Читаем без скачивания Мосты - Ион Чобану

С писарем все же следовало вести себя осмотрительней. Не задираться. А то однажды вечером, когда отец уехал с подводой за ранеными и некому было за меня вступиться, писарь отправил меня в наряд. Я должен был показать нескольким офицерам-связистам дорогу в Валя Майчий. Деваться некуда. Двинулись мы в сторону хожинештских мостов. Возле них сердце мое так сжалось, что стало, кажется, не больше блохи. В этом месте несколько дней назад немцы расстреляли Тоадера, сына Василе Апостола. Я боялся вдруг выскочат из-под моста какие-нибудь уцелевшие фрицы и возьмутся за меня? Не случайно ведь я тоже Тоадер. Не случайно хожу по тем же тропам. Свернули мы чуть правей мостов: осторожность в таких делах никогда не помешает.

Показался дом одного из гиришенских мужиков. Думал: мы там погреемся. Я был в «униформе Антонеску», с ног до головы одна ветошь. От холода зуб на зуб не попадал.

Двор нашего гиришенского хозяина был запружен до невозможности подводами и лошадьми. Крики, ржанье. И в доме, и в летней кухне русская речь. Почти все солдаты были в немецких прорезиненных плащах. Этого не хватало — попасться в лапы власовцам!

Да будет благословенна минута, когда я узнал, что это советские артиллеристы. Раздобыли где-то огромный медный котел, наполнили кодровым вином, высыпали в него мешок сахара, и получился великолепный извар. Сроду такого не пил!

Потом с меня сняли униформу румынского королевства и принесли две пары солдатского белья. Заставили надеть одну на другую. Брюки для меня нашлись странные: немецкие, кавалерийские. Поверх теплых рубашек надели лохматый полушубок. Теперь никакой мороз не проймет. Все шло неплохо, покуда не добрались до обуви. Сапог никак не могли подыскать для меня. И засмеялись солдаты: нога в просторных постолах растет дьявольски. Выдали лишь метр бумазеи на портянки. Жалко было совать такую материю в лаптишки. Будь ее немножко больше, вполне можно бы рубашку сшить. Но делать нечего… Пора в дорогу. Здоровье дороже любой бумазеи.

Валя Майчий… Здесь пролегала передовая линия. Не стихали тяжелые бои. В течение недели монастырские угодья трижды переходили из рук в руки. Немцам пришлись по вкусу опрятные и теплые кельи монашек, их выдержанное старое вино, вальцовая мельница, дававшая белую муку, скирды сена и особенно откормленные индюки. А если еще добавить, что на монастырских угодьях работали совсем молоденькие послушницы, станет понятно: такой комфорт редко встречается на фронте.

Теперь мне оставалось узнать, кто окопался на монастырской мельнице. На мое счастье, по монастырским угодьям бегали наши солдаты. Я показал штабным связистам дом игуменьи и хотел вернуться домой. Меня не отпустили. Погоди, говорят, мы тебе документ напишем, а то патрули могут задержать. Я попросил товарищей записать в документ всю одежду, что на мне. Чтобы никто не обвинил в воровстве. Чтобы никто не подкопался.

Они смеялись и качали головами. Наконец раздобыли мне пару немецких сапог. Молодец!.. Это слово я быстро выучился понимать. И домой вышагивал чрезвычайно гордый. На мне была военная форма, в кармане документ на нее. Рот мой в улыбке расплылся до ушей. И солнце, показавшее свой лик из-за гребня холма, тоже улыбалось.

Когда мужик обзаводится обновой, солнце всегда смеется от радости.

3

Когда я проснулся, село все было в воде и мокром снеге. Растаяла тонкая ледяная корка на лужах. Офицерам и солдатам пришлось заткнуть полы шинелей за пояс.

Я узнал, что среди штатских, прибывших вместе с армейскими частями, находится и второй секретарь Теленештского райкома партии, и секретарь Бравичского райкома.

Бравичский секретарь!.. Это он настоял, чтобы именно отец непременно сопровождал его по району. Сначала мы пошли мимо церковной ограды. Близ ветряных мельниц, на вершине холма, отец остановился и сказал:

— Вот видите, Николай Трофимович, там онишканские мельницы… Слева Цибирика и Мелешены. А в двух километрах отсюда — Бравичи… Ваш райцентр.

Николай Трофимович сказал тогда твердо:

— Изгоним и добьем мы немца! Дюже добре будет!..

— Пусть только схлынут весенние воды, — добавил отец.

Долина, где пролегала бравичская дорога, разбухла от воды. Со всех холмов поток талых вод устремился в Кулин лог.

На обратном пути зашли к нам в дом — выпить вина, закусить. Натерпелись мы тогда стыда!

— Слоняешься где-то без дела!

