, понятном только им одним, им и духам, к которым обращались старики. А закончив молитву, они сели, скрестив ноги, и устремили глаза на величественное дерево с широкой, развесистой кроной, погрузившись в горестные мысли. Возле них сверкали остро наточенные лезвия ножей, воткнутых в землю вокруг маски бога смерти Камвари, вырезанной из куска дерева. И только когда приближенные вождя поднялись, старые колдуны зашевелились, но остались сидеть в прежних позах. Тогда самые почтенные люди и старейшины принесли на носилках мертвого вождя, завернутого в большие зеленые листья. Когда они приблизились к колдунам и опустили носилки с телом вождя в тень священного дерева, воцарилась глубокая тишина. Молчали жрецы, молчали люди, сознавая торжественность мгновения.