Читаем без скачивания Хорнблауэр и «Атропа» - Сесил Форестер

— Если он проживет несколько дней, будет ли он это время в сознании?

— Весьма возможно. Когда он начнет терять сознание, будет признаком приближающегося конца. Тогда следует видать жар, беспокойство, лихорадку и смерть. Значит, возможно, что Маккулум несколько дней будет сознании. И слабый-преслабый, крохотный шанс, что он выживет.

— Предположим, я возьмуего с собой в море? Станет ему лучше? Или хуже?

— Поскольку у него сломаны ребра, вы должны будете обеспечить ему неподвижность. Но в море он может прожить даже и дольше. У нас на острове распространена малярия. Кроме того, есть местная эндемичная лихорадка. У меня в госпитале полно таких больных.

Это помогло Хорнблауэру наконец определиться.

— Спасибо, доктор, — сказал он.

Всего несколько минут ущло на то, чтоб договориться с врачом и откланяться. Гичка в темноте отвезла его по черной воде туда, где виднелись огни «Атропы».

— Немедленно передайте доктору, чтоб он явился ко мне в каюту, — сказал Хорнблауэр приветствовавшему его вахтенному офицеру.

Эйзенбейс вошел медленно. Он был явно смущен, но держался с напускной храбростью. Он приготовился защищаться от града гневных обвинений, и прием, который он встретил, оказался для него совершенно неожиданным. Эйзенбейс подошел к столу, за которым сидел Хорнблауэр, и посмотрел на капитана с виноватой дерзостью человека, только что застрелившего своего ближнего.

— Мистер Маккулум, — начал Хорнблауэр. При этом имени толстые губы доктора искривились, — сегодня ночью будет доставлен на борт. Он еще жив.

— Сюда? — переспросил застигнутый врасплох доктор.

— Обращайтесь ко мне «сэр». Да, я приказал доставить его сюда из госпиталя. Вам же я приказываю приготовить все к тому, чтобы его принять.

У доктора вырвалось какое-то немецкое слово — очевидно,изумленное восклицание.

— Отвечайте мне «есть, сэр», — рявкнул Хорнблауэр и едва не задрожал от долго сдерживаемых чувств. Кулаки его непроизвольно сжались, и он едва устоял, чтоб не заколотить ими по столу. Чувства его были так сильны, что, видимо, чередались телепатически.

— Есть, сэр, — против воли вымолвил доктор.

— Жизнь мистера Маккулума невероятно ценна, доктор. Гораздо ценнее вашей.

В ответ Эйзенбейс промычал нечто невразумительное.

— Ваша обязанность — сохранить ему жизнь.

Хорнблауэр разжал кулаки и говорил теперь отчетливо, раздельно, после каждой фразы постукивая по столу длиным указательным пальцем.

— Вы должны сделать для него все возможное. Если вам потребуется что-то особенное, сообщите мне, я приложу в усилия, чтобы это достать. Жизнь его надо спасти или, если это невозможно, продлить, насколько удастся. Я посоветовал бы вам оборудовать для него место за шестой карронаде, правого борта, где меньше всего будет сказываться качка и можно натянуть тент от дождя. За этим обратитесь к мистера Джонсу. Корабельных свиней можно переместить на бак.

Хорнблауэр замолчал и посмотрел на доктора, вынуждая его ответить «есть, сэр». Искомые слова слетели с губ доктора, словно пробка из бутылки, и Хорнблауэр продолжил.

— Мы отплываем завтра на заре. Мистер Маккулум должен жить, пока мы не доберемся до места назначения, и дольше, достаточно долго, чтоб исполнить то, ради чего был выписан из Индии. Вам ясно?

— Да, сэр, — ответил доктор, хотя, судя по изумленному лицу, не вполне уяснил приказ.

— Для вас лучше, чтоб он оставался жить, — продолжал Хорнблауэр. — Для вас лучше. Если он умрет, я буду судить вас за убийство по английским законам. Не смотрите на меня так. Я говорю правду. Закон ничего не знает о дуэлях. Я могу повесить вас, доктор.

