Читаем без скачивания Туарег - Альберто Васкес-Фигероа

– У него есть кое-кто, кого мы желаем заполучить, – прозвучало в ответ. – А теперь и у нас есть кое-что, что ему нужно… Мы пользуемся его методами, и пусть скажет спасибо, что мы не перерезали горло никому из спящих. Мы предложим ему сделку: одного человека в обмен на всю семью.

– Если этот человек был его гостем, он не сможет ее принять. Наш закон это запрещает.

– Ваш закон уже не существует! – Малик эль-Хайдери уселся на камень, закуривая сигарету, в то время как колонна солдат и пленников начала спуск с каменистого холма в сторону равнины, где ждали автомашины. – Ваш закон, принятый туарегами для удобства исключительно туарегов, не имеет силы перед национальными законами. – Он выпустил струю дыма в лицо женщине. – Твой муж не захотел понять это по-хорошему, и теперь наша задача объяснить ему это по-плохому. Нельзя поступать так, как поступил он, потому что, дескать, ваш обычай это позволяет и пустыня слишком велика. Когда-нибудь он вернется и должен будет понести наказание. Если он хочет, чтобы его жена и дети оказались на свободе, то ему придется сдаться, чтобы его судили.

– Он никогда не сдастся, – убежденно заявила Лейла.

– В таком случае тебе следует свыкнуться с мыслью о том, что ты больше никогда не будешь свободной.

Она не ответила, устремив долгий взгляд в ту точку тростника, где, как ей было известно, прятался негр Суилем, а затем, словно навсегда распростившись со всем своим прошлым, повернулась и начала спускаться вслед за своей семьей.

Малик эль-Хайдери докуривал сигарету и жадно следил за плавным покачиванием бедер женщины. Наконец он с досадой отшвырнул окурок и не спеша двинулся за ней.

Гасель что-то увидел, как только забрезжил дневной свет, решив, что зрение его обманывает, однако по мере приближения все больше убеждался в том, что это было что-то, он не знал что, но оно выделялось на поверхности, лишенной какой-либо неровности.

Солнце начало припекать, и мужчина понял, что пора прервать движение и разбить лагерь, не дожидаясь, пока верблюдица, хромавшая с полуночи, рухнет окончательно. Однако любопытство оказалось сильнее, и он принудил животных сделать еще одно усилие, позволив им остановиться в километре от цели.

Натянул полог над животными и человеком, который был всего лишь мертвым грузом, проверил, все ли в порядке, и пешком, не торопясь, двинулся дальше, стараясь не волноваться и не расходовать скудные запасы сил, несмотря на желание броситься бежать и поскорее добраться до места.

В двухстах метрах у него уже не оставалось сомнений: белое пятно, выделявшееся на фоне белой равнины, оказалось мумифицированным и почти нетронутым, благодаря сухости атмосферы, скелетом большого верблюда с уздечкой.

Он рассмотрел его вблизи. Огромные зубы скалились в печальной улыбке смерти, из глазниц исчезли глаза, а несколько прорех в шкуре демонстрировали абсолютную пустоту нутра.

Верблюд лежал на коленях, вытянув шею на песке, и смотрел в ту точку, откуда пришел Гасель, то есть в сторону северо-востока, а значит, он прибыл с юго-запада, потому что верблюды, умирая от жажды, всегда устремляются к пункту следования – своей последней надежде.

Гасель не знал, радоваться ли ему или огорчаться. Это был скелет мехари, хоть что-то нарушило однообразие пейзажа, сопровождающего их вот уже несколько дней, но если он издох здесь, стало быть, за его спиной не существует никакого намека на воду.

Хромая верблюдица скоро околеет тут же, неподалеку, и тоже превратится в мумию с пустыми глазницами. Каждый из них обозначит середину пути. Мертвые, они соединили север с югом «пустой земли» Тикдабры.

В таком случае на что остается надеяться ему, Гаселю, которому приходится следовать дальше с двумя истощенными верблюдами и человеком, отказавшимся от борьбы, в котором лишь ему с трудом удавалось поддерживать жизнь?

У него не было желания отвечать, поскольку ответ был известен, и он предпочел задаться вопросом, кто бы мог быть хозяином этого белого мехари и что с ним случилось.

Он осмотрел шкуру и части черепа, не засыпанные песком. В любой части пустыни он смог бы подсчитать, как давно животное пало, но здесь, где было до такой степени жарко и сухо, речь могла идти как о трех годах, так и о ста.

Это была мумия, а Гасель не очень-то разбирался в мумиях.

