Читаем без скачивания Запах денег - Артур Кангин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Заткнись, Мокрый, — резко прервал его Нож. — Это мой сосед. Почетный носильщик Казанского вокзала.
— Мужик не фуфло толкает! — заворчали паханы.
— Так что делать будем? — прервал их ворчание Нож.
— На счетчик ставить! — крикнул Вошь.
— Бритвочкой по горлу! И в колодец! — по-бабьи взвизгнул Мокрый.
— Кого на счетчик? Кого бритвочкой? В какой колодец? — прервал их Нож. — В общем так, земеля, — повернулся он к Державину, — ты иди в хату, покемарь, а к утру, еще петушок не прокукарекает, мы с браточками найдем цивилизованное решение.
Паханы одобрительно заворчали, а Вошь озадаченно выстрелил по центральному канделябру.
— Мулатка нужна? — ласково спросил у Державина в прихожей Нож. — Горячая! Страсть!
— Нужна! — потупился Державин.
Несмотря на свои тридцать лет, Державин любил женщин, искал в них успокоение, а иногда и сладкое забвение.
— Ксана, подь сюда! — крикнул Нож.
Появилась девушка.
Сильные, точеные мулатские ноги. Золотые волосы кольцами до пояса. А под поясом, точеные, литые мулатские ягодицы.
— Вот так ягодка! — оторопел Державин. — Симфония!
— Оратория Шнитке! — поддержал его Нож.
Уже поздней ночью, кувыркаясь на водоналивном матрасе, то и дело целуя, источающие запах лаванды, литые ягодицы, Державин неожиданно подумал: “А может и не погаснет Солнце. Может, набрехал журнальчик!”
— Дядечка, поспи чуток, — предложила у Державину Ксана.
— Некогда нам спать, — возразил ей Державин. — Солнце, милая, гибнет, а мы спать будем…
— Ой и лихой же ты, дядечка! — залилась колокольчиком Ксана.
— Мы свое Солнце зажжем, — произнес Державин. — Сбегай на кухню, милая, взбей гоголь-моголь…
Утром носильщику Нож сообщил, что братия нашла выход. Правда — какой, сказать он пока не может. Банкир же к вечеру поведал Державину следующее: он заказал в Швейцарии аналог Солнцу — люминесцентный светильник, крепящийся платиновыми скобами к Луне.
“Молодцы ребятки! — возликовал носильщик и мысленно добавил. — Хотя я свое солнце уже и нашел. Солнце любви радости!”
Державин похлопал себя по плоскому животу и с ласковой гортанностью крикнул:
— Ксанушка, касаточка, подь сюда!..
Капсула 6. ОБЕЗЬЯНА В ЧЕПЦЕ
1.А началось все с того, что в Москве, на улице имени 1905 года, умерла весьма богатая и влиятельная старушонка, Людмила Павловна Шнырь.
Бабушка была некоронованной королевой астраханских рыбацких поселков. Добрая половина осетров и сопутствующих им черной икры отходила к ней, и ложилось на пенсионный счет московской сберкассы, а также в виде алмазов и жемчугов в специальные бронированные ящички многочисленных коммерческих банков.
И вот, померла старушка.
Конечно, жаль.
Хотя, честно говоря, и не очень.
Я ее не видел, вы ее не видели — чего же жалеть?
Но все-таки…
Жил человек и вдруг нет его.
Странно!
И надо заметить, что имелась у этой осетровой бабушки фаворитка и дьявольская любимица — обезьянка Мими.
Эта Мими, пятнадцати годков от роду, в общем-то уже довольно-таки солидная макака, таскалась со старухой, когда та еще была живая, повсюду, и к косметологу, и к диетологу, и в бассейн, и к зубному хирургу, даже в банк, и в тот, нарядившись в какую-то кричащую пастельными цветами попону, наведывалась.
Обезьянка эта, полномочная представительница джунглей, не в пример нам, дико переживала смерть своего патрона, она посыпала свою мохнатую башку землей из горшка с кактусом, корчила рожи, и горевала с неподдельной искренностью.
Но горе было не только у обезьяны.
Горевали и сыновья старухи, Володя и Федя, 30 и 38 лет соответственно отроду.
И горе их было нешуточным.
Дело в том, что сейф с завещание стоял в спальне старухи, и братья, из ложной скромности, остерегались поглядеть чего в нем, пока их маман была еще только на полпути к праотцам.
Но тут мать неожиданно отошла, страсти улеглись, чего стесняться?
Нечего!
Тем более старуха лежала в церкви и ее ревностно, за особо крутые бабки, отпевали всякие дьячки и архидьяконы. Пахло ладаном и пр. и пр.
