Читаем без скачивания Слово о словах - Лев Успенский

Он попросил принести справочник и, найдя там адрес лингвиста по фамилии Knife, направился к нему.

Интересно, как прошла их беседа? Всего вернее, вот так:

– Здравствуйте, мистер Книфе, – вежливо сказал Иванов.

– Хэллоу! – бодро ответил профессор. – Здравствуйте! Но моя фамилия не Книфе. Меня зовут Найф!

– Найф? Однако вот тут написано…

– О, – засмеялся Найф, – написано! Но ведь вы же в Англии! У нас пишется одно, а выговаривается нечто совсем иное! Мы пишем «Книфе», потому что это слово, обозначающее нож, пришло к нам из древнегерманских языков. Там оно звучало как «книф»: недаром даже французы именуют перочинный ножик «canif». Но буква «к» перед «н» у нас не выговаривается, а буква «i» выговаривается как «ай».

– Всегда? – удивился Иванов.

– Что вы! Нет, совсем не всегда! – с негодованием вскричал профессор. – В начале слова она произносится как «и»: «импотэд» (ввезенный), «инфлексибл» (несгибаемый).

– Но в начале – тут уж всегда так?

– Ни в коем случае! Например, слово «iron» (железо) произносится «айэн». «Ice» (лед) – «айс»… Я хотел сказать: в начале некоторых не чисто английских – заимствованных слов. Но таких у нас добрая половина! Поняли?

– Более или менее… Как же у вас тогда обозначается звук «и»?

– Звук «и»? Да проще простого: тысячью различных способов. Иногда, как я вам уже доложил, через обыкновенное «и» (мы его называем «ай»), например «indigo» (индиго)… Иногда через «e» (букву «e» мы как раз зовем «и»). Вот слово «evening» (ивнинг) – вечер… В нем первое «е» означает «и», второе «е» ровно ничего не обозначает, а «и» в последнем слоге опять-таки читается как «и». Впрочем, иной раз вместо «и» пишется два «е». Слово «to sleep» (спать) надо читать «слип»; «спид» (скорость) пишется «speed». А то еще для этого прекрасно употребляется сочетание из двух букв – «e» и «a» (букву «a» мы для удобства называем «эй»): «dealer» – это «дилэ», купец. «Deacon» (дьякон) читается как «дикон». Или, если нам этого недостаточно, через посредство буквы «y», которая в английском языке носит название «уай». Например, «prosperity» – «просперити», процветание. Ну, а затем…

– Довольно, довольно! – обливаясь холодным по́том, возопил Иванов. – Ну и правописание! Это же не орфография, а адский лабиринт!

Профессор Найф пожал плечами…[49]

А если бы наш путешественник проявил большее терпение, он узнал бы от почтенного лингвиста много еще более удивительных и неожиданных вещей.

Есть древнегреческое слово, название одной из бесчисленных богинь эллинского Олимпа: «Псюхэ», или «Психэ». Оно означает «душа», «дух», «дыхание».

Почти во всех европейских языках привилось это словечко: мы встречаем его в русском языке в названии науки «психология» и в связанных с ним словах: «психиатр», «психика»… Самое имя греческой богини «Псюхэ» у нас передается как «Психея», во Франции – «Псишэ́», у немцев – «Псю́хэ». Оно и неудивительно: написанное латинскими буквами, оно выглядит как «Psyche».

У англичан это слово пишется почти так же, как у французов, – «Psyche», но выговаривается оно – «сайки». Да, именно «сайки», не более и не менее! В писаном слове нет ни «а», ни «и», ни «к», а в звучащем все это налицо. Наоборот: в писаном слове есть «п», есть «игрек», есть «це», есть «х», а в звучащем ничего этого нет – ни признака. Вот это правописание!

Впрочем, французам тоже не сто́ит гордиться легкостью их орфографии. Французское название месяца августа пишется так: «а + о + у + т» = «aout», а произносится… «у»! Да, «у» – один-единственный звук!

Как могла получиться такая дикая нелепость? Тем же способом, о котором мы уже говорили по поводу нашего «ятя».

Чтобы понять, что́ именно здесь произошло, мало знать историю одного лишь языка – французского. Надо обратиться к временам Древнего Рима.

Свое название августа французы взяли из древнелатинского языка. Там этот месяц назывался «аугустус» – «великий» (от глагола «аугерэ» – увеличивать) в честь одного из римских императоров – Августа. За сотни лет, прошедших с той поры, французская живая речь совершенно изменила облик слова, потеряв из него все звуки, кроме одного «у». А письменная речь, следуя за устной, но отставая от нее, и по сей день застряла на полдороге: она рассталась с окончанием «стус», она изменила и корень, но все же кое-какие, ставшие «немыми» буквы не решилась упразднить. Так и появилось орфографическое чудовище – слово, которое произносится в один звук, а пишется в четыре буквы: «аоут», равное «у».

