Читаем без скачивания Свои - Валентин Черных

Я ждал Классика. Зазвонил телефон, трубку сняла заведующая кабинетом режиссуры.

— Это вас, — сказала она раздраженно.

— Приезжайте срочно, — сказала мне редакторша. — Вас ждет директор студии.

— Срочно не могу. Я жду мастера. К тому же мне до студии добираться не меньше часа.

— Одну минуту, — сказала редакторша, и я услышал спокойный, медлительный голос директора «Мосфильма»:

— Возьми такси и срочно на студию. Ты мне нужен. Это просьба.

«Ты» и «просьба» обещали перемены и нечто чрезвычайное.

Я поймал такси и доехал довольно быстро: тогда еще не было автомобильных пробок. Вахтер не обратил внимания на просроченный пропуск на студию. То ли уже примелькался, то ли шел так уверенно, что вахтеры не стали всматриваться в кусок картона с фотографией.

В приемной генерального директора «Мосфильма» я был впервые. Нормальная приемная со столом для секретарши, диваном для ожидающих на трех человек, но перед приемной была еще передняя, где могли разместиться человек пятьдесят, вся съемочная группа. На столе лежала жестяная крышка от коробки для плетши, которую на всех студиях мира использовали как пепельницу.

Секретарша, средних лет женщина в стандартном костюме, со стандартной прической, сказала мне:

— Генеральный ждет вас.

Я вошел в большой кабинет с привычным портретом генсека на стене, с книжным шкафом, заполненным тоже привычным собранием сочинений Ленина и сборниками речей генсека.

Из-за стола поднялся и пошел мне навстречу пожилой мужчина, полный, с покатыми, когда-то мощными плечами, он шел, едва заметно выставив левое плечо и загребая вправо, слегка опустив подбородок к плечу. Занимался боксом, определил я. Только у боксеров сохраняется привычка склонять голову, чтобы в любой момент плечевым суставом защитить челюсть от удара.

— Вы занимались боксом? — спросил я.

— От кого слышал?

— Ни от кого. И так видно. Опускаете подбородок и загребаете вправо.

— Ты тоже, что ли?

— Немного.

— Я тоже немного. В каком весе?

— Второй полусредний.

— Я полутяж. Садись.

Секретарша внесла чай, сушки и сахар на блюдцах. Ритуал, перенятый всеми чиновниками страны. В ЦК всегда подавали чай с сушками: скромно и демократично.

— Ты еще студент?

— Аспирант.

— На хера тебе это нужно? Ученая степень нужна тем, кто ничего не может. У меня на студии есть оператор с ученой степенью, так его в группу никто не берет. Слишком ученый.

— Меня, наверное, скоро выгонят.

— Теперь не выгонят. Ты знаешь, как смотрели фильм?

— Еще не знаю.

— Смотрел Сам. Смеялся. И даже плакал, вспомнил свою молодость. Советская киноделегация едет в Германию, в Восточную, на кинофестиваль. Решено новый фильм включить в программу. Ты был за рубежом?

— Не был.

— Теперь будешь. Оформляйся.

Я заполнил анкеты, меня сфотографировали в фотоцехе — на зарубежный паспорт нужны были фотографии особого формата, — и мои документы через два часа уже отвезли в Министерство иностранных дел.

В те годы уже многие выезжали за границу, в основном в страны народной демократии, к которым относились Польша, Венгрия, Чехословакия, Восточная Германия, Румыния и Болгария, Куба. Югославия была с не очень понятным статусом — не страна народной демократии, но и не капиталистическая.

Перед первым выездом все проходили через комиссию старых большевиков при райкомах партии. Это тоже был ритуал.

К назначенному часу я приехал в райком и сел в приемной перед залом заседаний. Я был самым молодым среди ожидающих. Всем было за тридцать и даже за сорок.

Меня вызвали. Я увидел с десяток стариков с орденскими планками на пиджаках. Вела заседание женщина в строгом темном костюме. Она зачитала мои анкетные данные и цель командировки — кинофестиваль, передала анкету старику, по-видимому специалисту по Германии.

— В пункте «Какими иностранными языками владеете?» вы написали — немецким, но не уточнили, читаете ли и переводите со словарем или говорите.

— Говорю.

— Тогда поговорим…

Старики оживились, ожидая развлечения. Специалист по Германии заговорил по-немецки, расспрашивая меня о фильме и моей роли. Я отвечал. Старики слушали напряженно, явно ничего не понимая.

Женщина посмотрела на часы и прервала нашу беседу:

— Насколько я поняла, товарищ подкован.

— Вполне, — ответил специалист по Германии.

— Желаем вам успехов в командировке, — закончила собеседование женщина.

