Читаем без скачивания Копенгага - Андрей Иванов

— Вот это да! Мистер О'Каллахен говорил, что вы ему что-то построили в доме… Но не говорил, что вы — сварщик!

— Построил?.. Нет, это Пол преувеличил, — отмахнулся я.

— Не то, чтобы построил, а так… как аматер… Водосточную трубу подвесил… Да гвоздик в дверной рукоятке загнул, — замял я, понимая, что лучше не договаривать, чем я загнул тот злополучный гвоздик.

— Это нормально! У нас практически все аматеры. Это у нас уважается. Специалистов не так много. Аматеров почти нет! Никто ничего не хочет делать! А специалисты у нас немного устали все на себя брать… Вот Нильс, он — настоящий профессионал. Он дороги строил! Большие дороги! В Германии даже работал! Мы собираемся тут тоже дорогу строить. Смотрите, какие у нас тут рытвины — не пройти, не проехать. Нильс сказал, что как только будет материал, мы можем на него рассчитывать. А как вы думаете? Могли бы вы поучаствовать?

— Если ваш Нильс объяснит, что нужно делать…

— Объяснит? — усмехнулся старик. — Но он умеет только по-датски!

Я сказал, что пойму; поди не Вавилонскую башню строить — дорогу. Старик заулыбался. Ему понравилось, что я немного понимаю по-датски, и он продолжал:

— Это хорошо, что вы по-датски можете. Это здорово! Ведь у нас такой непростой язык! Я некоторых молодых людей совсем не понимаю. Нильс тоже, он человек уже немолодой и ни на каком другом языке не говорит! Представляете, только по-датски! Редкий человек в Дании, который говорит только по-датски. Значит, я могу на вас рассчитывать. Это хорошо… Это великолепно! Хороший аматер в цене. Трудно найти профессионала. Но еще трудней найти человека, который взялся бы что-то делать, будучи при этом аматером…

Мы вернулись в замок, старик меня провожал и все приговаривал, ему уже не терпелось, чтоб я поправился и впрягся в работу с Нильсом. Именно тогда я и увидел надпись над входом в большую залу: «Институт Гармонии и Миролюбивых Исследований» (по-английски, по-датски и по-русски).

Я глазам своим не поверил, даже поморщился.

Старик подумал, что это из-за моей ноги.

Я же поморщился оттого, что нет ничего хуже для такого человека, как я, оказаться в месте, где занимаются изысканиями подобного рода. Так я тогда полагал.

— Это что? — настороженно спросил я. — Какая-то декорация?

— Нет, — сказал старик. — Это самый настоящий институт. Только мы нуждаемся в ремонте и поддержке, как видите… Нам никто не помогает. Гармония никому не интересна!

— Еще бы, — ляпнул я.

— Именно, — сказал он, заглядывая в глаза, словно нашел во мне отклик. — Вот, приходится своими силами мир спасать. Пока не поздно!

Мне на это сказать было нечего, развел руками и подумал, что именно в таком месте и должно это происходить. Более подходящего места и не найти.

Он стал подробно рассказывать о сути своего проекта, о том, как и зачем пытается передать замок в руки питерских православных монахов. Добавил, что к русским монахам он хочет подселить непальских буддистских лам, чтобы вернуть православие к своим буддистским истокам. У меня от этого голова пошла кругом. Мне его слова казались каким-то бредом. Я смотрел на него, древнего, облезлого, замшелого, слушал, как он мне рассказывает про то, что всякий неверно толкует Писание, ежели не может прочесть древние письмена на санскрите, а значит, все лютеранские и католические священники, которые не читали индийские письмена, нарушают клятву, которую дают перед тем, как принять сан, и тем более грешат перед Господом, коли отрицают связь между Святым Писанием и теми документами на санскрите. Я уже ничего не понимал. О чем он толкует? Какие письмена? Какое Писание? В голове моей вдруг установилась мертвая тишина, как это со мной бывает от шока или усталости. Я смотрел на него и думал: сон, самый настоящий сон!

Между тем мистер Винтерскоу продолжал говорить, и говорил он о том, что должно быть сделано в замке к началу семинара. Семинар был намечен на вторую неделю августа. Рассказал о семинаре, долго говорил о своих проектах, сказал, что в мире есть три сотни религий, целых три сотни религий.

— Подумать только, — восклицал старик, выкатывая на меня глаза, — человеку понадобилось три сотни религий, чтобы найти связь с Богом! Три сотни! Но если понадобится придумать триста первую, — вставил он, — мы сделаем это. Хотя это не является нашей целью.

Я спросил его о цели, и он загнул нечто такое извилистое, что вошло в одно ухо и с невероятной легкостью выскользнуло через другое, оставив только эхо в голове.

— Название семинара еще обсуждается, — серьезно говорил старик. — Еще не решено окончательно, под каким названием пройдет семинар. Хотя давно известно, чему будет посвящен семинар. Все в рамках Запад-Восток!

