Читаем без скачивания Черные люди - Всеволод Иванов

— Вот тебе за соль! Вот тебе за правежи! — кричали люди, толпясь вокруг трупа, вытягивая шеи, чтобы получше разглядеть своего бессильного ныне врага.

Толпы москвичей разнесли дом окольничьего Траханиотова, спрятавшегося во дворце.

Боярин Морозов, как начальник Стрелецкого приказа, приказал всем стрелецким полкам бежать из Стрелецкой слободы в Кремль, разгонять народ, но шесть тысяч стрельцов отказались — сами они были черным народом! Сами они работали, пахали землю, торговали на торжках, несли сверх того и царскую службу.

— Драться против народа не будем! Не будем оборонять бояр! — кричали стрельцы на сходках в своих полках. — Мы за правду!

Разгромы боярских домов продолжались, дома разбивали и грабили по всем посадам. Кремль держали только стремянные стрельцы да немцы. Надо было принимать решительные меры. Часы на Спасской башне отзвонили восемь ударов, то есть полдень, из Спасских ворот к Лобному месту, к народу московскому вышло с крестным ходом посольство от царя. Вынесли заступницу Москвы, божью матерь Владимирскую, вышли митрополит Крутицкий да архиепископ Суздальский, попы, бояре во главе с любимцем народа боярином Романовым Никитой Иванычем, дядей царя, однако много терпевшим от Морозова.

Никита Иваныч, сняв шапку, вежливо поклонился бесчисленному народу на все четыре стороны.

— Народ! — умолял боярин. — Утолись миром! Государь наш инда занедужил от толикого несчастья! Обещает вам царь, что сам разберет все дела, даст он народу все, чего нужно по правде! Только смирись, народ!

— Добро! — кричали в народе. — Мы смиримся, боярин, пусть государь выдаст нам наших врагов головой, наших обидчиков да мучителей! Пусть казнит на наших глазах Морозова, Плещеева, Траханиотова!

— Народ! — с надсадой выкрикивал Никита Иваныч, махая шапкой. — В Москве ни Морозова, ни Траханиотова нету-у, убежали-и они! Я пойду все-таки просить царя — пусть он укажет. Спасибо, народ, что вы верны царю! Я иду!

Гудел, волновался народ, да Никита Иваныч скоро принес ответ:

— Народ! — кричал он, ворочаясь во все стороны. — Царь выдает вам всех троих злодеев! Плещеева берите хоть сейчас, а достальных — боярина Морозова и Траханиотова— как сыщутся!

— Палача! — вскричал народ. — Палача зови! Послать за палачом!

Одни бросились за палачом, другие же, у кого были кони, поскакали — рубахи на спине пузырем — на подмосковные дороги, хватать беглецов Морозова и Траханиотова.

— Ведут палача, идет палач! — закричали на Пожаре, потом ближе.

На Лобное место вышел, поклонился народу палач в красной рубахе, подпоясанный кнутом, с топором за поясом на спине.

— Любо! Любо! — кричала площадь. — Иди за Плещеевым! Веди сюда!

Палач пошептался с Романовым, отправился в Кремль. Не прошло и четверти часа, как под охраной стрелецкой полусотни палач из Спасских ворот вывел на веревке связанного Плещеева. Тот шел, не подымая низко опущенной головы.

Народ ревел, словно море в бурю; бесчисленные москвичи, все, кто стаивал на плещеевских правежах, загудели, ринулись вперед, разбросали стрельцов, вырвали Плещеева у палача и батогами забили его до смерти. Голое тело Плещеева волочили из конца в конец по всей Красной площади.

— Многие лета государю! — кричал восторженно народ. — Так будет со всеми ворами! Всех истолчем!

Высокий худой монах прорвался из толпы к трупу, топтал его рыжими сапогами, словно плясал, выхватил у кого-то из рук топор, отрубил Плещееву голову.

— Вот он! — поднял он голову за волосы над толпой. — Вот он! А помнишь ли ты, пес, как ты меня безвинно высек? — кричал он окровавленной голове.

А Морозова действительно в это жаркое время в Москве уже не было; в смирном платье он тайно выбирался из Москвы. Однако у ворот Земляного города его опознали ямщики и извозчики, с которыми он, хозяйская душа, торговался, нанимая лошадей. За ним погнались, но Морозов ускользнул от погони и пробирался теперь тайно в Кремль. Не было в Москве и Траханиотова — он быстро получил назначение воеводой в Устюжну Железную, получил уже проездную грамоту и с облегченным сердцем скакал по Ярославской дороге.

Но народ на Красной площади вот-вот должен был узнать о задержании Морозова, о том, что он в Кремле. Нужно было отвлечь от него внимание народа, и на площадь во главе полусотни конных стрельцов вынесся из-под Спасской башни князь Семен Михайлович Пожарский.

— Народ! — кричал он с Лобного места. — Царь указал мне нагнать окольничьего Траханиотова и выдать его тебе, народ!