Я вышел, отметив, что единственный из членов комиссии, самый молодой, лет сорока мужчина со стёртым, незапоминающимся лицом, в скромном сером костюме и скромном коричневом галстуке, что-то записывал на листе бумаги. Тогда он был майором КГБ, я с ним, уже генерал-майором, через несколько лет буду встречаться довольно часто.

В аэропорт Шереметьево-2 я приехал за два часа до вылета. За столиками отъезжающие заполняли декларации. Я заполнил, указал тридцать советских рублей, но не указал немецкие марки, которые мне достались из запасов Афанасия. Первый раз в жизни я нарушил таможенные правила, которые потом буду нарушать всегда.

Делегация состояла из двух известных режиссеров — их еще причисляли к молодым, — двух актрис, меня и директора студии. Они приехали за час до отлета на студийных машинах: режиссеры недавно закончили фильмы и еще пользовались съемочным транспортом. Режиссеры со мною поздоровались, представились: Бойков, Голенищев, хотя в этом нужды не было, я их знал, они меня видели впервые — я назвал свою фамилию и имя. Актрисы мне улыбнулись. Они были оживлены: впереди неделя беспечной заграничной жизни. Я тогда не знал, замужем ли они, хотя замужество и женитьба в кино ничего не значили, романы возникали на сутки, на неделю, на время съемок, на поездку. Режиссерам было под тридцать, были женаты не по одному разу, происходили из хороших семей: отец Бойкова — известный писатель, отец Голенищева — популярный композитор и один из руководителей Союза композиторов.

Высокие, худощавые, они уже тогда по два-три раза в неделю играли в теннис и ходили плавать в бассейн. Бойков происходил из советской элиты, его дед участвовал в революции. Род Голенищевых упоминался в летописях еще с четырнадцатого века.

Бойков вез фильм об архитекторах, Голенищев — экранизацию по Тургеневу. Программа была сбалансированной: фильм по произведению русской классики, фильм о советской интеллигенции, фильм о колхозном крестьянстве.

Таможенники рассматривали актрис и не заставили нас открывать чемоданы. Немецкие марки я положил в карман брюк — вряд ли меня будут обыскивать.

Потом был пограничный контроль. Молодые парни пограничники, как плохие актеры, строго вглядывались в лица, сверяя с фотографиями.

После пересечения аэропортовской границы Голенищев пригласил в бар, взял для всех виски с содовой, соленые орешки, актрисам — по плитке шоколада.

— Директор опаздывает? — предположил я.

— Он идет через VIP, — объяснил мне Бойков. Так я впервые узнал, что пассажиры делятся на обычных и особо важных персон с дипломатическими или служебными паспортами.

Директор студии появился в салоне самолета за несколько минут до вылета и прошел в отсек первого класса, мы летели в бизнес-классе.

Нам предложили вина, можно было заказать рыбу или мясо, — на внутренних рейсах уже не давали курицу, ограничиваясь бутербродом и стаканом сока.

Мое место в самолете оказалось рядом с Бойковым, и я его спросил:

— Директор студии кто по образованию?

— Никто.

— Но он где-то учился?

— Наверное, в церковно-приходской школе. Но личность уникальная.

— В чем?

— Он деревенский. То ли рязанский, то ли псковский. В общем, исконно-посконный. В армии служил в пограничниках, после демобилизации приехал в Москву, устроился на завод, выбрали секретарем комсомола. В тридцать седьмом году в ЦК комсомола многих вместе со старшими товарищами постреляли и в ЦК бросили рабочих выдвиженцев. А тут война. Комсомол готовил молодых диверсантов. ТТ участвовал в их подготовке как бывший пограничник.

— А почему ТТ?

— Потому что Трофимов Трофим. Его на студии зовут Трофим, но чаще ТТ. Почти всех, кого они готовили, немцы раскрыли сразу же.

— Почему?

— А всем диверсантам давали нижнее армейское белье. Немцы тех, кого подозревали, тут же раздевали до исподнего. Если в армейском, тут же расстреливали. Говорят, и нашу национальную героиню Зою Космодемьянскую тоже так же раскололи. Потом он был в Главном штабе партизанского движения, вроде даже прыгал с парашютом в тыл к немцам. После войны его бросили на профсоюзную работу, потом он работал в Моссовете, потом в милиции.

— А почему в милиции?

— Наверное, заслали как бывшего партизана, потом в Министерстве культуры заместителем министра, и вот уже пять лет на студии. Вроде даже стал в кино что-то понимать. А первый раз, когда он смотрел материал на двух пленках, сделал замечание, мол, главный герой небрежно одет, переоденьте поприличнее, не понимая, что фильм уже снят и ничего изменить нельзя. В общем, нормальный функционер.