Он почувствовал, что жара начинает его угнетать, и повернул обратно. Он возблагодарил тень и внимательно изучил лицо Абдуля эль-Кебира: тот задыхался, будучи не в силах дышать нормально. Гасель зарезал верблюдицу и напоил его кровью и почти протухшей жидкостью из желудка, которой и было всего ничего, на шесть пальцев в латунном ковшике. Хорошо еще, что Абдуль был без сознания, в противном случае он ни за что не смог бы проглотить подобную гадость. Гасель всерьез задался вопросом, а не убьет ли это его спутника, принимая во внимание, что тот не привык, как туареги, пить гнилую воду.

«Какая разница – от чего он умрет: от этого или от жажды? – размышлял Гасель. – А если все обойдется, это поможет ему продолжить путь».

Затем он лег, собираясь поспать, однако на этот раз сон не пришел, как всегда, мгновенно, вызванный усталостью после долгого пути. Ему не давал покоя скелет мертвого верблюда, один-одинешенек в сердце равнины, и он старался представить себе безумного туарега, который бросил вызов Тикдабре, отправившись из Гао или Томбукту на поиски северных оазисов.

На мехари сохранилась уздечка, а вот седло и груз потерялись по дороге. Это означало, что его хозяин умер еще раньше и верблюд пошел дальше один, в поисках спасения, которое он так и не нашел. И бедуины, и туареги обычно освобождают от сбруи животных, когда те должны умереть, чтобы хотя бы так выразить им свое уважение и благодарность за службу. Если хозяин верблюда этого не сделал, так это потому, что был не в состоянии этого сделать.

Возможно, сегодня ночью или завтра он обнаружит его труп, и пустые глазницы также будут глядеть на северо-восток в надежде увидеть конец этой бескрайней равнины.

Однако он обнаружил не один, а сотни трупов. Он натыкался на них в темноте, различал их формы в полутьме, при фантасмагорическом свете растущей луны, и новый день застал его в их окружении – неисчислимого множества людей и животных, лежавших повсюду, куда ни кинешь взгляд. И в этот момент Гасель Сайях, имохар Кель-Тальгимуса, известный среди соплеменников как Охотник, понял, что он стал первым человеком, обнаружившим останки Большого каравана.

Лохмотья ткани наполовину прикрывали тела проводников и погонщиков, многие из них не выпускали из рук оружие или свои пустые гербы. А на верблюжьих горбах лежали туарегские седла, выгоревшие на солнце, серебряная и медная сбруя и огромные тюки с товарами, лопнувшие от времени, из которых вывалилось на твердый песок их ценное содержимое.

Слоновая кость, эбеновые статуэтки, шелка, рассыпавшиеся в прах от одного лишь прикосновения, золотые и серебряные монеты и, вероятно, в сумках самых богатых купцов – алмазы величиной с горошину. Это был легендарный Большой караван, давняя мечта всех мечтателей пустыни, неисчислимое богатство, неподвластное даже воображению Шахерезады.

Это был он, однако Гасель при виде его не испытал никакой радости, только глубокую тревогу, неодолимую тоску. Созерцать мумии этих несчастных и наблюдать выражение ужаса и страдания на их лицах было все равно что созерцать самого себя через десять или двадцать, а то и через сто, тысячу или миллион лет: кожа превратилась в пергамент, пустые глазницы уставились в никуда, открытый рот застыл в последней мольбе о глотке воды.

И он заплакал. Впервые на его памяти Гасель Сайях из-за кого-то плакал, и хотя он понимал, что глупо и нелепо оплакивать тех, кто умер много лет назад, стоило ему увидеть их здесь, перед собой, и осознать степень их отчаяния в последние минуты, как ему изменила выдержка.

Он разбил лагерь среди мертвецов, сел и стал смотреть на них, спрашивая себя, кто из них Гасель, его дядя, легендарный воин, искатель приключений, которого наняли защищать караван от нападений бандитов и грабителей и который не смог защитить его от настоящего врага – пустыни.

Он бодрствовал весь день, составив компанию мертвецам: впервые с тех пор, как смерть застигла их в пути, кто-то составил им компанию, – и попросил их духов, которые, возможно, вечно блуждают в округе, чтобы те помогли ему избежать подобной трагической судьбы, указав ему путь, который не сумели отыскать при жизни погибшие люди.

И мертвецы говорили с ним своими открытыми ртами, пустыми глазницами и костлявыми руками, вцепившимися в песок. Они не сумели сказать ему, каков верный путь, однако длинная, нескончаемая череда мумий, терявшаяся из виду в юго-западном направлении, вопила о том, что направление, в котором он двигался – и откуда они пришли, – неверно. Впереди только дни одиночества и жажды, и оттуда нет возврата.