Читаем без скачивания Копенгага - Андрей Иванов

Жили мы едва ли в черте Таллина: тридцать минут поездом, до которого идти почти столько же; сорок минут автобусом, на котором меня никогда не возили, потому что здорово укачивало. Место называлось Пяэскюла. Я до сих пор не представляю, что бы то могло значить. Улицу время от времени затапливало, и когда сходила вода, дорога становилась вязкой, грязь чавкала, пытаясь засосать сапоги. Так мы играли, проваливались в грязи, а затем с чмоканием выдергивали ногу, потом другую, иногда оставляя сапог, — и тогда смеялись…

Улица была небольшая. Да и улицей Ильвезе не назовешь. Это была дорога, вдоль которой возникли сами собой домишки, там и тут, вразброс, как грибы.

Все дома были на две семьи, не больше. По соседству с нами жил дядя Клима, он жил один, с ним никто жить не хотел, он шибко пил, курил злую махру да ругался так, что стекла дрожали. Он все проклинал кого-то, кто лишил его ног. Он знал виноватых. «Это все они, доктора, коновалы», — говорил он. Когда на него находило буйство, он метался по дому, во всех комнатах зажигая свет; было видно, как он горбато скакал за окнами, размахивая руками.

Домики были квадратненькие. Сползая по склону, они напоминали брошенные в игре кости, брошенные и все еще катящиеся по обочине… Некоторые были повернуты к дороге одним окном, некоторые двумя. Один, побольше, был всегда с закрытыми ставнями; кособокий, с крышей набекрень, дом улыбался свежим алюминием водостока — как пластина на зубах, которой улыбалась Иришка, старшая девочка со второго этажа. Она была конопатая и носила платье в горошек, у нее была сумочка, в которой было зеркальце, ножнички, булавка, которой она больно колола нас, и увеличительное стекло — им она выжигала слова на газетах, — а также пуговички, их у нее было так много… как звезд на небе!

Теперь, после стольких лет, я уже и не припомню, сколько стояло домов вдоль дороги, — так они размножились у меня в сознании. Иногда мне думается, что их было пять с каждой стороны. А потом кажется, что пять — было бы слишком. Не такой длинной была та дорога! Зато она резко бежала вниз, и мы всегда очень быстро по ней сбегали, поэтому она могла показаться короче обычной… Там, где три дома, там и пять, да еще они плотно стояли друг к другу… Но это не так важно. Эти дома были малоинтересны. Любопытен был дом, в котором жил Алешка, не в этом ряду, а в самом тупике улицы, уже за нашим поворотом. Он тусклыми грустными окнами смотрел почти из болот и производил наижутчайшее впечатление. В этом тупике все было мрачно, там даже фонаря не было, зато доносился лязг тяжелых цепей — они держали несколько собак!

Под рогатиной берез жили пьяницы; голоса у них были грубые, сиплые, они постоянно ругались между собой, а за ними и вороны начинали… или наоборот: вороны начнут, а следом эти… И если отец выпалит из ружья, собаки в тупике непременно залают. Все удивлялись, как они там живут, с воронами?.. «Оттого и пьют», — говорил дядя Клима, и тетя Маша ехидно спрашивала: «А ты, Клим, отчего ты пьешь?..» — «А оттого, что калека я! Неужели непонятно!» Думаю, тем пьяницам было плевать на ворон, им уже было все равно, настолько они опустились… Грязные, кривые, сморщенные, как их трухлявый дом. Он потихоньку сползал в яму, склонялся с обрыва, словно хотел напиться из высохшей речки.

Лежа в сырой бойлерной с закрытыми глазами, вижу дома как бы сверху, точно повисая над ними воздушным змеем, пущенным рукой моего отца, лечу и вижу: домики, правда, здорово похожи на брошенные кости, которые катятся, вертятся, кувыркаются, никак не остановятся…

Все эти дома не были правильной формы; они были похожи на кубики, вылепленные из хлеба в тюрьме пальцами Эдьки Нациста (кривые, с умом помятые, они слушались только его руки и вставали шестерками да пятерками кверху); в постройках на нашей улице не чувствовалось равновесия, как и в жизнях обитателей Пяэскюла. Улицу, казалось, собрали на часок-другой, понарошку, заполнили людишками для какого-то бесхитростного растительного существования: ни основательности, ни заложенной перспективы, ни глубины, ни драмы, ни какой-то гарантии — все это хлюпало и бултыхалось между болотами, свалкой и огородами. Дворики были набиты мусором и обломками чужих жизней со свалок, и все это казалось каким-то коммунальным сном, в котором мы все проживали под скрип колес тележки дяди Тоомаса, под пьяное пение дяди Климы, под вопли чаек, воронье карканье и громыхание грузовиков.