Я не сказал ни слова. Слушал. Старик продолжал:

— Уже есть заявки… Например, ДВИЖЕНИЕ ДОБРА ВСПЯТЬ ДЕСТРУКТИВНЫМ СИЛАМ ПСЕВДО-ПРОГРЕССА И ГЛОБАЛИЗАЦИИ. Это смелое название, не так ли? — спросил он.

— О!.. Весьма! — сказал я и вскинул брови.

Старик заметил мимоходом, что семинар пройдет сразу после фестиваля. Я хотел спросить про фестиваль, но старика несло, он бормотал, что-то перебирал в памяти, словно разговаривая не со мной, а с какими-то невидимками.

Я решил больше вопросов не задавать. Решил, что для начала достаточно.

Мы стояли на балконе северного фасада замка, сверху видели всю деревушку, почти всю, мимо по тропке проходили какие-то странно одетые люди.

Я спросил его, кто они такие. Он сказал, что они проживают тут. Знакомить с ними не стал. Даже рукой не помахал. Люди были одеты как бродяги. Хиппи в лохмотьях и странных шапках. Все сплошь вязаные! Они встали и смотрели на нас снизу, улыбались, ждали, что с ними заговорят. Но старик меня потянул за рукав и увел внутрь. Предложил пить чай. Так с его идеями я познакомился гораздо раньше, чем с жителями деревни.

От них он меня всячески ограждал, никого ко мне не впускал. Только Хокон проник.

Он когда-то играл в филармонии. Играл он на флейте. Издавал скользкие неуловимые звуки, которые оставляли в черепе странное дрожание. Он умел проникать в закрытые для прочих комнаты. Был он до сахаристости вежлив, аккуратен и безгранично добр ко мне. Приносил по утрам завтраки: термос кофе, свежеиспеченный хлеб, сыр, масло, салфетки. Если я спал, он оставлял поднос на столе. Потом, когда приходил за посудой, садился и заводил разговор. Говорил об экологии, толерантности, Greenpeace, лесах Амазонки, парниковом эффекте, льдах Антарктики, Чернобыле и прочем.

Я некоторое время переживал, беспокоился, что у него ко мне однополый интерес возник. Но потом, обнаружив Хокона у меня, старик выставил его и объяснил, что Хокон шизофреник, он всюду шастает в поисках, у кого бы взять в долг денег.

— Он уже взял в двух банках кредиты на миллион с лишним, — раздражался старик. — И тут успел влезть в долги. Патриция дала ему семь тысяч — под залог. Семь тысяч! Какие деньги! Залогом была его флейта. Он утверждал, что она стоит не меньше семнадцати тысяч. Какая-то особая работа. Какого-то мастера. Восемнадцатый век. Флейта красивая. Она всем ее показывала и говорила, что ей в музыкальном салоне специалист сказал, что эта флейта стоит не больше трех тысяч. Специалист сказал ей, что это самая обычная флейта. Старая — да, но никак не восемнадцатый век. Просто обычная красивая старая флейта, на таких играют в оркестрах. Она требует у него свои деньги. А он все ходит и обещает, что вернет. Обижается. Скандалит. Он нам всем задолжал за аренду и электричество. Я уверен, что ни Патриция, ни мы, ни банки, в которых он взял кредиты, никто от него ничего никогда не получит. Потому что он — шизофреник. Это факт. Специалисты делали сканирование мозга. Он — шизофреник! Вот так! Меня уже не интересует, как он выкрутится. Меня не интересуют его долги. Я знаю, что мы ничего не получим. Мне всего лишь любопытно: куда он дел все эти миллионы? Куда человек может деть столько денег? Ведь у него нет ничего! Совсем ничего!

Я пожал плечами, развел руками.

— Были б деньги… — туманно сказал я, и только. Старик продолжал шамкать, а я подумал: шизофреник — это ничего. Брать в долг у меня нечего. Я гол как сокол. Сам готов в долг просить.

Хокон потом всем нажаловался, как старик обошелся с ним. Хиппанам не нравилось, что старик так бережно ограждает меня от них. Они волновались. Думали обо мне невесть что. Готовились к худшему. Потом мне сказали, что они боялись, что старик вырастит из меня своего сторонника, который будет их ненавидеть покрепче его самого. Ведь он это умеет: настроить, промыть мозги, заразить идеями. К тому же он так любит русских. А тут еще писатель, философ, поэт… и так далее. Это он всем так про меня говорил. Так ему сказал Пол, так сказал Хануман, а индусы для него такой же авторитет, как и «специалисты». Хануману необходимо было меня куда-нибудь сплавить, пристроить где-то, вот он, когда сдавал меня на временное поселение («Пусть он тут у вас, мистер Скоу, отваляется, — мне прямо представилось, как говорил Хануман, поглаживая старика по плечу, — а как в себя придет, сам уйдет, как кот!»), наболтал старику черт знает каких небылиц! И старик тоже всем стал такое болтать про меня. Все это потом было просто невозможно вытравить из их прокуренных черепов. Да я и не особо усердствовал.