И тогда входят Вовочка с Федюшей в мамашину опочивальню. Ласково глядят на сейф. Предвкушая, наверное, преувлекательное чтение завещания, уже внутренне похохатывают и потираю руки, и вдруг видят, что такое, их матушка, их маман Людмила Павловна Шнырь, собственной персоной, этакая некоронованная осетровая королева постперестроечной России, лежит себе в кроватке с золотым балдахином, и глядит на своих чад, то есть на Володю с Федей, пронзительными карими глазами.
2.Я думаю, вы легко поймете чувства единокровных братьев.
Кубарем они скатились по винтовой лестнице со ступеньками из туапсинского каштана, и оказались прямо-таки в дружеских объятиях дьякона Игоря и архидьякона Михаила.
— Матушка воскресла! Караул! — молодым козликом верещал Вова.
— Провокация! — густым басом пророкотал Федя, размазывая обильные слезы по своим довольно-таки пухлым щекам.
— Спокойствие, братья-наследники! — с легкой улыбкой посвященности в высшие инфернальные сферы, сказали им служители культа. — Сейчас мы поднимемся наверх, и все, безусловно, выясним.
3.Настало самое время сказать, что в постели баснословно богатой покойницы лежала не она сама, а всего лишь ее фаворитка и наперсница, представительница загадочного мира хвостатым макак, обезьянка Мими.
За всю свою пятнадцатилетнюю, по обезьяньим стандартам долгую жизнь, она вдоволь насмотрелась за одеванием и косметическими уловками старухи, и теперь вырядилась в хозяйкин батистовый халат, напялила на ушастую башочку ночной чепчик с рюшечками, изрядно набелила и насурьмила мордецо, потом взяла, да и запрыгнула в еще неостывшую бабушкину постель.
Старушка перед смертушкой выглядела неважнецки, вот братья-то и обознались.
И теперь эти две сиротки, эти великовозрастные счастливые наследники, дико переживали, спутав примитивного примата со своей мамой.
Дураки!
Все-таки разница была.
Не надо сразу шарахаться.
Им бы остановиться и приглядеться.
Не захотели.
Или не смогли. От малодушия.
Или еще отчего. Точно не знаю.
Но дело даже не в том.
А в том, что братья приняли Мими за весьма некстати воскресшую мамашу.
Им бы радоваться, бить во все малиновые колокола, а они…
Однако, что же поделывают дьякон с архидьяконом?
4.А наши дьякон Игорь и архидьякон Михаил, с какими-то золотистыми хоругвями, и с кадилом на кипарисовом масле, поднимаются по изящной винтовой лестнице к опочивальне мамаши, уверенно входят туда, где под расшитым изумрудными павлинами балдахином нежится на шелковых простынях нахалка и притворщица обезьянка Мими.
И видят тут религиозные работники странное.
В своей долгой жизни Людмила Павловна Шнырь, сквернословила и клятвопреступничала, грабила нищих и пинала сапожком из крокодиловой кожи бродячих собак, а тут, глядите-ка, воскресла.
Вопреки прямо-таки всякой логике жизни.
Воскресла, да еще и нагло таращит на батюшек из-под своего чепца с рюшечками, наглые, чрезвычайно живые карие глаза.
Неприятно!
Служители культа решили сразу брать быка за рога, разоблачить старушку, тем более сироты Вова с Федюшей пообещали им солидную мзду.
— Кто ты? Исчадие ада али воскресшая покойница? Ответствуй, чадо! — бархатным баском возопил дьякон Игорь.
Обезьяна ехидно блеснула очами и как-будто хихикнула в батистовое одеяло.
Архидьякон Михаил приподнял хоругвь, запел что-то внушительное и протяжное.
Дьякон Игорь отчаянно резко взмахнул кадилом с кипарисовым маслом.
Дура-обезянка, решив, видно, что благородные отцы покушаются на ее драгоценное здоровье, выскочила из-под одеяла во всей природной красе, и возопила, как это принято у них возоплять в пампасах, благим матом.
Отцов с макушек до самых пяточек окатил ледяной пот.
Кубарем скатились они по изящно инкрустированной каштаном винтовой лестнице.
— Ну, что там? — внимательно впились в них глазами Володя с Федей. — Сейф на месте?
— Мужайтесь, братья, — ответствовали им непорочные отцы. — Ваша матушка соизволила вернуться с того света в обличье самого дьявола!
5.Обезьяне, тем временем, видимо, надоело валяться в покойницкой постели, и она, не мудрствуя лукаво, решила спуститься и поглядеть, как там идут дела, а заодно и покушать, так сказать, заморить червячка.
Чтобы веселее было спускаться, проказница Мими сняла мумию юбилейного миллионного осетра со стены, взяла его под мышку, да и пошла по каштановой лестнице, что-то мурлыкая по-обезьяньи, батистовые полы халата туда-сюда треплются.
