Читаем без скачивания Второе нашествие янычар. История создания «национально свидомых» - Русин

Для сравнения стоит упомянуть, что в предшествовавшую петровской, эпоху Смутного времени, безо всякого правительства вообще, Россия справилась с поляками, шведами и собственными ворами за шесть лет; а при правительстве Александра I Россия за полгода разделалась с Наполеоном, освободив всю Европу.

Вернемся к реформам. Никаких законов в эпоху Петра фактически не существовало. Указ следовал за указом. Разобраться в них не было никакой возможности. Зимой 1711 года царем учрежден Сенат, состоявший вначале из восьми человек. Он издавал указы, которые должны были исполняться под угрозой наказания и даже смертной казни.

Появилось огромное количество бюрократов, деятельность которых сводилась к произволу и казнокрадству, а названия организаций и должностей навевали мысли об иноземной оккупации в буквальном смысле этого слова. В городах появился главный магистрат, обер-президент, бургомистр, альдерман, губернатор с помощниками — ландратами и ландрихтерами. Кроме этого были коменданты, обер-коменданты, вице-коменданты. После учреждения Сената были назначены фискалы во главе с обер-фискалом. Под ведомством обер-фискала были провинциал-фискалы. Обер-фискал писал в Сенат доносы, и если донос оказывался справедливым, то половина штрафа шла в доход государства, а половина — обер-фискалу; если же нет, то обер-фискал никакой ответственности не нес. На местном уровне этим же занимались провинциал-фискалы. Доносительство в государстве приобрело повсеместный характер.

Несмотря на это взяточничество и казнокрадство приобретает гигантские масштабы: один только Меньшиков наворовал, как минимум, тринадцать миллионов рублей, девять из которых держал в иностранных банках. Разумеется, эти деньги так за границей и остались. Сумма эта была воистину фантастической и равнялась нескольким годовым бюджетам всей России. Со взяточниками и казнокрадами царь борется избирательно: одних казнит, другим (наиболее нужным и верным приближенным, таким как Меньшиков) позволяет воровать совершенно беспрепятственно и в совершенно немыслимых количествах. На переправленных за рубеж наворованных средствах строится западная инфраструктура.

В конце 1717 года Петр вводит на шведский манер восемь коллегий: коллегия иностранных дел, камер-коллегия (заведует финансами), юстиц-коллегия, ревизион-коллегия, берг-коллегия, мануфактур-коллегия, военная и адмиралтейств-коллегия. На руководящие должности (и с соответствующим окладом) приглашают шведов.

В январе 1722 года всю государственную службу делят на воинскую, статскую и придворную (каждая из которых состоит из 14 ступеней). Низшая — четырнадцатая, высшая — первая. Люди начинают относиться друг к другу в соответствии с Табелью о рангах. Фискалов обязывают наблюдать, чтобы почет каждого соответствовал его рангу, и никто не смел присвоить себе высшего почета. Это масонское деление людей по вертикали и породило карьеризм, чванство, зависть, угодничество и прочие «лучшие» человеческие чувства, от которых до сих пор страдает наше общество.

Патологическая страсть к иноземщине и маниакальное реформаторство Петра вылилось и в постройку на болотах, новой северной столицы русского государства, нареченной немецким именем Санкт-Питер-Бурх.

Стоит напомнить о том, что основание «северной столицы» вдали от центра страны являлось не оригинальным замыслом самого Петра, а только реализацией старого польского замысла периода Смутного времени. В то время поляки считали необходимым для проведения в жизнь своих планов вырвать Царя из боярской и духовной среды, а для этого перенести царскую резиденцию куда-нибудь подальше от Москвы. Петр успешно выполнил этот польский план, как до этого он выполнил замыслы немцев, голландцев, протестантов по разгрому русского государства и русской культуры.

В 1703 году, забросив остальные заботы, вся страна принялась строить «северную столицу», и к 1708 году на постройку было уже согнано около сорока тысяч рабочих. При выборе места для основания города в расчет не принималась ни логика, ни география, ни климат, ни национальные особенности русской жизни. Единственное что двигало самодуром: «хочу, чтобы все было, как в Голландии».

Город начали строить на Петербургской стороне, но царь возжелал перенести торговлю и главное поселение в Кронштадт. Там каждая провинция снова строит огромный корпус, в котором потом никто жить не будет и который развалится от ветхости. В то же время город строится между Адмиралтейством и Летним садом, где берег выше и наводнения не так опасны. Петр снова недоволен. У него новая затея: Питер-Бурх должен походить на Амстердам — улицы надо заменить каналами. Для этого приказано перенести город на самое низкое место — на Васильевский остров. Но Васильевский остров заливался наводнениями; стали строить плотины — опять же по образцу амстердамских. Из строительства плотин ничего не вышло, ибо при тогдашней технике это была работа на десятилетия. Стройку перенесли на левый берег Невы, на то место, которое называется Новой Голландией…

На протяжении нескольких последующих лет строительство новой столицы пожирало огромное количество материальных ресурсов и людских жизней. Сколько при постройке новой столицы погибло людей — уже никто и никогда не узнает. Однако можно утверждать, что число жертв царского самодурства было не менее четверти миллиона человек. Город в буквальном смысле стоит на костях.

За все время петровского реформаторства население России уменьшилось в среднем на сорок процентов!

Но самым страшным было даже не это.

