Читаем без скачивания Крестьянство России в Гражданской войне: к вопросу об истоках сталинизма - Виктор Кондрашин

На данном этапе принципиально меняется стратегия крестьянской революции и всего крестьянского движения, свойственная им вначале. Если раньше по своему характеру это движение было наступательным: крестьяне боролись против самодержавия, а затем Временного правительства за землю и свои гражданские права, то теперь, добившись главной цели, крестьянское движение меняется и приобретает другое состояние — из наступательного превращается в оборонительное. С лета 1918 г. крестьяне Поволжья «обороняют» свое главное стратегическое завоевание — право быть хозяином на своей земле — от посягательств на него государства.

Глава 2.

ВТОРОЙ ЭТАП КРЕСТЬЯНСКОГО ДВИЖЕНИЯ (1919 г. — весна 1920 г.)

§ 1. «Чапанная война» и весенние выступления

В 1919 г. начинается второй этап в истории крестьянского движения в Поволжье. Он заканчивается весной 1920 г. Его принципиальное отличие от предшествующих этапов состоит в том, что в это время движение принимает высшие свои формы, достигает высокой степени напряженности, становится постоянно действующим на всей территории региона фактором.

Первым периодом этого этапа стали события «чапанной войны» [«чапан» — крестьянский кафтан, от которого пошло пренебрежительное название крестьян горожанами. — В. К.] в Среднем Поволжье в марте 1919 г. и другие крестьянские выступления, органически связанные с ней. Их причинами по-прежнему оставались непомерные с точки зрения возможностей крестьянских хозяйств государственные повинности: продразверстка, чрезвычайный налог, реквизиции скота, трудовая повинность, мобилизации в Красную армию.

Документы свидетельствуют, что территория крестьянского движения в 1919 — начале 1920 гг., локализация его эпицентров были напрямую связаны с ходом, характером и результатами военного противоборства в регионе. Так, например, во второй половине 1918 г. эпицентры крестьянского движения находились на территории, контролируемой Советским правительством. В 1919 г. они перемещаются на восток, в районы, освобожденные осенью 1918 г. от власти Самарского Комуча. Именно здесь вспыхивает «чапанная война». В то же время на территории, бывшей эпицентром движения в 1918 г., ситуация остается относительно спокойной. В 1920 г. эпицентр сосредоточивается в районах Самарской, Казанской и Уфимской губерний, перешедших под контроль советских властей после провала весеннего, 1919 г. наступления в Поволжье армии Колчака и успешных наступательных действий Красной армии в последующие месяцы. Кроме того, после разгрома Деникина активизируется крестьянское повстанчество на Юге региона — в Царицынской и Астраханской губерниях. В 1920 г., так же как и в случае с «чапанной войной», именно освобожденная территория становится зоной масштабного «вилочного восстания».

Подобная ситуация вполне закономерна и обусловлена политикой советской власти на этой территории. В 1918 г. основным ее объектом стали Пензенская, Казанская губернии, большая часть Симбирской и Саратовской губерний. Остальная часть региона была вне зоны влияния советов. Именно контролируемая ими территория попала под пресс реквизиционно-мобилизационной политики большевиков и, как следствие, — эпицентром крестьянского движения.

Взрыв крестьянского недовольства весной 1919 г. в уездах Самарской и Симбирской губерний, где развернулась «чапанная война», объяснялся тем обстоятельством, что именно на них после освобождения Среднего Поволжья от власти белых пала основная тяжесть продразверстки и других натуральных повинностей. Например, из урожая 1918 г. только одна Самарская губерния дала Советской России одну пятую часть всего добытого в заготовительную кампанию хлеба{374}. Ситуация усугублялась близостью фронта. Для срыва готовившегося весной 1919 г. наступления армии Колчака местной власти необходимо было мобилизовать все людские и материальные ресурсы. «Чапанная война» стала ответной реакцией крестьянства на практические действия по выполнению данной задачи{375}.

