Читаем без скачивания Смерть в облаках - Агата Кристи

— Это я тоже должна завтра продемонстрировать?

— Я думаю, было бы неплохо, — сказал Пуаро, — если бы они поверили мне на слово!

Глава XXIII

АННА МОРИЗО

На следующее утро в половине одиннадцатого меланхоличный мсье Фурнье вошел в номер Пуаро и сердечно пожал руку маленькому бельгийцу.

Он был необычайно оживлен.

— Мсье, — сказал он, — я должен кое-что вам сообщить. Думаю, я наконец догадался, что вы имели в виду, когда говорили в Лондоне о найденной духовой трубке.

— Ага! — Лицо Пуаро просияло.

— Да, — сказал Фурнье, усаживаясь на стул. — Я долго думал над тем, что вы говорили. Вновь и вновь я повторял себе: преступление не могло быть совершено тем способом, который представлялся всем столь очевидным. И в конце концов, в конце концов я увидел, какая связь существует между моим экспериментом в самолете и вашими словами о найденной духовой трубке.

Пуаро внимательно слушал его, но ничего не говорил.

— В тот день в Лондоне вы спросили: «Почему духовая трубка была все-таки найдена, если ее так легко можно было выбросить в вентилятор?» И думаю, что я нашел ответ. «Трубка была найдена, потому что убийца хотел, чтобы ее нашли».

— Браво! — воскликнул Пуаро.

— Значит, и вы тоже так считали? Ну ладно, я так подумал, а после этого сделал еще один шаг. Я спросил себя: «Почему убийца хотел, чтобы трубка была найдена?» И на это я ответил: «Потому что из духовой трубки не стреляли».

— Браво! Браво! Я рассуждал точно так же.

— Я сказал себе: отравленный шип — это да, но не духовая трубка. Значит, что-то другое было использовано для того, чтобы выстрелить этим шипом, — что-нибудь такое, что мужчина или женщина может поднести к губам совершенно естественно, не привлекая чужого внимания. И я вспомнил, что вы настаивали на составлении полного списка всего обнаруженного в багаже пассажиров и у них самих. Две вещи особо привлекли мое внимание — у леди Хорбери было два мундштука, и на столике перед Дюпонами лежали курдские трубки.

Мсье Фурнье умолк и посмотрел на Пуаро. Тот никак не реагировал.

— Любой из этих предметов можно было совершенно естественно поднести к губам, и никто не обратил бы на это внимания… Я прав, не так ли?

Пуаро помедлил, затем сказал:

— Вы на верном пути, да, но нужно пройти чуть-чуть дальше. И не забывайте об осе.

— Осе? — Фурнье посмотрел на него с изумлением. — Нет, тут я не могу уловить вашу мысль. Я не понимаю, какое отношение к этому имеет оса.

— Не понимаете? Но это как раз то, что я… Его прервал телефонный звонок.

Пуаро взял трубку:

— Алло, алло. А-а, доброе утро. Да, это я, Эркюль Пуаро. — Повернувшись к Фурнье, он пояснил: — Это Тибо…

— Да… да, разумеется. Очень хорошо. И вы? Мсье Фурнье? Совершенно верно. Да, он пришел. Он сейчас как раз здесь.

Прикрыв трубку ладонью, он передал Фурнье:

— Он пытался найти вас в Сюртэ. Ему сказали, что вы отправились сюда ко мне. Поговорите лучше с ним сами. Похоже, он чем-то взволнован.

Фурнье взял трубку:

— Алло… алло. Да, это говорит Фурнье… Что?.. Что?! В самом деле?.. Да, конечно. Да. Да, я уверен, что и он тоже. Мы немедленно выходим.

Он положил трубку и посмотрел на Пуаро:

— Появилась дочь. Дочь мадам Жизели.

— Что?

— Да, она приехала предъявить свои права на наследство.

— Откуда она приехала?

— Насколько я понял, из Америки. Тибо попросил ее зайти снова в половине двенадцатого. Он считает, что мы немедленно должны прийти к нему.

— Само собой. Мы сейчас же пойдем… Я только оставлю записку мадемуазель Грей.

Он написал:

Произошли некоторые события, вынудившие меня уйти. Если позвонит или зайдет мсье Жан Дюпон, будьте с ним любезны. Поболтайте о пуговицах и носках; о доисторической керамике пока не нужно. Он от вас без ума, но он не идиот!

Au re voir[41] Эркюль Пуаро.

— А теперь пойдемте, дружище, — сказал он, вставая. — Это как раз то, чего я ждал, — появление на сцене таинственного персонажа, в существовании которого я все это время нисколько не сомневался. Теперь — уже очень скоро — я смогу понять абсолютно все.

Мэтр Тибо встретил Пуаро и Фурнье весьма приветливо.

После того как они обменялись любезностями и приветствиями, которых требовала учтивость, юрист перешел к делу и рассказал о наследнице мадам Жизели.