Самой кардинальной реформой Петра был его указ 1714 года о единонаследии. Благодаря этому указу огромный фонд поместных земель сделался частной собственностью дворянства. Напомню, что по московскому законодательству поместное владение было владением государственным, и дворянство владело поместьями лишь постольку, поскольку оно за счет поместных доходов несло определенную государственную службу. Это была не собственность, а заработная плата. После Петра у дворянства остаются только права. Петровский указ не только превратил государственные имения в частные, но и сделал государственных крестьян частной собственностью. Из служилого класса дворяне становятся классом рабовладельческим, а подавляющее большинство населения лишается всяких человеческих прав.

Военный дворянский слой, самый сильный в ту эпоху непрерывных войн, сразу сел на шею остальному населению страны: подчинил себе Церковь, согнул в бараний рог купечество, поработил крестьянство, а сам отказался от каких бы то ни было общенациональных тягот и обязанностей. Дворянство становится паразитическим классом и начинает жить в свое удовольствие.

Захватив власть над страной, дворянство отделяет себя от остальных не только политическими и экономическими привилегиями, но и всем культурным обликом. При Петре появляется совершенно новый для Руси термин: благородное шляхетство. На западе «шляхта» была отделена от «быдла» пропастью — целым набором самых разных культурно-бытовых отличий. Такую же пропасть нужно было создать между победителями и побежденными в новой России. Вместо прежнего поместного владельца и тяглого крестьянина, на разных служебных ступенях несущих одинаковую государственную службу, возникли шляхтичи, с одной стороны, и рабы — с другой. Всякая внутренняя и внешняя общность затрудняла бы реализацию новых отношений. Поэтому были созданы иной костюм, иные развлечения, иное миросозерцание и по мере возможности даже иной язык — сначала голландский, затем французский.

Образованный слой общества оторвался от народа. Став «гражданами мира», дворянство, а затем и интеллигенция перестали принадлежать России. Эта «оторванность от народа» или «пропасть между народом и интеллигенцией», заключалась в следующем: интересы русского народа (какими их понимал сам народ), были подменены интересами народа в понимании знати; а под интересами России понимались преимущественно интересы самого правящего сословия. Правящий и образованный слой, оторвавшись от народа при Петре, через сто лет окончательно потерял способность понимать что бы то ни было в России. Не приобретя особенно много способностей понимать что бы то ни было в Европе.

В семидесятых годах 19 века Достоевский сказал по этому поводу следующее: «За последние полтораста лет сгнили все корни, когда-то связывавшие русское барство с русской почвой».

Развернувшись лицом к Европе, знать обратилась к народу своим сановным задом.

Удар в спину

Воссоединение Малороссии с Великороссией произошло в то время, когда дворянство уже окончательно оторвалось от русского народа. В самом разгаре был двухсотлетний петербургский период, ознаменовавшийся полным разрывом русских верхов и народных низов и продолжавшийся до революции 1917 года. Русская интеллигенция, выросшая и воспитанная в этот период под влиянием Западной Европы, переживает настоящую духовную трагедию. По словам Ключевского: «Это люди воспитанные на иностранный лад, у них нет отечества; к русской жизни они относятся с величайшим презрением уже потому, что не знают ее, никогда ее не видели». Причину этого явления в русской жизни Ключевский объясняет следующим образом: «Русская действительность создавалась без всякой связи с западноевропейскими идеями; русские народные понятия текли не из тех источников, из которых вытекают идеи французской литературы. Русский человек вращался в русской действительности, на его плечах тяготели факты русского прошлого, от которых он никуда не мог убежать, ибо эти факты находились в нем самом, а ум его был наполнен содержанием совсем иного происхождения, заимствованным совсем из другого мира. Это очень неестественное положение. Обыкновенно общество и отдельные лица, вращаясь среди внешних явлений и отношений, для оценки их имеют и свои понятия и чувства, но эти понятия и чувства родственны по происхождению с окружающими явлениями и отношениями. Значит, в каждом правильно сложившемся миросозерцании факты и идеи должны иметь одно происхождение и только при таком родстве могут помогать друг другу… Русский образованный ум в 18 столетии стал в трагикомическое положение: он знал факты одной действительности (русской) и питался идеями иноземными. Вот когда зародилась умственная болезнь, или умственный недостаток, который, если угодно, тяготеет потом над целым рядом поколений, если мы только не признаемся, что он тяготеет и над нами. Недостаток этот заключается в том, что наши идеи не имеют ничего общего с нашими наблюдениями. Мы знаем свои явления, но обобщения, которые мы знаем, взяты из других явлений: мы знаем русские факты и нерусские идеи. … Непонимание действительности всегда развивалось в более горькое чувство, в отвращение к непонятной русской действительности. И чем успешнее русский ум усваивал себе чужие идеи, тем скучнее и непригляднее казалась ему своя действительность. Она была не похожа на мир, из которого выросли идеи, он никак не мог примириться с родной обстановкой, и ему ни разу не пришло в голову, что должен улучшить эту обстановку упорным трудом, чтобы приблизить ее к любым идеям; что идеи только цвет, украшение, которое является результатом упорного труда поколений. Почувствовав отвращение к родной действительности, русский образованный ум почувствовал себя одиноким в мире. У него не стало почвы, та почва, на которой он стоял, совсем не давала ему таких цветов; а образованный человек не знал, куда деться. Тогда им овладела та космополитическая беспредельная скорбь, которая так пышно развивались в нашей интеллигенции 19 века. … Ни идеи, ни практические интересы не призывали их к родной почве. Русский человек старался стать своим между чужими, а только становился чужим между своими. В Европе в нас видели переодетого по-европейски татарина, а в глазах своих он казался переодетым французом».