На этом примере хорошо видно, что проводимая большевиками политика «военного коммунизма» делала крестьянский протест неизбежным. Ее «антикрестьянский характер» проявлялся в двух главных обстоятельствах: безэквивалентном обмене крестьянской продукции и ставке власти на голое принуждение и насилие при проведении в деревне государственных повинностей. Многочисленные документы свидетельствуют, что в ходе сбора продразверстки зимой 1918–1919 гг. в Симбирской и Самарской губерниях крестьяне отдавали хлеб фактически даром, поскольку у заготовителей не имелось в достаточном количестве денежных знаков и обещанной в обмен на хлеб мануфактуры{376}. Крестьян крайне возмущало, что разверстка проводилась бессистемно, «на глазок», без учета реального положения их хозяйств. В частности, в подавляющем большинстве случаев при сборе продразверстки властью не были выяснены реальные излишки хлеба, составлены соответствующие ведомости. Работавшие в селениях продотряды просто выгребали весь хлеб подчистую, не считаясь ни с какими нормами. В частности, именно из-за огульных реквизиций продовольствия и скота инструктором Беловым в с. Новодевичье Сенгилеевского уезда Симбирской губернии и началась «чапанная война». Об этом было заявлено самими повстанцами в телеграмме председателю Симбирского губисполкома Гимову от 7 марта 1919 г. В ней сообщалось: «Никакого кулацкого восстания не было. Возник конфликт с инструктором тов. Беловым на почве неправильной реквизиции хлеба и скота, так как излишек хлеба и скота не был выяснен, и учетные ведомости не были закончены, но тов. Белов приступил к насильственной реквизиции»{377}. Об этом же говорилось — уже после подавления восстания — в телеграмме В.И. Ленину от члена Особой комиссии Президиума ВЦИК по ревизии Поволжья С.В. Малышева, датированной 19 апреля 1919 г. Он предлагал «пересмотреть разверстку хлеба, которая создана по посевной площади при плохом обследовании самого урожая, разница в котором теперь иногда встречается 50%»{378}. Многочисленные участники подавления «чапанной войны» также указывали в своих отчетах на несправедливый для крестьян характер проводимой властью продовольственной кампании. Например, в сообщении информатора Истомина в Реввоенсовет Восточного фронта о его поездке в Корсунский уезд Симбирской губернии указывалось: «В данное время крестьяне некоторых восставших деревень совершенно разорены. Прошлым летом комбедами был произведен учет хлеба, и на каждого члена семьи оставляли по пуду зерна. Исходя из этого у крестьян не могло быть остатка хлеба, но, несмотря ни на что, красноармейцы приходили в хату к крестьянину и требовали мяса, масла и разных пищевых продуктов, с крестьянина драли три шкуры»{379}.

Теми же методами осуществлялись и реквизиции скота. Для уездов Самарской, Симбирской, Казанской губерний, попавших в зону боевых действий осенью 1918 г., они оказались чрезвычайно болезненными, поскольку во время Самарского Комуча там провели мобилизацию рабочих лошадей в Народную армию. В частности, на территории Поволжья в 1918 г. белогвардейцами было мобилизовано, куплено и реквизировано 53 612 лошадей. Из них: в Симбирской губ. — 4985, Самарской — 14 824, Казанской — 7576{380}. О тяжелой ситуации с обеспеченностью скотом в крестьянских хозяйствах Симбирской и Самарской губерний шла речь, например, в телеграмме уже упоминавшегося члена Особой комиссии С.В. Малышева от 19 апреля 1919 г. В ней говорилось: «…для укрепления наблюдаемого хорошего отношения крестьянства прошу спешно поручить Наркомпроду по возможности отменить реквизицию убойного скота Симбирской, Самарской губерний, ибо там в некоторых волостях не осталось и по одной корове домохозяину, по возможности приостановить реквизицию лошадей, наличие коих теперь там ничтожное»{381}.

Объявленная местной властью реквизиция 1/10 части коров, 10% бычков от 1 года и до 2,5 лет, а также мобилизация рабочих лошадей на перевозки топлива, войск и военного снаряжения вылилась в вакханалию насилия со стороны ее непосредственных исполнителей{382}. О применяемых ими методах было сказано, например, в докладе сотрудников инструкторского отдела ВЧК Логинова и Смирнова, направленном председателю ВЧК Ф.Э. Дзержинскому 9 мая 1919 г. Обращаясь к теме реквизиции скота, авторы доклада отмечали: «… приезжает какой-либо [уполномоченный] деревню и объявляет: «Вы должны дать столько-то лошадей, столько-то рогатого скота и овец и последних, по-возможности, помоложе, не считаясь, стельны ли они или нет, за неисполнение приедет карательный отряд и заберет все. Разъяснений не бывало»{383}.

Весьма обременительной повинностью для крестьян стала проводимая одновременно с реквизицией скота и мобилизацией лошадей объявленная Райкожей реквизиция кож и ремней. На практике она вылилась в бессистемное изъятие конской упряжи, что создавало для крестьянских хозяйств существенные трудности в ходе предстоящей посевной кампании, а также при выполнении многих других хозяйственных работ{384}.