Читаем без скачивания Смерть в облаках - Агата Кристи

Анна Ричардс говорила по-французски бегло и непринужденно. Она казалась скорее француженкой, чем англичанкой.

— Каким образом вам стало известно о трагедии?

— Сначала, конечно, я прочитала об этом в газетах, о я не знала, то есть я не осознала, что жертвой преступления была моя мать. Затем я получила телеграмму — здесь,

Париже, от матери Анжелики, в которой она сообщила не адрес мэтра Тибо и напомнила девичью фамилию моей матери.

Фурнье глубокомысленно кивнул.

Они поговорили еще немного, но стало совершенно очевидно, что миссис Ричардс едва ли окажется им хоть чем-нибудь полезна при расследовании убийства. Она совершенно ничего не знала ни о своей матери, ни о ее деловых связях.

Узнав, в каком отеле она остановилась, Пуаро и Фурнье отпустили ее.

— Вы разочарованы, mon vieux[42], — сказал Фурнье. — Вашем мозгу наверняка уже была какая-нибудь идея в связи с появлением этой девушки. Вы, вероятно, подозревали, что она может оказаться самозванкой? Или, может быть, вы и до сих пор думаете, что она самозванка?

Пуаро задумчиво покачал головой:

— Нет… я не думаю, что она самозванка. Документы, удостоверяющие ее личность, не вызывают сомнений в своей подлинности. Однако странно — мне кажется, что я или видел ее когда-то раньше, или она мне кого-то напоминает…

— Вы думаете, она похожа на покойную? — с сомнением предположил Фурнье. — По-моему, ничего общего.

— Нет, тут совсем другое… никак не могу вспомнить. Я уверен, что ее лицо кого-то мне напоминает…

Фурнье посмотрел на него с любопытством:

— Мне кажется, вас с самого начала волновала проблема исчезнувшей дочери?

— Естественно. — Пуаро слегка приподнял брови. — Из всех, кто мог получить выгоду от смерти Жизели, этой молодой женщине определенно достается самый крупный куш — звонкой монетой.

— Верно, но что это нам дает?

Минуты две Пуаро молчал, углубленный в свои мысли. Наконец он сказал:

— Дружище, этой девушке переходит по наследству очень большое состояние. Стоит ли удивляться, что с самого начала я был уверен в ее причастности. В том самолете летели три женщины. Одна из них, мисс Венеция Керр, была из хорошей семьи, не вызывающей никаких сомнений. Но две другие? С того момента, как Элиза Грандье предположила, что отцом ребенка мадам Жизели был англичанин, я все время имел в виду, что одна из двух женщин может оказаться исчезнувшей дочерью. Обе они были примерно одного возраста. Леди Хорбери была некогда певичкой с довольно туманным прошлым и выступала под сценическим псевдонимом. Мисс Джейн Грей, как она однажды рассказала мне, выросла в детском доме.

— Ага! — воскликнул француз. — Так вот что, значит, вы предполагали! Наш друг Джэпп сказал бы, что вы переусердствовали в своем чрезмерном хитроумии.

— Верно, он всегда обвиняет меня в стремлении все чересчур усложнить.

— Ну вот видите!

— Но, в сущности, это вовсе не так — я поступаю всегда наипростейшим способом, какой только можно представить! И я никогда не отказываюсь признать факты.

— Но вы ведь разочарованы? Вы ожидали большего от появления этой Анны Моризо?

Они как раз входили в отель, в котором остановился Пуаро. Лежавший у портье на стойке ключ напомнил Фурнье об их утреннем разговоре.

— Я не успел поблагодарить вас, — сказал он, — за то, что вы указали мне на ошибку, которую я допустил. Я обратил внимание на два мундштука леди Хорбери и на курдские трубки Дюпонов. Но совершенно непростительно для меня было забыть о флейте доктора Брайанта, хотя всерьез я его не подозреваю…

— Неужели нет?

— Нет. Он, мне кажется, не принадлежит к тому типу людей…

Он вдруг умолк. Человек, разговаривавший у стойки с портье, повернулся — в руке у него был футляр для флейты. Человек заметил Пуаро, и глаза его мрачно блеснули: он узнал сыщика.

Пуаро направился ему навстречу, а Фурнье повернул назад и поспешил скрыться до того, как Брайант успел его увидеть.

— Доктор Брайант! — с поклоном приветствовал его Пуаро.

— Мсье Пуаро!

Они обменялись рукопожатием. Женщина, стоявшая рядом с Брайантом, пошла к лифту. Пуаро лишь мельком глянул ей вслед.

Затем он сказал:

— Ну что, monsieur le docteur[43], придется вашим пациентам обойтись какое-то время без вас?

Доктор Брайант улыбнулся своей милой грустной улыбкой, так хорошо знакомой его собеседнику. Он выглядел усталым, но, как ни странно, совершенно умиротворенным.

