Читаем без скачивания «Кровавый карлик» против Вождя народов. Заговор Ежова - Леонид Наумов

«…наиболее активные антисоветские элементы из бывших кулаков, карателей, бандитов, белых, сектантских активистов, церковников и прочих, которые содержатся сейчас в тюрьмах, лагерях, трудовых поселках и колониях и продолжают вести там активную антисоветскую подрывную работу».

Священники идут после «кулаков, карателей, бандитов, белых» и только те, кто уже находится в местах лишения свободы.

Как видно, первоначально тотальные аресты духовенства не планировались. В июле 1937 года НКВД интересовали только те, кто к тому времени уже был арестован. Означает ли это, что аресты духовенства начались не как приказ Центра, а как инициатива местных органов НКВД? Примерно так ситуация выглядит в докладной записке Ежова.

Как уже говорилось, 8 сентября 1937 г. он направил И. В. СТАЛИНУ СПЕЦСООБЩЕНИЕ № 59750 О ПЕРВЫХ ИТОГАХ ОПЕРАЦИИ ПО РЕПРЕССИРОВАНИЮ АНТИСОВЕТСКИХ ЭЛЕМЕНТОВ.

По этому документу видно, что власть меняет свою политику по отношению к священникам. В нем уже во втором пункте говорится о том, что по показаниям арестованных на 1 сентября 1937 г. вскрыто и ликвидируется:

«Церковно-сектантских повстанческих и фашистских групп и организаций 43 с числом участников 710 человек». Причем они, с точки зрения наркома, стоят по значимости уже на втором месте. Ежов прямо пишет о новом направлении оперативного поиска: «Заслуживает серьезного внимания наличие, выявляемого сейчас, широкого церковно-сектантского повстанческого подполья» [56, с. 340]. Еще месяц назад вопрос так не стоял.

Но кто и где начал аресты церковников? Спецсообщение Ежова дает ответ на этот вопрос: «Большое количество церковно-сектантских контрреволюционных формирований вскрывается в Западной, Горьковской, Московской, Свердловской и других областях». То есть началось все в нескольких областях, под руководством Реденса, Каруцкого, Лаврушина и Дмитриева.

Анализ книг памяти в целом подтверждает эту картину. В ряде регионов массовые аресты духовенства начались уже в августе 1937 года. Напомним, в августе 1937 г. должны были быть арестованы наиболее опасные «враги», которые приговариваются к ВМН.

В Горьковской области аресты духовенства начались уже в августе. Подчеркнем — не расстрелы арестованных священников (как это предполагалось текстом приказа), а аресты и расстрелы тех, кто был на свободе. В августе — 140 человек (15 % арестованных), в сентябре — 107 (18 % арестованных), в октябре — 269 (18 %), в ноябре — 404 (28 %). «В Горьковской области ликвидируется церковно-монархическая организация бывшего кулака монаха САВИНА. Организация охватывала несколько районов области и состояла из бывших кулаков, бродячих попов, монахов, «странников», кликуш и т. п. Связь между членами организации поддерживалась через странствующих монашек» [56, с. 340–341]. Конечно, наиболее вероятная причина репрессий — несмотря на закрытие Саровской обители, духовное влияние ее на область сохранялось десятилетия.

В Смоленской области: в июле — 33 человека (8 % арестованных), в августе — 18 (7 %), в сентябре — 40 (6 %), в октябре — 62 (9 %) и в ноябре — 64 (7 %).

В Московской области в августе — 85 человек (4 % арестованных), в сентябре — 71 (5 % арестованных), в октябре — 75 (9 %), в ноябре — 143 (13 %). Анализ хода репрессий по районам выявил, что аресты начались сначала в Москве и Кунцевском районе области (возможно, сыграла свою роль наличие дачи Сталина), затем распространились на другие районы. Самые серьезные репрессии прошли в Загорском (Троице-Сергиевском районе).

В 1937–1938 гг. в районе за религиозную деятельность было расстреляно 28 человек. Анализ персонального состава репрессированных выявил ряд особенностей. Во-первых, в Загорске расстреляно больше, чем в других районах Московской области. Во-вторых, в нем арестовано значительно больше монахов, их примерно 54 %, в то время как в других районах их заметно меньше. Это объясняется наличием Троице-Сергиевой лавры. Вместе с тем выяснилось, что репрессии в Загорске имеют еще одну особенность: в этом районе есть 2 пика репрессий, ноябрь 1937 и январь 1938 года. В других районах же репрессии обычно проходят только в 1937 году. Во время анализа выяснилось, что пик репрессий у всех четырех районов приходился на осень 1937 года. Осенью 1937 года в Загорске было репрессировано 48 %, а в Волоколамске 54 %, зато в январе 1938 года в Загорске было арестовано 36 % людей, а в Волоколамске 0,8 %.