— Замолчи, жена!

— Лучше возьмись за ум, занимайся своим хозяйством… Как порядочные люди!

Оказывается, два солдата натворили дел у нас во дворе. Расчистили вход в погреб, откинули навоз, тычки. И оба напились. А потом стали придираться к матери: почему написано, что вино отравлено? Может, она не любит советскую власть? Или Красную Армию?

Дело в том, что отец, пытаясь уберечь вино, крупными буквами вывел на стене сарая, у входа в погреб: «Отравлено!»

Этим он лишь больше привлек внимание к вину. Где это слыхано, чтобы отравленное вино прятали под тычками!

Так и бывает, когда человек перестарается. Солдат сразу же спровадили в штаб, посадили на гауптвахту. Не знаю, что потом с ними сталось. Меня послали с ранеными в Бельцы. Два дня я был в дороге.

Когда вернулся домой, шли уже совсем иные разговоры. Люди ждали весны, сева. А фронт застрял на месте. Все прифронтовые села должны были эвакуироваться.

Немцы беспрерывно вели разведку с воздуха. Каждый день посылали двухвостого коршуна: так у нас называли «раму». Повисит над селом, потом жди бомбардировщиков, лежи, уткнувшись носом в землю.

В начале апреля сельчан созвали в клуб и велели готовиться в дорогу. Без паники, без излишней торопливости. Пусть каждый вывезет все свои вещи: одежду, запасы еды, скот. Если не удастся вывезти все за один раз, можно в две ходки.

— А у кого нет подводы? — спросил кто-то из мужиков.

— У кого нет подводы, тому поможет армейский транспорт.

Пояснения давал секретарь райкома партии. Он же зачитал список, какое село куда эвакуировать.

— Гирова — в Вадулеку, Гиришены — в Брынзены!

Дошла очередь и до нашего села.

— Кукоара — в Ордашей! В нашем селе останется только председатель сельсовета, Костаке Фрунзэ.

— А как нам быть? У нас повестки.

— Не беспокойтесь… Эвакуируйте сначала свои семьи. В армию тогда пойдете со спокойной душой.

После собрания отец обнял меня. Так мы и пошли молча домой.

— И мне повестка?

— Да.

— Что же не сказал?

— Такую весть… Какой отец поспешит…

— На когда?

— Холостым… прибыть через три дня.

— Мать уже знает?

— Нет… Ты ей не говори.

— Я вас послушался… и глупо сделал!

— Почему?

— Надо было поехать с тем майором!

— С майором?

— А что? С ним что-то случилось?

— Майор убит…

Отец умолк, покусывал ожившую вишневую веточку.

— Остался один… Хотел усыновить Никэ. Не отдал я ему мальчика. Тогда хотел взять тебя с собой на фронт. Чтобы хоть тебя оберегать от смерти. Свою семью уберечь не удалось…

Страшнее войны, наверно, нет ничего на свете. И в первую очередь гибнут лучшие.

Услышав об эвакуации, дед так и взвился.

— Это вместо того, чтобы выдать каждому по винтовке — держи, стреляй в басурмана… Никуда не уйду из Кукоары! Так и передай… Петраке ушел и больше не вернулся. Знаю я, как это бывает.

Да, значит, достается война и на мою долю. Каждый день прибывали группы мобилизованных с Украины. Среди них много молдаван.

Осточертела война мужикам! Скорей бы закончилась! Некоторые батальоны почти до передовой ехали в штатском. Военное обмундирование, амуниция двигались следом.

Хорошо одетые и вооруженные солдаты сменяли тех, кто промок, озяб в окопах. На переформировании можно было выкупаться в баньке, переодеться в чистое, отдохнуть денек-два.

Я подружился с парнем из Сибири, моим погодком. Он уже успел побывать на передовой. И в вине понимал толк. За него почти все с себя отдал. Дурашливо смеясь, показывал, что под гимнастеркой у него ни рубашки, ни майки. Собственно, и показывать не надо было: в метель, в дождь он всегда ходил с расстегнутым воротом, сдвинув шапку набекрень. Глядя на него, дедушка усмехался.

— Шапка съехала на ухо и вином налито брюхо… У этого парня закалка… Холод ему нипочем!

Митря частенько заходил ко мне. Уговаривал выпить. Кто знает, что нас ждет. Митря пел:

Эх, мама, еду я впервойНе на пахоту — на бой.С поля к дому — близкий путь,Путь с войны — длиннее чуть.

И опрокидывал еще кружку вина. Потом мы снова возвращались к своим секретам, к своим планам. И вдруг Митря предложил:

— Слушай, Фрунзэ, давай умотаем в Сороки. Там создаются новые партизанские отряды. Все равно война… Чему бывать, того не миновать!