Эйзенбейс побледнел. Его большие руки пытались выразить то, чего не мог сказать онемевший язык.

— Но просто повесить вас было бы мало, доктор, — сказал Хорнблауэр. — Я могу сделать большее, и я это сделаю. У вас толстая мясистая спина, кошка глубоко вопьется в нее. Вы видели, как секут кошками — видели дважды на прошлой неделе. Вы слышали, как кричат наказуемые. Вы тоже будете кричать на решетчатом люке, доктор. Это я вам обещаю.

— Нет! — воскликнул Эйзенбейс. — Вы не можете…

— Обращайтесь ко мне «сэр» и не противоречьте. Вы слышали мое обещание? Я его исполню. Я могу это сделать, и сделаю.

Капитан корабля, находящегося в одиночном плавании, может все, и доктор это знал. Суровое лицо Хорнблауэра, его безжалостные глаза рассеивали последние сомнения. Хорнблауэр сохранял твердое выражение лица, не показывая, о чем на самом деле думает. Если в Адмиралтействе узнают, что он приказал высечь судового доктора, возникнут бесконечные осложнения. Впрочем, в Адмиралтействе могут и не дышать о том, что случилось на далеком Леванте. Есть и другое сомнение — если Маккулум умрет, его уже ничем не воскресишь, и Хорнблауэр наверняка не станет мучить живого человека без какой-либо практической цели. Но пока Эйзенбейс об этом не догадывается, это неважно.

— Теперь вам все ясно, доктор?

— Да, сэр.

— Тогда я приказываю вам начать приготовления.

К изумлению Хорнблауэра, Эйзенбейс медлил. Хорнблауэр хотел было снова заговорить резко, не обращая внимания на жесты больших рук, но Эйзенбейс обрел наконец дар речи.

— Вы не забыли, сэр?

— Что я, по-вашему, забыл? — спросил Хорнблауэр. Настойчивость Эйзенбейса немного поколебала его.

— Мистер Маккулум и я… мы враги, — сказал Эйзенбейс. Хорнблауэр и впрямь об этом позабыл. Он так глубоко ушел в шахматную комбинацию с человеческими пешками, что упустил из виду этот немаловажный фактор. Главное в этом не признаваться.

— Ну и что с того? — спросил он холодно, надеясь, что смущение его незаметно.

— Я в него стрелял, — сказал Эйзенбейс. Правую руку он поднял, будто целясь из пистолета, и Хорнблауэр явственно представил себе дуэль. — Что он скажет, если я буду его лечить?

— Кто кого вызвал? — спросил Хорнблауэр, оттягивая время.

— Он меня, — ответил Эйзенбейс. — Он сказал… он сказал, что я — не барон, а я сказал, что он — не джентльмен. «Я убью вас за это», — сказал он. И мы стали стреляться.

Эйзенбейс выбрал те самые слова, которые должны были разъярить Маккулума.

— Вы убеждены, что вы — барон? — спросил Хорнблауэр. Им двигало как любопытство, так и желание выгадать время, чтоб привести в порядок свои мысли.

Барон выпрямился, насколько позволял палубный бимс иад головой.

— Я знаю, что это так, сэр. Его Княжеская Светлость лично подписал мое дворянское свидетельство.

— Когда он это сделал?

— Как только… как только мы остались наедине. Лишь двое— я и Его Княжеская Светлость — пересекли границу, когда французские солдаты вступили в Зейц-Бунау. стальные пошли на службу к тирану. Не пристало, чтоб Его Княжеской Светлости прислуживал простой буржуа. Тольц дворянин может укладывать его в постель и подавать ем пищу. Ему нужен был гофмейстер для исполнения церемониала и штатс-секретарь для ведения иностранных дел, посему Его Княжеская Светлость возвел меня в дворянское достоинство, наградил титулом барона и поручил мне важные государственные посты.