Приведу пример из материалов дела настоятеля Троице-Сергиевой лавры (закрытой еще в 1922 году) архимандрита Кронида (Любимова). По мнению следствия, в Загорске возникла община монархически настроенных монахов бывшей Троице-Сергиевой лавры, в том числе и вернувшихся из ссылки, «к которым примкнула и наиболее реакционная часть загорского духовенства». Крониду было поставлено в вину идейное руководство этой «контрреволюционной группировкой» [74, с. 222].

Монахи продолжали собираться на богослужения в храмах. «В церкви Петра и Павла, а после закрытия — в церкви Кукуевского кладбища; открывались филиалы нелегального монастыря на домах, как, например, в доме бывшего крупного загорского домовладельца и торговца Сычева Николая Михайловича, где проживало 6 монахов и монашки в маленьких комнатах — подобиях келий во главе с «прозорливцем» старцем Ипполитом-игуменом — Мониным Николаем Ильичом, бывшим купцом первой гильдии».

Подсудимый и его последователи, говорилось в материалах дела, оказывали содействие монахам, вернувшимся из ссылки, их устраивали служителями в церкви города и района. Фактически лавра продолжала жить как монастырь, сохраняя лаврский уставной порядок. На следствии архимандрит Кронид не отрицал, что является по убеждению монархистом и считает советскую власть, посланную православному народу как «испытание его веры в Промысел Божий». Обвиняемый не отрицал, что его посещали монахи из Троице-Сергиевой лавры, но «как бывшего наместника, руководителя, за советом».

В феврале 1938 г. в Киеве Ежов, упрекая местных чекистов, что они плохо вскрывают «контрреволюционные центры», говорит: «Вот возьмите, я не помню кто-то из товарищей мне докладывал, когда они начали новый учет проводить, то оказалось, что у него живыми еще ходят 7 или 8 архимандритов, работают на работе 20 или 25 архимандритов, потом всяких монахов до чертиков. Все это что показывает? Почему этих людей не перестреляли давно? Это же все-таки не что-нибудь такое, как говорится, а архимандрит все-таки. (Смех.) Это же организаторы, завтра они начнут что-нибудь затевать». Показательно, что Ежов уже не ставит вопрос о необходимости выяснить, занимались ли эти люди реальной антисоветской деятельностью, хотели ли они это делать, да и могли ли, например, в силу возраста. Позиция простая: «Почему этих людей не перестреляли давно?» Примерно через 20 минут он будет говорить другое: «…У вас взяты на учет исключенные из партии. Признак — исключение из партии — еще не говорит о необходимости чекистского репрессирования. Это не является признаком необходимости репрессировать. У нас в законе нет такого…» [86, с. 331, 334].

Можно подумать, что «в законе есть — перестрелять архимандритов».

Так или иначе, но, возможно, эти слова Ежова стали толчком к тому, что репрессии против верующих продолжались и в 1938 году. Иными словами, региональные чекистские руководители сами обнаружили новую целевую группу, которой не было в приказе № 00447, и нанесли по ней удар. Затем их инициатива была распространена на всю страну.

В итоге к лету 1939 года на свободе оставалось несколько епископов. Исследователи спорят о количестве оставшихся открытыми храмов: одна, две, три сотни. В любом случае, если мы определим примерное количество православных в 60–70 млн, то получится один храм на 300–500 тыс. верующих (подчеркнем, не населения, а именно верующих). Практически ничего. По сравнению с концом 20-х количество храмов сократилось в 100 раз!

Однако уничтожить совсем Церковь и теперь не удалось.

На этот раз вместо цифр просто приведу несколько примеров, лучше всего иллюстрирующих мою мысль.

Еще 1 мая 1936 года в деревне Горушка близ Петушков под Владимиром был арестован (с 1922 года одиннадцатый раз!) один из наиболее авторитетных руководителей «катакомбной» Церкви епископ Афанасий (Сахаров). Он был приговорен к 5 годам ИТЛ и летом был направлен в Беломорско-Балтийский лагерь. 1937 год застал его в Медвежьегорске. Арестованный за контрреволюцию епископ, один из лидеров движения «непоминающих», конечно, он — кандидат на расстрел в ходе кулацкой операции. В 1937–1938 гг. его четыре раза помещали в штрафизолятор, камеру усиленного режима. Но так и не расстреляли.

Сам владыка вспоминал потом, что он провел «на епархиальном служении 33 месяца; на свободе, не у дел, — 32 месяца; в изгнании — 76, в узах и горьких работах — 252 месяца». Но выжил…

К началу войны в Подмосковье действовало не менее 10 катакомбных священнослужителей [107, с. 249]. Часть из них признавала духовный авторитет епископа Афанасия (Сахарова). Во главе загорской общины стоял отец Серафим (Михаил Сергеевич Битюков). С 1928 года он скрывался в комнатке маленького деревянного домика — арестовать священника не смогли. Его духовные дети приезжали туда, именно архимандрит Серафим крестил мать будущего о. Александра Меня.