Читаем без скачивания Ты, я и Париж - Татьяна Корсакова

Все, надо выбираться, пока его не снесло совсем уж далеко…

Это был очень серьезный бой. Как там у Льюиса Кэрролла говаривала Алиса? «Мне приходится бежать, чтобы просто оставаться на месте». Так и Яну приходилось грести изо всех сил, просто чтобы оставаться с рекой на равных. Плохо различимый в темноте берег приближался очень медленно. Каждый отвоеванный у реки метр отдавался в мышцах невыносимым напряжением и болью.

Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. А так ли уж неоспоримо это утверждение?.. Ян уже начал было сомневаться, когда наконец добрался до каменных ступеней набережной. Дрожащий от холода и усталости, он вполз на бетонные плиты, рухнул на колени и закрыл глаза. Сверху лил дождь, в висках стучала кровь, в голове взрывались фейерверки, а Ян чувствовал себя самым счастливым человеком на Земле. Так и хотелось заорать во все горло: «Я сделал это!»

Он бы и заорал, но на крик не осталось сил. Сил хватило лишь на то, чтобы сидеть на бетонных плитах набережной и улыбаться…

Тина заподозрила неладное, когда Ян вдруг решил прогуляться по мосту Святого Михаила. Сердце сжалось от недоброго предчувствия, по позвоночнику пробежала дрожь. Нет, он этого не сделает, он очень рассудительный и здравомыслящий, гораздо более здравомыслящий, чем она.

А Ян решился! Наплевал на свой рационализм и на ее страх, захотел поспорить с судьбой. Господи, зачем?! У него же все есть, он молод, здоров, богат. Зачем этот неоправданный риск?..

Он решился, и она не смогла его остановить, не нашла нужных слов, не нашла в себе смелости подойти к перилам моста. А он разжал пальцы, вскинул руки, как для полета, и шагнул в пустоту…

Тина закричала, громыхнуло, черное небо перечертила ослепительная-белая молния, хлынул дождь — апокалипсис начался…

Она, задыхаясь, бежала по набережной, на мгновение останавливалась, всматривалась, вслушивалась в зыбкую темноту и снова бежала. Высокие каблуки мешали, она сбросила туфли на бегу, дальше помчалась босиком. Правую ступню что-то больно кольнуло. Ерунда! Только бы успеть, только бы найти его…

Тина попробовала кричать, звать Яна, но что-то случилось с ее голосом, кричать не получалось. И этот гром…

Сколько она уже пробежала? Пятьсот метров, километр? Он должен был уже выплыть, выбраться на берег, а его все нет…

Впереди в пелене дождя показался черный силуэт.

— Ян?! — Отчаяние придало ей сил, выпустило голос на волю. — Ян!!!

— Пташка! — С его голосом тоже что-то творилось, если бы он не назвал ее Пташкой, она бы его не узнала. — Пташка, я здесь…

Тина замерла, первое, что она почувствовала, это облегчение, такое невероятное и такое сильное, что задрожали коленки. Ян выплыл, он жив, и он ее не бросил! Спасибо тебе, Господи! Но почти сразу же, не дав опомниться и отдышаться, Тину захлестнула слепая ярость.

Как он мог?! Как он только посмел поступить с ней так жестоко?! Она же его просила, умоляла, а он взял и прыгнул. И утащил с собой в Сену ее бедную душу. Она целую вечность была без души. А это так страшно…

— Пташка?! — тонкий, едва различимый силуэт замер в нескольких метрах от него. Ян слышал частое, сбивчивое дыхание. Бежала. Пока он плыл, она бежала вслед за ним по набережной. — Пташка, я здесь!

Она шагнула навстречу, точно материализовалась из пронизанной дождем и электричеством темноты.

— Ненавижу тебя! — Она швырнула ему под ноги его туфли, развернулась, чтобы уйти.

Ян поймал ее в самый последний момент, ухватил за тонкое запястье, прижал ее горячее, извивающееся тело к своему мокрому и уставшему, нашел ее губы.

— Ненавижу, — шептала его девочка-пташка, — ненавижу, ненавижу…

Ян гасил ее ненависть поцелуями, прижимал к себе все сильнее, боялся, что если в этой кромешной тьме она вырвется, то он ее больше не найдет, чувствовал, что его пташка готова улететь насовсем.

— Прости меня, прости…

Ее платье пропиталось дождем и речной водой, прилипло к телу. Ян согрелся, теперь ему было даже жарко, а она замерзла, ее била крупная дрожь. А может, это и не от холода вовсе, а от волнения и страха, оттого, что из нее выходила ненависть?..

— Как ты мог? — Она больше не вырывалась, не делала попыток улететь. — За что ты так со мной?

— Прости! — Так же, как она, там, на мосту, твердила свое «не надо», он сейчас повторял свое «прости».

Конечно, он виноват, он только сейчас начал понимать, что, случись непоправимое, Тина осталась бы совсем одна. Нельзя было с ней так…

— Пусти! — Она отстранилась. — Тебе нужно обуться.

Смешная, зачем обуваться, когда кругом сплошная вода?

— Ты не уйдешь? Пообещай, что не уйдешь.

— Обещаю.

Пока Ян торопливо обувался, Тина стояла рядом, зябко обхватив себя руками за плечи. В темноте он не видел ее лица, не мог понять, о чем она сейчас думает, на что смотрит. Он все исправит. Он даже знает, что нужно сделать…

Дождь кончился так же внезапно, как и начался. Ничего особенного — для летней грозы это вполне нормально. То, что Тина босая, Ян увидел, только когда они вышли под тусклый свет фонарей. Мало того, ее правая нога была в крови.

— Что это? — спросил он испуганно.

Она пожала плечами.

— На каблуках бежать было неудобно.

— А кровь?

— Наверное, поранилась.

До такси он нес ее на руках. Это самое малое, что он мог для нее сделать. Тина больше не вырывалась, наверное, устала. Даже удивленные взгляды редких прохожих оставляли ее равнодушной, даже испуганные охи мадам Розы, увидевшей ее пораненную ногу. Девушка молчала, когда он обрабатывал ее рану и снимал с нее мокрое платье. Даже когда он занимался с ней любовью, она не проронила ни слова, а когда все закончилось, уткнулась носом ему в плечо и уснула. Какой-то невидимый предохранительный клапан открылся только глубокой ночью: Тина металась, звала сначала его, потом какого-то Пилата, умоляла их не прыгать…

Пилат… это еще кто такой? В сердце заворочалась ревность, за месяц Ян привык считать Тину только своей. Его пташка, его готическая девочка. А у девочки, оказывается, тоже есть тайна…

От жесточайшего приступа хандры и ревности его спасли воспоминания: то, как она, босая, бежала за ним по набережной Сены, то, с какой болью и нежностью шептала свое «ненавижу», то, как прижималась к нему всем телом. В этих воспоминаниях не было места какому-то Пилату. В этих воспоминаниях она принадлежала ему одному. Ян улыбнулся, поцеловал Тину во влажный висок, сказал шепотом:

— Я больше так не буду, Пташка. Я тебя больше никогда не обижу…

В дедовой квартире было темно и пахло затхлостью. Тина включила свет, настежь распахнула окна, поставила на плиту чайник. Ну вот она и дома! Точно и не произошло в ее жизни никаких перемен, и сказки про Золушку тоже не было. Если повезет, можно будет прожить здесь в тишине и уединении достаточно долго. Тетеньки из социальной службы, наверное, про нее уже и думать забыли, а отцу она не нужна. Скорее всего он даже вздохнет с облегчением, когда узнает, что она сбежала…