Англичане и французы утешают себя тем, что «бывает и хуже». Плохо, если в английском языке словечко «до́тэ» (дочь) пишется «daughter»; но это пустяк по сравнению с ирландским «кахю», которое на письме изображается так «kathudhadh».

Это, конечно, утешение, но слабое. Однако заметим себе, что, очевидно, улучшать правописание не так-то просто; понадобилось могучее воздействие Великой Октябрьской социалистической революции, чтобы упразднить букву «ять» и другие нелепости нашей азбуки. А кроме того, надо сказать и вот еще что: языковеды, лингвисты втихомолку благословляют эти самые нелепости. Благодаря им письмо доносит до нас из далекого прошлого такие сведения о звуковом составе и всего языка и некоторых его слов в частности, которые ни за что бы до нас не дошли, если бы написание слов менялось тотчас же вслед за их произношением.

Чтобы подтвердить это примером, вспомним хотя бы о букве, которая, пожалуй, стоила нашему народу дороже, чем другие.

САМАЯ ДОРОГАЯ БУКВА В МИРЕ

Буква «ъ», так называемый «твердый знак», сейчас ведет себя тихо и смирно на страницах наших книг.

Как маленький скромный труженик, она появляется то тут, то там и выполняет всегда одну и ту же работу. Сравните такие пары слов:

обедать и объедать

сесть и съесть

В чем разница между словами, которые в эти пары входят?

В слове «съесть» звук «е» произносится не так, как мы его обычно выговариваем в середине слов, а так, как в начале: не как «е», а как «йэ». Ведь в начале слов буква «е» означает всегда не звук «е», а два звука: «й» + «е». Мы уже это видели на предыдущих страницах.

А раз это так, то у нас и создается впечатление, что слово с «ером» внутри произносится раздельно, как бы в два приема, с «двумя началами»:

Об + явление; суб + ект.

Поэтому говорят, что у твердого знака здесь роль разделителя. Но кроме того (и это мы уже отмечали), он просто заменяет собою «йот».

Что ж, работа не слишком заметная, но необходимая. Правда, у твердого знака-«ера» есть в ней некоторый соперник, его меньшой братец – «ерь», или «ерик», – мягкий знак. Но труды между ними поделены: мягкий знак выступает там, где согласный звук перед «разделением» якобы смягчается; твердый должен указывать на отсутствие такого «смягчения» после приставок (хотя, признаться, в живой, звучащей речи это различие просто не замечается):

вь + юга, но въ + явь;

убь + ёт и объ + ект.

Так или иначе, «ер» работает, трудится. Попытайтесь убрать его с места, произойдет недоумение: читающий растеряется, не узнает самых обычных слов. Что значит «подезд»? Что значит «вявь», если рядом стоит «вязь»?

Итак, спасибо полезной букве, твердому знаку!

Но это только сейчас он стал таким тихим, скромным и добродетельным.

Недалеко ушло время, когда не только школьники, учившиеся грамоте, – весь народ наш буквально бедствовал под игом этой буквы-разбойника, буквы-бездельника и лодыря, буквы-паразита.

Тогда о твердом знаке с гневом и негодованием писали лучшие ученые-языковеды[50]. Тогда ему посвящали страстные защитительные речи все, кто желал народу темноты, невежества и угнетения. Может быть, я преувеличиваю? Судите сами.

Возьмите первую фразу предыдущего абзаца:

Тогда о твёрдомъ знаке съ гнвомъ и негодованіемъ…

Еще не так давно, в 1917 году, напиши я ее, мне пришлось бы поставить в ней четыре твердых знака: на конце слов «твердом», «с», «гневом», «негодованием». И во всех этих случаях он стоял бы там совершенно зря. С ним или без него каждый прочел бы эту фразу совершенно одинаково. Он ничему не помогал, ничего не выражал, решительно ничего «не делал».

Так вот теперь и прикинем: дешево ли обходилась нашему народу в те дни эта буква-лодырь?

Я читаю знаменитый роман Льва Толстого «Война и мир». Это старинное издание: оно вышло в свет в 1897 году и состоит из четырех одинаковых томиков, по 520 страниц в каждом. Всего в нем 2080 страниц.

Интересно, нельзя ли подсчитать: сколько на таких 2080 страницах уместилось букв вообще и какую долю этого числа составляли тогда твердые знаки?

Это легко. На каждой странице в среднем 1620 букв. Из них – тоже в среднем – на страничку приходится – 54–55 твердых знаков. Здесь побольше, там поменьше, но в среднем так. Кто знает арифметику, подсчитает: эти три с небольшим сотых общего числа – 3,4 процента.