— Любо! — бушевал народ. — Любо! Многие лета государю!

В это же время на Петровке вспыхнул пожар, огненным, дымным клубом покатился по Белому городу, выгорели все избы черного люда на Петровке, Дмитровке, по Неглинной— до Пречистенских ворот, выгорели избы и за Никитскими воротами, за Смоленскими, весь Арбат, Остоженка.

Всю ночь бушевало грозное пламя в Москве, высоко стало зарево над Кремлем и посадами. А кругом московская земля, словно свет, зажгла на лесных своих холмах ясные купальские огни — шла ночь с 23-го на 24 июня — ночь на Ивана Купалу. Это горели древние костры, зажженные огнем, добытым через трение старого колеса на сухой оси, и вокруг костров в хороводах плясали парни и девушки, ожидая утра после хмельной короткой ночи, чтобы песнями встретить восход летнего, торжествующего во всей зрелой силе своей солнца — Ярилы.

И в раннем, дымном утре народ московский шумел «невежливо» перед царским Верхом, требовал выдачи ему врагов, Морозова и Траханиотова, уже прямо обвиняя их в поджоге. Красная площадь бессонно ходила волнами; рассказывали из уст в уста, что пожар унялся только тогда, как монах, отрубивший голову Плещееву, ночью притащил на веревке безголовый труп Левонтия Семеныча на Арбатскую площадь и бросил его в пылающий кабак.

В полдень стремянные стрельцы и немецкие рейтары оттеснили народ вниз с Золотого крыльца. Попы и монахи вынесли на крыльцо хоругви, фонари, иконы, и перед народом вместе с патриархом вышел сам царь Алексей, поклонился народу.

Народ сразу примолк, тоже опустился на колени. Молодой взволнованный голос царя было слышно далеко.

— Народ православный! — говорил царь. — Сердце мое скорбит, что беззакония Плещеева и Траханиотова принесли такие мучения народу. Вы открыли мне глаза! Этому больше не бывать! Будут править народом только добрые, благочестивые люди. Я, царь ваш, буду сам смотреть строго за всем, чтобы везде была правда. Соляному налогу больше не бывать. Правежу за старые недоборы не бывать, вы получите великие льготы. Я, царь, буду вам вместо отца!

Движение прошло волной по народу — били челом, благодарили.

— Я обещал вам выдать Траханиотова и Морозова, — говорил царь. — За Траханиотовым поскакал князь Пожарский. А выдать боярина Морозова я не могу. Я его не оправдываю! Но Морозов не так виноват, как о нем говорят! Нет! Я, царь, еще ни разу ничего не просил у тебя, народ, — вспомни это! А теперь прошу — исполни же мою первую просьбу. Народ православный, прости вину Морозову. Обещаю— Морозов не будет творить беззаконий! Не хотите, чтобы Морозов был моим, царским советником? Ладно! Не будет! Соберем Собор всей земли на совет, а Морозов уйдет в монастырь, пострижется. На Земском соборе будет воля народная. Одного прошу у вас я, царь ваш… Не принуждайте меня выдать вам на смерть того, кто был мне вторым отцом, он же меня растил, воспитывал! Народ, пощади, молю, Морозова Бориса Иваныча!

Царь заплакал, опустился на колени перед народом. Народ растроганно молчал. И вдруг помалу словно ветер зашумел над великим собранием.

— Бог пусть хранит государя! — говорили между собой, кричали московские люди, махали шапками, трясли высоко поднятыми топорами и кольями. — Многие лета государю! Пусть будет, как того хочет бог, великий государь да вся земля! Собирай Земский собор, государь!

Царь Алексей, а с ним все бояре кланялись народу большим обычаем, благодарили за милость.

— Траханиотова везут! — вдруг закричали в народе. — Привезли! На Земский двор! Народ, бежим на Земский двор! Любо! Любо!

Народ кинулся от царева Верха торопясь, сшибая с ног друг друга. У Раската, под двумя пушками, перед Земским двором, палач обезглавил окольничьего Петра Тихоновича и высоко поднял его капающую кровью голову.

Морозов-то был спасен, и на следующий же день с большим обережением в сотню стрельцов выехал с молодой женой Анной в Кирилло-Белозерский монастырь на Белом озере. Соляной бунт утихал, добившись Земского собора.

Уставив локти на стол, зажав руками голову, Тихон во второй день соляного бунта сидел у стола в кабаке на Балчуге, смотрел в мерный ковш, пахнущий сивухой. В кабаке пусто, — целовальник то и дело подойдет к двери, выглянет: не идет ли кто? Нет, не идет, да и прохожих мало — весь народ на Красной площади, у царева Верха. Смутен и целовальник Перфишка Ежов — торговли-то нет, убыток царской казне, как бы отвечать не пришлось: в кабаке всего два питуха — один без денег, другой, видно, пить не привык.