— У меня больше нет пациентов, — сказал он. Затем, направляясь к столику, он спросил:

— Бокал шерри, мсье Пуаро, или, может быть, аперитив?

— Благодарю вас.

Они сели, и доктор отдал распоряжение официанту. Потом он медленно проговорил:

— Да, у меня больше нет пациентов. Я оставил практику.

— Довольно неожиданное решение…

— Не такое уж и неожиданное.

Он умолк, пережидая, пока официант поставит перед ними напитки. Затем, поднимая бокал, он сказал:

— Это решение было неизбежным. Я добровольно оставил свое дело, пока мне не запретили практиковать. — Он продолжал говорить мягким негромким голосом. — У каждого, мсье Пуаро, в жизни бывает такой момент, когда стоишь на распутье и нужно принимать решение. Я необычайно увлечен своей профессией — жаль, просто ужасно жаль оставлять ее. Но обстоятельства так у меня сложились, что… В этом, собственно, и заключается счастье обычной человеческой жизни.

Пуаро слушал его не перебивая.

— Есть одна леди… моя пациентка. Я страстно ее люблю. Она замужем, и муж — причина ее нескончаемых страданий. Он наркоман. Если бы вы были врачом, вы поняли бы, что это значит. У нее не было своих средств, и она не могла уйти от него… Какое-то время я колебался, но теперь я принял решение. Мы с ней вместе отправляемся в Кению, чтобы начать новую жизнь. Я надеюсь, что в конце концов и на ее долю, быть может, достанется немного счастья. Она так страдала…

Он снова умолк. Затем, несколько оживившись, сказал:

— Я ничего от вас не скрываю, мсье Пуаро, потому что скоро это все равно станет широко известно, и чем раньше вы узнаете, тем лучше.

— Вы правы, — сказал Пуаро. Помолчав, он спросил: — Я вижу, вы берете с собой флейту?

Доктор Брайант улыбнулся:

— Моя флейта, мсье Пуаро, это мой самый верный друг… Я могу потерять все, но музыка останется.

Его рука любовно погладила футляр, затем он с поклоном встал.

Пуаро тоже поднялся.

— Желаю вам самого наилучшего, monsieur lе docteur, а также мадам, — сказал Пуаро.

Когда Фурнье снова подошел к своему приятелю, Пуаро у стойки заказывал телефонный разговор с Квебеком.

Глава XXIV

СЛОМАННЫЙ НОГОТЬ

— Зачем вы собираетесь туда звонить? — воскликнул Фурнье. — Ваши мысли все еще заняты этой девушкой-наследницей? Определенно, это стало у вас своего рода idee fixe[44].

— Отнюдь нет, — сказал Пуаро. — Но всегда нужно действовать по порядку и методично. Следует закончить с предыдущим делом, перед тем как переходить к следующему.

Он оглянулся:

— А вот и мадемуазель Джейн. Давайте представим, что вам вдруг захотелось немного приударить за ней. А я присоединюсь к вам, как только освобожусь.

Фурнье не стал спорить, и они с Джейн прошли в ресторан.

— Ну как? — спросила Джейн с любопытством. — Что она собой представляет?

— Немного выше среднего роста, темноволосая, кожа смуглая, подбородок острый…

— Вы словно записываете данные в паспорт, — сказала Джейн. — Вот в моем паспорте указаны, мне кажется, просто оскорбительные приметы. Там все сплошь среднее и обыкновенное. Нос — средний, рот — обыкновенный. Каким, по их мнению, вообще может быть рот? Лоб — обыкновенный, подбородок — обыкновенный.

— Зато глаза необыкновенные, — сказал Фурнье.

— И даже глаза у меня серые, не слишком-то привлекательный цвет.

— А кто вам сказал, мадемуазель, что это непривлекательный цвет? — спросил француз, наклонившись в ее сторону.

Джейн рассмеялась.

— Вы просто великолепно говорите по-английски, — сказала она. — Расскажите мне подробнее об Анне Моризо — она хорошенькая?

— Assez bien[45], — осторожно ответил Фурнье. — К тому же она не Анна Моризо. Она Анна Ричардс. Она замужем.

— Ее муж тоже был здесь?

— Нет.

— Странно. А почему?

— Потому что он где-то в Канаде или в Америке.

Он рассказал ей о некоторых обстоятельствах биографии Анны. Как раз в тот момент, когда он заканчивал свой рассказ, к ним подошел Пуаро.

Он выглядел несколько удрученным.

— Ну как, mon cher? — спросил Фурнье.

— Я разговаривал с самой директрисой — матерью Анжеликой. Вы знаете, это так романтично — трансатлантические переговоры. Запросто разговаривать с человеком, который находится на другой стороне земного шара.