Читаем без скачивания Пешком через Ледовитый океан - Уолли Херберт

Мы обсуждали эту проблему, когда обнаружили обрыв в маленьком кабеле, который вел от генератора к батареям. Нам удалось починить кабель с помощью самодельного паяльника, и вопрос о шансах выжить отпал сам собой.

Наши координаты в это время были 82° 27 с. ш. и 163° 30 з. д. «Мелтвиль»,[10] как называли газеты наш лагерь, – самое заброшенное и самое ненадежное в мире поселение – был основан 4 июля. О дальнейшем продвижении по 3800-мильному пути от мыса Барроу до Шпицбергена не приходилось и думать до наступления осенних заморозков. Ведь льдины не только таяли – они сталкивались и ломались. Чем больше появлялось открытого водного пространства, тем быстрее двигались льды. И хотя наше пристанище было ненадежным, все же мы находили утешение в том, что плывем на север со скоростью около пяти миль в сутки.

«Мелтвиль» представлял собой поселок из двух пирамидальных палаток и одной шатровой, на которую мы потратили пять парашютов из пятидесяти с лишним, спустившихся на нашу льдину неделю тому назад, когда самолеты канадских военно-воздушных сил сбросили нам летнее крупное пополнение наших запасов. Из пустых ящиков мы умудрились соорудить себе мебель – стулья и стол. Это были «произведения» грубой плотницкой работы; нам пришлось вытаскивать гвозди из ящиков и выпрямлять их молотком, но изготовленная мебель, хотя и не отличалась изяществом, отвечала своему назначению.

Впервые с тех пор, как покинули Барроу, мы наслаждались тем, что сидели за столом и ели разнообразную пищу. Наша стряпня была довольно примитивной. Приходилось либо жарить на сковороде, либо варить: в то время у нас не было печи, в которой мы могли бы испечь себе хлеб или зажарить в жаровне многочисленных цыплят, сброшенных нам американцами из Арктической исследовательской лаборатории. Впрочем, они сбросили нам предостаточно и хлеба; около четырехсот буханок были использованы при упаковке научных приборов Фрица. Добывать воду летом было легко: мы выходили из палатки с ведром, и погружали его в воду, накопившуюся в углублениях во льду. Позже, летом, свежую пресную воду можно было брать прямо из разводий, если только в течение суток не было местной передвижки льдин, которая могла бы взбаламутить и поднять морскую воду, смешать ее с пресной водой (местами верхний слой пресной воды достигал шести футов в глубину).

29 июля был одним из тех редких в Северном Ледовитом океане дней, когда солнце приятно пригревает. Это был великолепный день без малейшего ветерка с температурой 2° выше нуля и с ясным голубым небом. В такой день ездовые собаки, которым нечего делать, лежат растянувшись, как свернутые вверх шерстью ковры из собачьих шкур, между тем как их хозяева размышляют о том, как им лучше провести время.

Накануне наши собаки досыта наелись мясом белого медведя, неожиданно забредшего в лагерь. Мы как следует поработали ранним утром: надо было снять шкуру с убитого медведя, выпотрошить его и разрубить на куски – и в полдень были уже в сонливом состоянии и не испытывали желания заняться починкой нашего снаряжения. В ближайшие три недели у нас должно было быть достаточно времени, чтобы проверить водонепроницаемость ящиков, укрепить нарты, сделать новые постромки для собак и вообще подготовиться к осеннему броску: мы должны были идти на северо-запад, переходя от одной плавучей льдины к другой в поисках благоприятного течения и старой льдины, на которой можно было бы зазимовать.

Итак, мы объявили день отдыха. На деле только трое из нас освободились от своих обязанностей. У доктора Кернера была обширная программа гляциологических исследований и изучения микроклимата. Он работал над этим по семнадцать часов в сутки. Утром Кернер вставал первым и каждый вечер последним входил в палатку; он все время передвигался по льдине от одного хрупкого прибора к другому, проводя термическое зондирование сквозь четырехметровый лед под нами и отмечая малейшие перемены ветра и температуры нагреваемой солнцем поверхности.

