Читаем без скачивания Дневник. Том I. 1825–1855 гг. - Александр Васильевич Никитенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
1 декабря 1831 года
Вчера был на представлении Кребильоновой трагедии «Атрей», которую перевел и поставил на сцену наш Сорокин. Эта пьеса выкроена по мерке французского классицизма, и я боялся, чтобы Сорокина не ошикали за дурной выбор. Для предупреждения этого мы, его бывшие товарищи, составили заговор поддержать пьесу. Во всех почти рядах кресел заседал кто-нибудь из наших. Публика равнодушно отнеслась к трагедии, но мы захлопали, закричали, увлекли других, и переводчик был вызван.
7 декабря 1831 года
Сегодня Дель был у меня с известием, что я избран единогласно советом университета в адъюнкты по кафедре политической экономии. Десять шаров белых, один черный, и тот Пальмина.
25 декабря 1831 года
Совет университета признал меня достойным адъюнкт-ства на основании (как сказано в его представлении) «отличных дарований, успешного чтения сей науки (политической экономии) в течение двух лет и представленной мною диссертации, которая по познаниям и по изложению заслуживает полное одобрение». Это все, и больше, чем требует закон в таких случаях. Попечитель на основании всего этого сделал представление министру. Но сей последний — чего никогда прежде не делал — потребовал мою диссертацию к себе. Вчера мне об этом сказывал Языков. Министр хочет отдать ее на рассмотрение в Академию наук. Тут добра не ждать. Академия не благоприятствует русским ученым. Министр говорил попечителю, что затрудняется утвердить меня в адъюнктстве потому, дабы не подумали, что мне дали это звание из уважения к моему посту при попечителе.
Я думал, что уже достиг берега, а на деле выходит, что опять брошен в пучину политического и общественного хаоса. Самое адъюнктство мне, наконец, опротивело. Точно оно не право мое, а милость, мне оказываемая.
1832
1 января 1832 года
Что даст новый год? В истекшем судьба части вызывала меня на бой. Адъюнктство мое все еще не утверждено. В Екатерининском институте дела мои зато шли успешно. Расположение моих учениц ко мне не охладевает. Я успел, как мне кажется, передать им несколько истин, которые помогут им со временем сделаться полезными членами общества.
14 января 1832 года
Я не ошибся в моем предположении. Министр и без академии почти открыто дал заметить вчера попечителю, что обходит меня адъюнктством только потому, что я не немец. Диссертаций моих он никуда не отсылал: они смиренно покоятся у него в кабинете. Я обязался попечителю еще несколько дней не предпринимать ничего решительного.
16 января 1832 года
Сегодня состоялась репетиция экзамена в институте. Внешность доведена здесь до высокой степени эстетического совершенства. Впрочем, девицы — разумеется, избранные — очень хорошо отвечали из всех предметов и из моего. Весь парад кончился в четыре часа, и я остался обедать у начальницы.
Бурный вечер. Я перечитывал «Макбета» Шекспира. Мне кажется, что изо всех трагедий великого поэта эта — самая быстротечная по ходу действия. Но не в этом дело, а в характере героя ее. Душа Макбета была бы совершенная бездна ада, если бы порой дикое угрызение совести, подобно блеску молнии, не сверкало в ее мрачной глубине. Это душа сильная, героическая. Страсти непоборимые таятся в изгибах ее: это стихии всего великого, но и всего ужасного. Если бы разум был зодчим в этой душе, могло бы произойти нечто великое. Что я говорю? Разум? Если б другой случай, а не адское предсказание ведьм, встретился у него на пути и пробудил в нем эти страсти — Макбет был бы другим. Так грозный, всесокрушающий фатализм налагает свою железную руку на волю человека и порабощает его. Имел ли Шекспир в виду это, создавая Макбета? Его леди не подходит под эту категорию: в ней видна уже свободная решимость на злодейство. Правду кто-то сказал, что по Шекспировым творениям можно учиться эмпирической психологии. Мало того: в них содержится полный курс ее. Так велико разнообразие нравственных образов, созданных этим великим человеком.
25 января 1832 года
Сегодня был экзамен в институте в присутствии императрицы Александры Федоровны. Девицы отвечали очень хорошо, но я плохо делал вопросы: был нездоров, и голос мне не повиновался. Герман и Тимаев то и дело подходили ко мне с увещанием говорить погромче. Государыня, впрочем, благодарила меня.
Я и забыл записать в моем журнале, что меня, наконец, утвердили в звании адъюнкт-профессора политической экономии. Если я его достоин, зачем было тормозить дело, а если недостоин, зачем дали мне его теперь?
6 февраля 1832 года
Обыкновенный наш годичный праздник по случаю выпуска из университета. Мы обедали в трактире Гейне на Васильевском острове. Праздником распоряжался Гебгардт и устроил все прекрасно. Мы все были одушевлены. Печерин написал к этому дню и прочел прекрасные стихи. Это человек с истинно поэтическою душою. В нем все задатки доблести, но еще нет опыта в борьбе со злом. Выйдет ли он в заключение победителем из нее? Поленов пел, плясал, шалил, но так оригинально и мило, что невольно срывал улыбку. Михайлов был менее обыкновенного говорлив. Тосты были питы за успехи русского образования, за здоровье поэта, воспевшего настоящий праздник, за распорядителя пира и, как водится, за мое. Наконец, каждый пил за то, что ему всего дороже. В 12 часов все было кончено.
10 февраля 1832 года
Сегодня в институте присутствовал при последней репетиции, а потом поехал к Шулепникову, который просил учить детей его словесности. Там приняли меня не только любезно, но с почетом. Я начинаю входить в моду: какая нелепость!
Вечер провел у Плетнева. Там застал Пушкина. «Европейца» запретили. Тьфу! Да что же мы, наконец, будем делать на Руси? Пить и буянить? И тяжко, и стыдно, и грустно!
14 февраля 1832 года
Два минувшие дня, пятница и суббота, были для меня полны поэзии. В институте состоялся публичный экзамен XI выпуска девиц. Я экзаменовал из своего предмета в пятницу и получил горячую благодарность от председателя совета, действительного тайного советника Тутолмина. Против обыкновения я даже сам был доволен собой.
20 февраля 1832 года
Вчера между моими прочими пятничными посетителями был мой новый знакомый Шипулинский, двоюродный брат моей блестящей ученицы Быстроглазовой. Это весьма образованный молодой человек. Он и в литературе известен небольшой комедией «Проказы ревнивых», в которой если не много комического таланта, зато очень хороший, легкий стих, характеры благородные и ничего изысканного