— Вчера я получил письмо, — начал он, — а сегодня утром молодая леди сама пришла ко мне.

— Сколько лет мадемуазель Моризо?

— Мадемуазель Моризо — или, вернее, миссис Ричардс, так как она замужем, — ровно двадцать четыре года.

— У нее есть документы, удостоверяющие личность? — спросил Фурнье.

— Разумеется. Разумеется.

Он открыл папку, лежавшую у него возле локтя.

— С ними вам нужно ознакомиться в первую очередь. Среди документов была копия свидетельства о заключении брака между Жоржем Леманом, бакалавром, и Мари Моризо — оба родом из Квебека. Копия была датирована 1910 годом. Там было также свидетельство о рождении Анны Моризо Леман и некоторые другие документы и справки.

— Это в какой-то степени проливает свет на ранние годы жизни мадам Жизели, — сказал Фурнье.

Тибо кивнул.

— Насколько я смог понять из этих бумаг, — сказал он, — Мари Моризо была не то гувернанткой, не то белошвейкой, когда она встретилась с этим Леманом. Он был, как я понял, скверным человеком и бросил ее вскоре после свадьбы. После этого она вернула себе девичью фамилию. Девочка была отдана на воспитание в Институт де Мари в Квебеке и выросла там. Мари Моризо, или Леман, покинула Квебек через какое-то время — я думаю, с мужчиной — и уехала во Францию. Периодически она переводила на имя девочки деньги и в конце концов прислала крупную сумму наличными, с тем чтобы их вручили Ребенку по достижении двадцати одного года. В это время Мари Моризо, или Леман, вела, без сомнения, довольно беспорядочную жизнь и решила, что будет лучше прервать какие бы то ни было личные отношения с дочерью.

— Откуда девушка узнала, что стала наследницей крупного состояния?

— Мы поместили краткие объявления в разных журналах. Похоже, один из них попался на глаза директрисе Института де Мари, и та написала или телеграфировала миссис Ричардс, находившейся тогда в Европе, но собиравшейся вот-вот возвращаться в Штаты.

— А кто такой Ричардс?

— Насколько я понял, он американец или канадец из Детройта, по профессии — специалист по изготовлению хирургических инструментов.

— Он не приехал вместе с женой?

— Нет, он до сих пор в Америке.

— Может ли миссис Ричардс пролить хоть какой-нибудь свет на возможные причины убийства матери?

Нотариус покачал головой:

— Девушка ничего о ней не знает. По сути дела, она не помнила даже девичью фамилию матери, хотя директриса и упоминала ее когда-то.

— Похоже, — сказал Фурнье, — что ее появление на сцене не окажет нам никакой помощи в раскрытии убийства. Да я на это, позвольте заметить, никогда и не рассчитывал. Передо мной в настоящее время стоит совсем другая задача. Благодаря моим исследованиям круг подозреваемых сузился до трех человек.

— Четырех, — сказал Пуаро.

— Вы полагаете, четырех?

— Нет, это не я полагаю, просто в соответствии с теорией, которую вы предложили моему вниманию, вы не можете ограничиться только тремя. — Он неожиданно резко взмахнул рукой. — Два мундштука, курдские трубки и флейта. Не забывайте о флейте, друг мой.

Фурнье издал изумленное восклицание, но в этот момент дверь открылась и пожилой клерк прошамкал:

— Леди вернулась.

— Ага, — сказал Тибо, — вот теперь вы сами сможете взглянуть на наследницу. Входите, мадам. Позвольте мне представить вам мсье Фурнье из Сюртэ, в чьи обязанности входит расследование у нас в стране обстоятельств смерти вашей матери. А это мсье Эркюль Пуаро, чье имя, вероятно, знакомо вам, — он великодушно согласился оказать нам содействие. Мадам Ричардс.

Дочь Жизели оказалась темноволосой молодой женщиной, довольно красивой. Она была одета изящно, хотя и скромно.

Она поздоровалась за руку со всеми по очереди, пробормотав приличествующие случаю слова приветствия.

— Хотя боюсь, господа, что едва ли я могу считать себя ее настоящей дочерью. Сколько себя помню, я всегда во всех отношениях была сиротой.

Отвечая на вопросы Фурнье, она тепло и с благодарностью рассказывала о матери Анжелике, директрисе Института де Мари.

— Она всегда была так добра ко мне.

— Когда, мадам, вы покинули Институт?

— В восемнадцать лет, мсье. Я сама стала зарабатывать себе на жизнь. Какое-то время я работала маникюршей. Работала в швейной мастерской. С мужем я познакомилась в Ницце. Он как раз собирался тогда возвращаться в Штаты. Потом он еще раз приехал по своим делам в Голландию, и мы поженились в Роттердаме месяц назад. К сожалению, он вынужден был вернуться в Канаду. Я несколько задержалась, но теперь собираюсь поехать к нему.