Читаем без скачивания Гончарный круг (сборник) - Аслан Кушу

Хаблау беспомощно и тихо заскулил, словно горюя о том, что мог бы предотвратить страшное, но не успел. Затем, сидя в воротах, запрокинул голову, обратил свою горечь к небесам и завыл жалобно и протяжно, как волки в пургу.

От людей во дворе спешно отделился человек в тулупе, запахло овчиной.

– Пшел, пшел отсюда! – тихо цыкнул он.

Хаблау перестал выть, оскалился.

– Оставь его, Газиз. Он все равно не уйдет, – махнул ему кто-то из темноты. – Ты в нашем ауле человек новый и не можешь знать, что Хаблау – пес похоронный.

Газиз отступил:

– Странная порода. Похоронный?

– Да не порода это, – разъяснил все тот же голос. – Натура у него такая – сострадающая.

Газиз некоторое время удивленно рассматривал пса во мраке, после чего спросил:

– Может, его кормят на похоронах?

– Что ты, что ты, Газиз! – словно сказанное им было кощунством, развеял предположение кто-то другой. – Он эти два дня совсем не ест, скорбит, как близкий покойнику.

Утром, надрывно врезаясь в мерзлую землю, нарушая кладбищенский покой, на косогоре за аулом завизжала бензопила. Четверо рыли могилу: Амир, коренастый и большеголовый, орудовавший бензопилой, с подстать ей крючковатыми и цепкими руками; Заур, хозяин Хаблау, с простоватым и добродушным лицом; Мет, полный, но подвижный, с шагом вразвалку; Инвер, молодой и проворный. Мороз крепчал. Отставив в сторону пилу, Амир потер заиндевевшую щетину, выдохнул:

– Так мы и до вечера не управимся.

– Насквозь промерзла земля, – поддержал его Заур, выворачивая ломом отрезанные куски литого чернозема.

– Знает природа, кому и что уготовить, – съязвил по привычке Мет.

– Ты это брось! – озираясь, словно сказанное Метом могло быть кем-то услышано, и наказание не миновало бы всех, пожурил его Амир. – Не говорят плохо о покойниках.

– Всех их ждет один конец, – не унимался Мет. – Кого сегодня, а кого днем позже, и не иначе.

Амир не ответил. Потом они продолжили копать, копали и молчали, и каждый долбил землю тем, что было у него под рукой – киркой, лопатой, ломом. Потом снова визжала бензопила, вспарывая землю аккуратными порезами, а они снова молчали, согбенно, под завывание набирающей силу вьюги, исполняя вековечную процедуру подготовки к погребению. Однако каждый не мог не думать в такие минуты об обычном: о бренности бытия, смерти, о том, кому оказывают последнюю услугу. Вспомнил о нем и Заур. Позавчера Руслана Теучева нашли за аулом в собственной машине с простреленной головой. А до этого он утром приехал к Зауру и окликнул:

– Эй, бобыль, работенка для тебя есть, запрягай кобылу!

Заур открыл дверь в сарай, в лицо повеяло животным теплом и сеном. Лошадь Аса повернула к нему голову, поводя ноздрями, потянулась к ладони. Найдя в ней кусок сахара, который хозяин приносил по утрам, слизала его грубым, шершавым языком. На пороге Аса по привычке остановилась и с надеждой бросила взгляд назад, в стойло, откуда за ней следовал ее полугодовалый жеребенок Шау-Шау. Его в сарае не было. Вчера Шау-Шау не вернулся с подножного корма. Скотину в последнее время воровали по ночам часто, а потому до наступления темноты Заур быстро собрался на поиски, обошел всю округу, но вернулся ни с чем.

– Пойдем, Аса! – хозяин тронул застывшую в ожидании лошадь, а потом, успокаивая ее и себя, добавил: – Найдется твой Шау-Шау, куда ему деться!

Аса понуро пошла за ним к оглоблям.

– К родникам гони! – усаживаясь в машину, бросил Теучев и отъехал.

Сани легко скользили по насту, унося Заура в ясное морозное утро с хладным, освежающим воздухом. Он недолюбливал Теучева, но не смог отказать ему, так как уже почти год не получал зарплаты в колхозе и перебивался такого рода заработками. Еще недавно Руслан Теучев был обычным парнем среднего достатка и ума, но потом, как только началась перестройка, быстро пошел в гору: купил автомобиль фантастических для обывателя форм и стал разъезжать на нем по аулу с видом человека, поймавшего бога за бороду. Может человек работать – пусть имеет все, что душе угодно, так Заур считал всегда. И не состоятельность Теучева вызывала неприязнь к нему, а то, что пришло с ней: спесь во взгляде, жестах, голосе. Руслан и его друзья из соседних аулов часто собирались в доме Газиза, человека в ауле нового и далеко не всем понятного. В отличие от местного начальства, приверженцев старой гвардии, которые после собраний расходились в изрядном подпитии, новые единомышленники уходили от Газиза серьезные и сосредоточенные. Однако это было на первых порах, пока они не подмяли под себя всю округу и крепко не стали на ноги. Потом же народ увидел их оргии с бесстыжими женщинами, охоту князьков с беспорядочной стрельбой в окрестных лесах и полях. Они наступали, и таких, как Заур, аульчан невольно при этом охватывали страх и тревога.