Раз в год, а может, и чаще появлялся человек, бородатый, суетливый, нервный, чем-то озабоченный. Он шел широким, слегка надтреснутым под левым коленом шагом. За ним бежали собаки, всегда громко лая, но боясь подойти близко, и близнецы с автоматами, тарахтение которых можно было слышать издалека. Было очевидно, что он приезжал на мотоцикле, только не было ясно, где он его оставлял. У него всегда на боку болталась военная кожаная планшетка (сквозь прозрачную пластинку наружу выглядывала карта), на плече он нес нивелир на штативе, на груди болтался зачехленный бинокль; он всегда был одет одинаково, чтобы, видимо, его легко признавали (можно, однако, допустить, что то были разные люди, но одевались по роду профессии одинаково, и так как профессии объединяют и роднят людей, все они могли быть бородатыми, нервными и так далее). Он носил смешные круглые мотоциклетные очки, зеленый яйцевидный шлем, резиновое пальто и, конечно, высокие резиновые сапоги, которые оставляли впечатляющие отпечатки. Следы встречались повсюду. Даже в самых неожиданных местах: в курятнике, на чердаках, два белых известковых следа от его сапог я обнаружил в погребе — никто и представить себе не мог, как ему удалось туда прошмыгнуть.

Человек этот всегда расхаживал там и тут, вставал аистом в картофельном поле, взлетал по насыпи, работая сапогами, сталкивал лавины песка в прожорливую воду; хромал вверх и вниз по дороге; делал какие-то измерения, ставил в разных местах треножник, мурлыча себе в усы, что-то высматривал… застывал на холме с сигареткой… на все смотрел с прищуром, будто предчувствуя дурное, а может, искал убедительное доказательство того, что очень скоро случится непоправимая катастрофа, которая подтвердит его личную теорию и продвинет по карьерной лесенке… Он ходил задумавшись, совершенно не замечая, что за ним следили Лешка, близнецы, старуха, дядя Клима… и я.

Иногда его видели сидящим на корточках с веревкой у колодца, в размышлении почесывающим бороду; видели, как он лежал на земле на боку, всматриваясь в бинокль, изучая что-то в таком странном положении. С ним сталкивались, когда он выходил из-за угла, доставая из планшета свою синюю тетрадь, не замечая никого вокруг. Он маячил на холме с лопатой и большим шестом; затем издали смотрел на этот шест, согнувшись у треножника с насыпи, а за его спиной в камышах тревожно покрякивали утки. Он мог вынырнуть из колодца, весь в мыле, шепча обрывок какой-то фразы. Появлялся на скамейках во дворах, то что-нибудь записывая в синюю тетрадь, при этом опять же разговаривая с самим собой, то просто покуривая и млея на солнце. Наконец, он обязательно обходил все дома, застенчиво, даже не стуча, а постукивая в двери, как если бы не просился войти, а проверял что-то, и если не слышали, он, еще больше робея, стучал в окна, и когда впускали, еще более застенчиво он спрашивал у хозяев разрешения сделать замеры, задать несколько вопросов…

Вопросы, которые он задавал, каждый год были одни и те же, но он всякий раз озадачивал ими жителей нашего поселка. Вопросы были такие: «Не чувствовали ли вы неких легких сотрясений, не так давно?.. может, замечали нечто странное?.. что-нибудь вроде… ммм… вещей, которые падают сами по себе?.. может, стакан, или кружка, или тарелка упала со стола?.. или книга с полки, а?.. нет?.. пальто с крючка не падало?.. ничего такого?.. может, что-то разбивалось на осколки, не так давно?.. Вы уверены?.. ну… может, случалось заметить какие-то странности в доме, изменения… мебель сдвигалась… нет, не так чтобы слишком… совсем чуть-чуть… нет?.. хорошо… еще нет… Не возникали ли проблемы с дверями, косяками, не так давно?.. ваши двери все так же хорошо закрываются-открываются, как и прежде?.. может, какие щели или отверстия образовались за прошлый год?.. на потолке нет?.. на стенах ничего?.. странно, странно…»

Люди смотрели на него широко раскрытыми глазами, излучали на него изумление, будто пытаясь растопить его этим взглядом, как сосульку. Ничего ответить не могли.

Только благодаря документу, который он непременно имел с собой, моя бабушка пускала его на порог и не вызывала дурку.

Все эти бессмысленные разговоры заканчивались тем, что он быстро, порывисто, нервно делал измерения всего, что подворачивалось под руку. Он проверял уровнем стены, измерял углы, ровность полов, подоконников, косяков, дверей, глубину колодцев и так далее, и так далее… Записывал он все это в большую синюю тетрадь, расшаркивался и убегал в сопровождении близнецов с автоматами и стайки шумливых собак… А потом мы целый год его не видели…