Захватив рюкзак, фотографический аппарат, гарпун и винтовку, я направился вдоль разводья на поиски тюленей, а Кен, Аллан и Фриц занялись фотографированием под водой в том же разводье, ближе к лагерю. Кен в неопреновом костюме для подводного плавания нырял на глубину десяти футов. Фриц, пользуясь теодолитом, с большой точностью произвел съемку поверхности, но он интересовался также подводными контурами льдин, и это послужило для Кена достаточным основанием, чтобы попытаться сделать несколько снимков фотоаппаратом для подводной съемки.

Тюленей я не видел, но в данном случае это не имело большого значения, ибо мы питались пока мясом белого медведя, а также бифштексами и яйцами, несколько дней назад сброшенными нам с самолета Арктической исследовательской лаборатории. Этот полет, совершенный Диком Дикерсоном на «Дакоте», мог служить замечательным образцом искусства пилотирования. Дик, летчик военно-морских сил США, совершил в 1963 году перелет из Южной Африки в Новую Зеландию через Антарктику; он не раз рисковал жизнью. Однако я сомневаюсь, чтобы ему когда-нибудь приходилось разыскивать с воздуха такую маленькую, затерянную в безбрежном пространстве цель, как наш лагерь. В тот день стоял густой туман. Дик, ориентировавшийся на наш радиомаяк и оранжевый дымовой сигнал, сообщил нам, что из-за недостатка горючего сможет сделать только один круг, однако ему пришлось сделать пять, чтобы сбросить весь груз. Во время каждого захода мы видели самолет всего несколько секунд. Фредди Чёрч, который был на нем, ничего не разглядел в нашем лагере, кроме промелькнувших на какую-то долю секунды смутных очертаний палаток. В этот вечер мы, находясь за 1180 миль от Барроу, далеко в глубине ледовых просторов Северного Ледовитого океана, устроили роскошный пир и слушали музыку Баха, включив крошечный кассетный магнитофон, который нам прислали из Лондона. Вместе с другим грузом нам сбросили новую радиостанцию, и мы считали себя теперь в безопасности. Но в час пополуночи льдина в ста ярдах от нашего лагеря дала широкую трещину. В три часа разводье продолжало все еще расширяться, а серые пятна на горизонте затянутого облаками неба указывали, что по всему горизонту простираются обширные участки открытой воды.

Многие из наших забот лежали на обманчиво хрупких по виду плечах Фредди Чёрча, чья способность обходиться без сна приводила в изумление почти всех, даже более молодых ученых, работавших в Арктической исследовательской лаборатории на мысе Барроу. Дон Банас в одной из корреспонденции, напечатанной в «Таймс», писал: «Фредди работает так, словно не может заснуть при дневном свете, царящем теперь в Арктике круглые сутки. Он координирует сбрасывание припасов с воздуха, добывает дополнительные продукты в эскимосском поселке на мысе Барроу, поддерживает регулярную радиосвязь с Лондоном, справляется с огромным количеством сообщений, которые Херберт передает из «Мелтвиля» даже при самых отвратительных условиях радиосвязи. К несовершенству сделанных человеческими руками радиостанций и ниспосылаемым небесами радиопомехам Чёрч относится с одинаковой подозрительностью, словно и то и другое – преднамеренный вызов его оптимизму и его достоинствам связного. Он готов ночи напролет сидеть в своей радиобудке, прижимая руками наушники, чтобы только уловить голос Херберта среди взрывов хриплого шума, вызванного геомагнитными и ионосферными бурями. Если Херберт «молчит», Чёрч снова и снова пытается связаться с ним, переходя от радиотелефонной связи к азбуке Морзе, стараясь уловить сквозь оглушительный треск такие слабые сигналы, которые ему самому подчас кажутся скорее воображаемыми, чем реальными. Когда условия радиосвязи плохие, он неизменно наставляет Херберта отвечать просто «Р» вместо «Роджер» или «Н» вместо «нет», стремясь выделить кодовые сигналы среди всплеска атмосферных помех, наполняющих его шлемофон. Куда бы в течение ближайших двух месяцев ни занесло дрейфом «Мелтвиль» и что бы ни делали четверо его обитателей на протяжении последнего года своего путешествия, Фредди Чёрч не оставит заботу о них».