– Деловые шалят! – слащаво говорил по случаю Амир, не скрывая своего восхищения и зависти к их бесшабашной жизни.

– Тьфу ты! – сплевывал Мет. – Совсем сняли с себя вожжи людишки…

На подъезде к родникам Аса тревожно зафыркала и попятилась в оглоблях. Заур отвлекся от набегавших мыслей и воспоминаний, повел поводьями, стараясь удержать лошадь на дороге. Впереди на снегу были видны пунцовые пятна крови, невдалеке, отведя правой рукой куст боярышника, взмахами левой, его зазывал Руслан. Во всем облике Теучева было что-то от дьявола, от лукавого в лице, страшными экивоками соблазнявшего ступить в преисподнюю. Заур вышел из саней, приблизился к нему и посмотрел, куда указывал Теучев. О, мой аллах! Так вот какая работа была уготована ему! В зарослях, на запорошенном снегом лужку, с перерезанным горлом и ночью, застывшей в глазах, лежал жеребенок Шау-Шау…

– Кто это сделал? – тихо спросил Заур.

– Я! – ответил Теучев. – С оленем его спутал, подранил, зарезать пришлось.

– Тут отродясь не водилось оленей!

– Ночь была, да и я пьян, с кем не бывает, – недовольно оправдывался Теучев.

– Пить надо меньше! – бросил Заур и направился к саням.

Теучев догнал его и грубо одернул:

– Неблагодарен ты, бобыль, а что, если бы я скрыл, пропало бы мясо?

Заур попытался освободиться, но Руслан, удерживая его, предложил:

– Я заплачу, бобыль.

– Разве в деньгах дело? – повернулся к нему Заур.

– В чем же тогда?

Презрительная усмешка застыла у Теучева на лице. Это окончательно рассердило Заура, и он, вспылив, бросил:

– Мерзавец ты, вот что скажу!

Коротким, тяжелым ударом Теучев свалил его с ног.

– Так-то для тебя лучше! – заключил над ним. – Знай свое место! Сегодня жизнь человека в грош не ставят, а он о скотине сожалеет.

Бросив лежащему несколько крупных купюр, Руслан удалился. Легкий ветерок подхватил одну из них и опустил в лужицу у шеи Шау-Шау. Заур поднялся, болезненно потер подбородок и, шатаясь, пошел к саням. Голова гудела, как телеграфный столб, на душе было муторно.

Дома у ворот его ждали Хаблау и соседский малыш, пучеглазый Абрек. Заур зачерпнул у саней немного снега, поднес его к пересохшим губам. Заприметив неладное, Хаблау побежал навстречу и, когда он вышел из саней, уткнул широкую морду в ноги. «Оставь, Хаблау, ничего страшного не произошло», – успокоил он пса.

– Дядя, а я конфет Шау-Шау принес, – засеменил к нему Абрек.

Заур присел перед ним на корточки. Малыш, как и Хаблау, был тем, кого он не хотел бы расстраивать ни при каких обстоятельствах.

– Нет более Шау-Шау, – как можно ласковей сказал ему.

Абрек потупился:

– А где он, дядя?

– Убежал Шау-Шау с такими же жеребятами на зеленые луга.

– Зачем? – Абрек потер глаза, готовый вот-вот расплакаться.

– Жеребята всегда на луга убегают, – задумчиво ответил он, – чтобы потом вернуться к людям красивыми скакунами…

Вот об этом вспомнил под завывание вьюги Заур на кладбище. К полудню могила была готова. Зияя на снегу черным прямоугольником, она застыла в ожидании постояльца навечно, готовая укрыть его жирным и блестящим черноземом. В аул послали вестника. В нем последний раз взорвался разноголосый плач родственников, и черная змейка похоронной процессии потянулась на косогор к кладбищу. Впереди ее бежал Хаблау.

– Несут! – выдохнул самый молодой, Инвер, словно ставя точку в работе и мыслях копачей, в жизни Руслана Теучева.

После небольшой паузы, то ли шутя, то ли всерьез Амир обратился к Зауру:

– Сдается мне, что пес твой в прошлой жизни был плакальщиком.

Заур промолчал, а Мет не замедлил вместо него с ответом.

– Плакальщик, насколько мне известно, профессия в прошлом хорошо оплачиваемая, – произнес он. – А Хаблау скорбит по каждому бескорыстно, искренне. Кому-то же нужно нас, людей, пожалеть, если мы сами разучились делать это.

Процессия надвигалась, торопливо меняя людей под носилками. Так же торопливо, после короткой молитвы на кладбище, передавая из рук в руки лопаты, Теучева закопали и дружно прихлопали холмик над его могилой.