Читаем без скачивания Светлейший князь - Михаил Шерр

В Семиозерках и на перевале мы решили построить остроги, когда станем на ноги. От Семиозерок до перевала тувинцы попросили разрешение селиться при необходимости. Зайсан не будет препятствовать своим соплеменникам работать на нас. Также мы договорились в Семиозерках устроить пункт обмена товарами. Сопровождающий Ольчея тувинец-старейшина обещал через месяц доставить нам не меньше сотни войлоков для юрт.

Сын зайсана тщетно пытался скрыть свое удовлетворение результатом наших переговоров, но он был еще слишком молод для этого. Я был доволен не меньше его, хотя честно говоря, испытывал некоторую оторопь от случившегося. Еще бы, мы по большому счету вмешиваемся в отношения двух великих держав. И велика вероятность, что это вмешательство может оказаться очень существенным.

Довольные исходом переговоров тувинцы ушли отдыхать вместе с Ванчей. Мы, вчетвером: дедушка Фома, Петр Сергеевич, Ерофей и я, остались в юрте-конторе. Несколько минут мы молчали. Первым заговорил Петр Сергеевич.

— Не страшно, господа? Мы, вероятно, только что вмешались в большую политику. Как к этому еще отнесутся в Петербурге и Пекине.

— Да ни как. Это, во-первых, все слишком мелко. Во-вторых, мы не претендуем на дань, которая идет в Китай. Наоборот, будем способствовать её поступлению. И мы находимся в русских пределах. Поэтому с узкоглазыми проблем не будет, — наш капитан начал все раскладывать по полочкам.

— Теперь то, что касаемо государыни-матушки. Могу биться об заклад, про наши грехи скоро забудут. И даже более того, через два-три года в Красноярске будут очень даже довольны нашим присутствием здесь. Мы будем смуту чинить в государстве российском? — Ерофей оглядел нас, как бы требуя ответа. — Не будем. А вот рубежи здесь надежно прикроем. Дело о моей измене долго тянуться будет, и чем кончиться одному Богу известно. В отечестве нашем, по таким делам такие чудеса бывают, что оё-ей. Вот только на ноги скорее становиться надо. А тут глядишь, мы еще и золотишко найдем. Тогда нам всё простят.

— А с чего ты взял про золотишко? — спросил я.

— Как с чего? На Алтае есть? Есть. А почему здесь не быть? В чем я, Григорий Иванович, не прав?

— Прав. Золото здесь должно быть. — друг Ерофей прав, золото здесь есть, и до него буквально рукой подать. Но найдем мы его чуток попозже и чисто случайно.

— Про золото вы потом посудачите, а вот посмотри, Григорий Иванович, что я по дороге нашел, — Фома Васильевич протянул мне два достаточно больших куска сухой глины.

Глина как глина. Вот в глинах и соответственно печном деле я полный профан. Но раз дедушка Фома спрашивает у меня про глину, я предположил, что он имеет в виду кирпичное дело.

— Ты, Фома Васильевич, хочешь сказать, что эта глина на кирпичи пойдет?

— Это ты, ваша светлость, угадал, пойдет. Но возьми-ка ты камешек, — Фома Васильевич показал на небольшую груду камней у входа, — да разбей глину.

Я последовал его совету и через несколько минут на моей ладони лежали несколько неправильной формы шариков, самый большой из них был почти сантиметра два в диаметре.

— И что это такое?

— А тут и думать не надо, это почти чистое железо. Я по молодости несколько лет в Европах бывал. Много что там видел, там и мастерству начал обучаться. Так вот, видел я озеро, которое образовалось, когда большой камень с небес упал. — Фома Васильевич показал руками как все было. — И вот такое же есть а том месте, где Иджим поворачивает и в долину идет. Плотина от небесного камня, там на правой стороне Иджима ручеек перегородила. И вот в этой плотине местами глина такая лучше и не ищи на кирпичи. И в глине той вот эти шарики.

Петр Сергеевич взял у меня шарики, долго и внимательно рассматривал их.

— Похоже ты прав, Фома Васильевич, — Петр Сергеевич положил шарики на стол. — Возможно ничего в болотах искать не придется. Завтра гостей проводим, а затем и место это проведаем, посмотрим на это Железное озеро.

Ранним утром тувинские послы отправились домой с сопровождении лейтенанта Шишкина с тремя гвардейцами и Ермила Нелюбина. Шишкин должен осмотреть местность и наметить места для будущих острогов.

Через пару для осмотра находки дедушки Фома отправились и мы: Петр Сергеевич, Фома Васильевич и я. С нами были: внучок Степан, мой свеженазначенный камердинер Митрофан, молчаливый двадцатилетний молодой человек, рекомендованный отцом Филаретом и трое мужиков-рабочих.

Митрофан был солдатским сыном, с малолетства отличался богатырским здоровьем и силой, обостренным чувством справедливости и не терпел никакого насилия над собой, без раздумья пуская в дело кулаки. В пятнадцать лет был отдан в солдаты, где его ждала очень печальная участь. За первый месяц службы дважды был бит батогами, но потом чем-то приглянулся одному из обер-офицеров полка и тот взял молодого рекрута в денщики. Офицер этот был белой вороной: руки не распускал, солдат своих считал людьми, а не бессловесным быдлом. По молодости несколько лет провел в европах и был обучен всяким политесам.

В вихре пугачевского бунта команда командира Митрофана была разгромлена, офицер погиб, а Митрофан подался в бега, ему показались не симпатичны ни те, ни те. Через несколько месяцев истощенного и обмороженного беглого солдата спас от лютой смерти в дремучей зимней тайге иеромонах Филарет. Митрофан остался в монастыре, через несколько месяцев вернул себе былую силу и здоровье. Хотел постричься в монахи, но отец-настоятель неожиданно благословил его идти с отцом Филаретом.

До места было ехать вдоль Иджима около двадцати верст по лесной тропе. Тропа была хорошо наезжена для пары верховых. Фома Васильевич ехал рядом со мной и рассказывал о своей жизни.

— Я Григорий Иванович, из дедиловских кузнецов, которых при Годунове в Тулу переселили. Там я и родился в тысяча семьсот двенадцатом году. Грамоте сызмальству был обучен. В тысяча семьсот тридцатом меня в рекруты забрили и через четыре года при штурме форта Гагельсберга был ранен, ляхи меня добить хотели, но меня спас раненный саксонец и в итоге я оказался в Германии, где провел целых десять лет. В Россию матушку вернуться я не мог, дезертиром числился.

В Германии мне повезло, я попал к одному немцу. Фридрих был большим мастером в очень многом, особенно по всяким печам, он был одинокий