Читаем без скачивания Ты, я и Париж - Татьяна Корсакова

— Добрый вечер. — В наступившей тишине ее голос прозвучал неестественно громко.

Отец ничего не ответил, Амалия продолжала улыбаться, Серафим тоже ухмылялся и рассеянно поигрывал ножом, дядя Вася хмурился, и только Серебряный вежливо кивнул в ответ на приветствие.

Что дальше? Ощущение такое, словно ее появлению, мягко говоря, не рады. Может, в ее отсутствие что-то случилось? Почему все так на нее смотрят? В любом случае оставаться на пороге — глупо, надо двигаться к столу.

Каблуки были очень высокими, а паркет в обеденном зале очень скользким. Нужно идти осторожно, выверять каждый шаг. Господи, какой кошмар…

Когда Тина наконец добралась до своего места, она чувствовала себя как пробежавший всю дистанцию марафонец.

— По какому случаю вырядилась? — громким шепотом поинтересовался Серафим, так и норовя заглянуть в вырез ее платья.

Что значит — по какому случаю? Она вырядилась по случаю семейного ужина. Здесь же так принято…

Тина украдкой осмотрелась и залилась краской стыда. Сегодня все было не так, как вчера. Мужчины были одеты по-домашнему просто: отец и дядя Вася в рубашки и брюки, Серафим и Серебряный в тенниски и джинсы, а Амалия… Амалия казалась эталоном сдержанности и вкуса. Закрытое черное платье, скромная нитка жемчуга, волосы, стянутые в узел на затылке, макияж если и есть, то настолько искусный, что его и не заметишь.

А тут она — вся такая расфуфыренная, размалеванная, красная, как пожарная машина… От стыда захотелось провалиться сквозь землю или, на худой конец, спрятаться под стол.

— В этом доме ужин подают в половине восьмого, дочка, — голос отца звучал угрожающе спокойно.

— Но ты же сказала… — Она бросила беспомощный взгляд на Амалию.

— Я сказала — в половине восьмого, — улыбка Амалии стала еще шире. — Ты, наверное, невнимательно меня слушала.

— Да, наверное, я ошиблась. — Тина уткнулась в тарелку. Она совершенно точно помнила, что сказала Амалия, но понимала, что спорить бесполезно.

— Я еще недоговорил! — голос отца ожег, точно хлыстом. — Клементина, на кого ты похожа?!

Тина испуганно одернула платье.

— Как можно явиться к ужину в таком непристойном виде?! Это платье, — отец поморщился, — годится только для панели.

Амалия наклонилась к отцу, шепнула ему что-то на ухо, тот молча кивнул, сказал уже мягче:

— Дочка, я понимаю, что семнадцать лет ты была предоставлена самой себе и твоим воспитанием никто не занимался…

— Это неправда! — ее голос дрожал от обиды. — У меня был дед, и я не росла на улице! — Жизнь научила ее, что нужно защищаться, если не хочешь остаться аутсайдером, надо отвечать ударом на удар. — А ты, — она вперила взгляд в отца, — привез меня сюда и бросил! Ничего не показал, ничего не объяснил!

— Клементина! — в голосе отца зазвенел булат. — Мы обсудим это позже, не за ужином.

— Почему?! — Она уже не могла остановиться, копившееся все эти дни напряжение нашло наконец выход. — Ты же можешь себе позволить прилюдно сравнивать меня с проституткой!

— Ого, а у девочки есть коготки! — сказал Серафим восхищенно.

— Замолчи! — рявкнул отец. — Не смей вмешиваться, когда я разговариваю со своей дочерью. А ты, — он сейчас смотрел только на Тину, — будь любезна, выйди из-за стола. Вернешься, когда переоденешься в приличную одежду и умоешься.

Вот она — новая жизнь во всей красе! А баба Люба говорила, что хуже не будет…

Тина решительно встала, обвела присутствующих напряженным взглядом. Ее новая семья… Какая прелесть! Слезы были уже близко, закипали в горле, грозили вырваться наружу. Надо спешить…

Тина забыла про высокие каблуки и скользкий паркет. До двери оставалось совсем ничего, когда она упала. И не упала даже, а рухнула, больно ударилась боком и коленом, некрасиво, как в глупых комедиях, проехалась по зеркальному паркету. В довершение всех бед порвалось проклятое платье, разъехалось от подола до подмышки, задралось до самой талии.

— Ну что же ты так неосторожна, Клементина? — послышался над ухом голос Серафима. — Дай-ка я тебе помогу!

Она молча оттолкнула тянущиеся к ней руки, чтобы не разреветься в голос, до крови прикусила губу, держась за ушибленный бок, встала, выбежала из зала. Силы воли хватило, чтобы добраться до комнаты. Тина еще успела защелкнуть замок и только потом расплакалась. Заливаясь горючими слезами, она сбросила туфли, содрала ненавистное платье и принялась методично кромсать его на кусочки. Плотная ткань рвалась с трудом, но Тина очень старалась, вымещая на платье злость и обиду.

Слезы закончились, когда она добралась до розы. Тина даже не заметила, как они высохли и когда ушла злость. Осталась только пустота и глухая обида. А еще твердая уверенность, что все произошедшее было срежиссировано заранее. Амалия! Это все ее рук дело. Но за что? Что плохого она сделала этой стерве?..

Тина подошла к зеркалу, полюбовалась своим отражением — синяк на полбедра, опухшее от слез лицо с черными потеками туши. Надо умыться и переодеться, смыть с себя это мерзкое чувство, негативную информацию, как сказал бы дед. Разумеется, она не станет возвращаться обратно к людям, которые только по какому-то недоразумению считаются ее семьей. У нее нет семьи, она сама по себе. И вообще, возможно, детский дом — это не такой уж плохой вариант.

Решение сбежать родилось спонтанно. На тот момент оно показалось Тине очень разумным и очень аргументированным. Здесь она все равно никому не нужна, даже отцу. Он просто исполнил свой долг, приютил бедную сиротку. Приютить-то приютил, а вот что делать с ней дальше, не знает. Наверное, точно такое же происходило с ее дедом в далеком прошлом, семнадцать лет назад. Но тогда у Тины не было права голоса, а сейчас она взрослая, почти совершеннолетняя. Она вправе самостоятельно распоряжаться своей судьбой…

В дверь постучали. Девушка бросила взгляд на часы — девять вечера, ужин наверняка уже закончился.

— Тина! Эй, деточка, открывай! — послышался из-за двери голос Надежды Ефремовны. — У меня поднос тяжелый, открой быстрее!

Она немного поколебалась, а потом все-таки распахнула дверь.

— Что так долго-то? — спросила Надежда Ефремовна, ставя внушительных размеров поднос на журнальный столик. — Вот, я тебе покушать принесла.

— Это он вам велел? — Тина покосилась на поднос.

— Кто?

— Мой отец.

Повариха покачала головой, сказала:

— Заходила Леопольдовна, просила принести тебе ужин в комнату, сказала, что тебе нездоровится. А тебе и правда нездоровится? Может, врача вызвать?

— Не надо врача, уже все в порядке.