Читаем без скачивания Пешком через Ледовитый океан - Уолли Херберт

Многие из наших забот лежали на обманчиво хрупких по виду плечах Фредди Чёрча, чья способность обходиться без сна приводила в изумление почти всех, даже более молодых ученых, работавших в Арктической исследовательской лаборатории на мысе Барроу. Дон Банас в одной из корреспонденции, напечатанной в «Таймс», писал: «Фредди работает так, словно не может заснуть при дневном свете, царящем теперь в Арктике круглые сутки. Он координирует сбрасывание припасов с воздуха, добывает дополнительные продукты в эскимосском поселке на мысе Барроу, поддерживает регулярную радиосвязь с Лондоном, справляется с огромным количеством сообщений, которые Херберт передает из «Мелтвиля» даже при самых отвратительных условиях радиосвязи. К несовершенству сделанных человеческими руками радиостанций и ниспосылаемым небесами радиопомехам Чёрч относится с одинаковой подозрительностью, словно и то и другое – преднамеренный вызов его оптимизму и его достоинствам связного. Он готов ночи напролет сидеть в своей радиобудке, прижимая руками наушники, чтобы только уловить голос Херберта среди взрывов хриплого шума, вызванного геомагнитными и ионосферными бурями. Если Херберт «молчит», Чёрч снова и снова пытается связаться с ним, переходя от радиотелефонной связи к азбуке Морзе, стараясь уловить сквозь оглушительный треск такие слабые сигналы, которые ему самому подчас кажутся скорее воображаемыми, чем реальными. Когда условия радиосвязи плохие, он неизменно наставляет Херберта отвечать просто «Р» вместо «Роджер» или «Н» вместо «нет», стремясь выделить кодовые сигналы среди всплеска атмосферных помех, наполняющих его шлемофон. Куда бы в течение ближайших двух месяцев ни занесло дрейфом «Мелтвиль» и что бы ни делали четверо его обитателей на протяжении последнего года своего путешествия, Фредди Чёрч не оставит заботу о них».

Для меня лето в общем было периодом отдыха, несмотря на то что я должен был написать двенадцать тысяч слов для журнала «Трю» и пятьдесят семь часов прокрутить ручной генератор, чтобы выработать достаточно энергии для передачи статьи для Фредди. Кен использовал лето для выполнения программы изучения надежности различной одежды в условиях Севера – измерял и взвешивал некоторые предметы одежды. Основным занятием Аллана было определение координат: раз, а иногда и два раза в день он брал высоту солнца, которая теперь подтверждала упорный и весьма обнадеживающий нас дрейф льдины почти точно на север. Наша парашютная палатка, в которой мы все четверо собирались к ужину, усаживаясь вокруг старой упаковочной клетки, служившей нам столом, через восемь недель превратилась в покосившуюся грязную лачугу; потолок к тому времени провис складками вокруг подпорок, с переплетения веревок свисали носки и перчатки. В палатке пахло отсыревшим деревом и стоячей водой. Некоторые половицы опустились в талую воду, другие же еле держались на скользком льду. Они были скреплены жестью и металлическими клиньями. Два примуса гудели под столом. Ящики с путевыми рационами служили сиденьями. К обеду мы надевали шерстяные свитеры и водонепроницаемые штаны, перчатки и сапоги с голенищами выше колен. За едой пили пиво и пользовались салфетками, вели оживленные разговоры, но не на злобу дня.

Больше всего говорили два наших доктора, пока Кернера не начинала одолевать дремота. Тогда обычно наступал десятиминутный перерыв, во время которого Кен куда-то уходил, а Аллан, побежденный сном, выпускал из пальцев сигарету и засыпал с открытыми глазами. Этот сон, по словам Аллана, висел над ним невидимкой и спускался, как только убирали тарелки.

С годами Аллан вместе с морщинами приобрел кое-какие странности – он питал нежную привязанность к некоторым предметам одежды. Сухопарый и выносливый, он в свои тридцать семь лет был самым старым и закаленным участником экспедиции, мастером по части всевозможных починок и остроумных приспособлений. За последние десять лет он провел в полярных областях больше времени, чем любой другой англичанин: трижды зимовал в Антарктике, один раз – в северо-западной Гренландии, один раз – в Канадской Арктике, один раз – на Аляске и трижды – в Северном Ледовитом океане на американской научной дрейфующей станции «Т-3», где о нем вспоминают как о «чертовски замечательном парне», занимавшемся подводной фотосъемкой.

Ему понадобились три зимы для усовершенствования техники цветной фотосъемки океанского дна и обнаруженных им следов каких-то существ вроде черепах, живших на глубине 12 тысяч футов. Устройство спускового механизма для фотографического аппарата и источника стробоскопического света, которые погружались в тину на дне океана на конце тысячефутового троса, относилось к числу тех проблем, над которыми Аллан работал с большим увлечением.

Его работа на дрейфующей станции «Т-3» в основном сводилась к выполнению обычной геофизической программы, намеченной Ламонтской геологической обсерваторией; однако помимо гравитационных и магнитных измерений он принимал участие в некоторых других новаторских работах этой обсерватории. Когда ему приходилось сталкиваться с новыми проблемами, его выручали бесконечное терпение и познания в математике, приобретенные им самостоятельно. Он производил измерения сейсмических волн, проходивших через лед, и испытывал прибор для измерения толщины донных отложений на океанском ложе. Аллан брал колонковые пробы ила, а при помощи ковша – пробы придонных отложений ила и микроскопических ракушек на абиссальных глубинах; он не знал, да и не слишком заботился о том, что произойдет с его образцами, когда они будут отправлены на юг.

В Арктике Аллан дома, он чувствует себя в своей сфере, когда работает без всякой системы вдали от ученых мужей, которые на все дали бы ему ответ в теоретических формулах или снабдили бы его более дорогим снаряжением. Я подозреваю, что Аллан провел бы в Арктике всю свою жизнь, если бы иногда не испытывал, как и большинство мужчин, потребность в приключениях. Тогда он совершал экспедицию в человеческие джунгли и некоторую дань отдавал богу Бахусу.

Когда доктор Кернер открывал один глаз, Аллан кивал головой и что-то непроизвольно ворчал. Солнце находило дыру в облаках и на мгновение освещало льдину. Наша большая бесформенная палатка отбрасывала длинную тень на ледяную поверхность, казавшуюся теперь незнакомой, так как первый зимний снег прикрыл мусор и грязь, испещрявшие все пространство вокруг нашего лагеря, и превратил влажно-зеленую, изъеденную выемками ледяную поверхность в ослепительно-белую пустыню. Каждая яма, каждая трещина стали теперь ловушкой, а скопление острых, как бритва, кристаллов таило скрытую угрозу. Мы перешли от лета к осени. Через пять недель солнце скроется и мы быстро погрузимся в зиму.