Читаем без скачивания Введение в историю экономической мысли. От пророков до профессоров - Евгений Майбурд

Трудно на нескольких страницах дать целостное представление о книге, которую можно (и, вероятно, следовало бы) изучать целый учебный год. Мы просто приведем несколько цитат из нее. Начинает Монтескье с характеристики своего предмета: "Законы в самом широком значении этого слова суть необходимые отношения, вытекающие из природы вещей; и в этом смысле все, что существует, имеет свои законы: они есть и у Божества, и у мира материального, и у существ сверхчеловеческого разума, и у животных, и у человека".

Таким образом, все общественные явления, о которых идет речь в его книге (включая и экономические), Монтескье сразу объявляет подверженными законам природы.

Три вида правления различает Монтескье: республика (верховная власть принадлежит всему народу или нескольким семействам), монархия (верховная власть у государя, который правит согласно законам) и деспотия (управляет одно лицо по своей воле и прихотям). При этом республика бывает демократической или аристократической.

"Для того чтобы охранять или поддерживать монархическое или деспотическое правительство, не требуется большой честности. Все определяет и сдерживает сила законов в монархии и вечно подъятая длань государя в деспотическом государстве. Но народное государство нуждается в добавочном двигателе, этот двигатель — добродетель.

…Ясно, что государь, который вследствие небрежности или дурных советов перестал бы блюсти за исполнением законов, может легко исправить порожденное этим зло: для этого ему стоит только взять других советников или самому исправиться от своей небрежности. Но если законы перестают соблюдаться в народном государстве, то оно уже погибло, так как причина этого зла может быть только в испорченности самой республики.

— Политические деятели Греции, жившие во времена народного правления, не признавали для него никакой другой опоры, кроме добродетели. Нынешние же только и говорят, что о промышленности, торговле, финансах, богатстве и даже о роскоши. Когда эта добродетель исчезает, честолюбие овладевает всеми сердцами, которые могут вместить его, и все заражаются корыстолюбием '. Тогда меняются все устремления людей, говорит Монтескье, вместо свободы по законам они хотят свободы противозаконной; каждый гражданин ведет себя, как раб, убежавший от своего господина; что должно быть правилом, называют строгостью; что должно быть порядком, называют стеснением. При наличии политической добродетели имущества частных лиц составляют общественную казну, без этой добродетели общественная казна является достоянием частных лиц. Республика становится добычей, а ее сила — это власть немногих и произвол всех".

Самое обременительное из деспотических государств, говорит Монтескье, — то, где государство объявляет себя собственником всех земель. "Неизбежным следствием этого бывает, что земли перестают обрабатываться, а если государь к тому же занимается торговлей, то оказывается разрушенной и всякая промышленность. В таких государствах ничего не исправляют, ничего не улучшают…там извлекают из земли все, что она может дать, и ничего не дают ей обратно; там все запущено, везде пустыня. Но государственная собственность на все не ослабляет жадность вельмож, а лишь еще усиливает ее. "Они станут считать своим только то золото или серебро, которое им удастся украсть и припрятать". Ни один социалист до сих пор не смог ничего возразить на это.

"Государство не может быть несправедливым, не имея в своем распоряжении рук, посредством которых эти несправедливости совершаются. Но невозможно допустить, чтобы эти руки не порадели и о самих себе, поэтому расхищение государственной казны становится в государствах деспотических явлением естественным.

Можно почувствовать метод Монтескье. Он ничего не отвергает и ничего не отстаивает. Он рассматривает вещи со всех сторон, руководствуясь общими принципами здравомыслия, естественного порядка и справедливости.

Нужны ли законы против роскоши? "Чем государство беднее, тем больше оно разоряется от относительной роскоши и тем более, следовательно, оно нуждается в законах против относительной роскоши. Чем государство богаче, тем более оно обогащается роскошью и тем более оно должно воздерживаться от законов против этого вида роскоши".

Монтескье одним из первых высказывает мысль, что обращение негров в рабов — явление антигуманное. Делает он это своеобразно — в форме девяти аргументов в защиту рабства негров. Понятно, что доводы эти — один другого нелепее. Например: "Нельзя себе представить, чтобы Бог — существо очень мудрое — вложил душу, и притом хорошую, в совсем черное тело". Или: "Невозможно допустить, чтобы эти существа были людьми, потому что если бы мы их причислили к людям, то пришлось бы усомниться в том, принадлежим ли мы сами к числу христиан". Или: "Сахар был бы слишком дорог, если бы растение, из которого он получается, не возделывалось рабами". Современному человеку позиция Монтескье представляется совершенно естественной, но для общественного сознания его современников подобное суждение было отнюдь не тривиальным, а, напротив, весьма смелым и благородным. Достаточно заметить, что сам Франсуа Вольтер — борец за свободу, кого многие называли "совестью нации", — не считал зазорным быть совладельцем судна, перевозившего черных невольников из Африки в Америку.

В разделе о влиянии почвы стран на их законы Монтескье высказывает неожиданную мысль: Степень развития земледелия в стране зависит не от ее плодородия, а от ее свободы".

В разделе о взаимосвязи законов и торговли он говорит" "Есть два вида бедных народов: одни доведены до бедности жестокостью правления, и такие неспособны почти ни к какой добродетели, потому что их бедность составляет часть их рабства; другие же бедны только потому, что пренебрегают житейскими удобствами или не знают их, и такие способны совершать великие дела, потому что их бедность составляет часть их свободы".

Рассматривая внешнеторговые ограничения, характерные для своего времени, Монтескье говорит без обиняков: "Справедливая цена товаров и истинное соотношение между ними устанавливаются только конкуренцией". И мы можем отметить появление, наконец, этого точного слова в большой литературе.

"Свобода торговли, — пишет он далее, — заключается не в том, чтобы дать волю купцам делать все что угодно; это было бы скорее рабством торговли. Не все, что стеснительно для торговца, тем самым делается стеснительным и для торговли. Нигде торговец не встречает такого бесчисленного множества ограничений, как в странах свободы, и нигде он так мало не стеснен законами, как в странах рабства". Для эпохи, когда борьба за свободу торговли только начиналась, еще даже не перейдя из литературы в политику, последнее указание является весьма проницательным. Оно не утратило актуальности и в наши дни.