Читаем без скачивания Мосты - Ион Чобану

Много в мире неурядиц и передряг. Война. Тяжелая война. Но здесь благоухал май. Теплый, ласковый. И весна упругими толчками гнала кровь по жилам. И девушки сплетали веночки из одуванчиков. И забывали, что на фронте погиб у кого отец, у кого брат, муж, жених. Эх, жизнь военная, вся из кусков. А девушки смеялись, болтали.

Я пытался одернуть их.

— Посмотрит на вас чужой человек и скажет: вот шалые! Успокойтесь же! Не то подумают о вас бог знает что…

— Болтливая баба не всегда слаба на передок.

— Не бойся. Кошка с бубенчиками мышей не ловит.

Вероятно, не было счастливей меня человека, когда однажды вечером я узнал, что должен приготовиться. Наутро поеду на курсы. В Алчедар.

Я пошел поделиться радостью с Викой. Всю ночь просидели с ней рядом на скале, возле Реута. Молчали, слушали, как струится вода.

Со стороны Флорешт донесся далекий перестук колес. Эшелоны мчались на фронт.

И снова тишина. Давящая, тяжелая. Тьма — хоть глаз выколи. Самолеты, подобно гигантским птицам, отрывались от земли и уходили на задание. На запад. Где-то у горизонта они казались темными черточками среди звезд… Шестерки. Девятки. Дюжины. И даже по двадцать четыре… Треугольниками по три… Звено за звеном…

— Тоадер, интересно, куда они летят?

— На Яссы… наверное…

— А утром опять надо их мыть! Ты видел, как плакала та летчица? Рвала ворот гимнастерки…

— Нашла о чем вспоминать! Была в одном экипаже с мужем… После воздушного боя привезли его убитым.

Мне хотелось забыть эти ужасы. Не знаю, как другие, но я запретил бы жениться на фронте. Нет большего горя, чем видеть, как гибнет на твоих руках любимый человек. Мгновенно, как будто задувают свечу…

— Тоадер… знаешь, что сказал Митря?

— Что?

— Велел не встречаться с тобой.

— Ты разве не знаешь Митрю…

— Нет… он серьезно…

— С чего бы?

— Наверно, мать ему рассказала… Он бы такого не выдумал.

— Что она могла ему рассказать?

— Ты не поверишь…

— Поверю, скажи наконец.

— Мать родила меня от… Нет, не могу.

— Я уже слышал эту басню… давно!

— Разве неправда?

— Вздор! Я спрашивал деда Петраке… Он на меня чуть не кинулся с косой!

— Что вы, мужики, понимаете!..

Сонно мерцал Реут у наших ног. Гнал свои волны по знаменитым пойменным лугам, меж двух пажитей — пиструенской и казанештской. Да что проку! Вода убегала в низины, не оставляя изобилия на своем пути. Не слышно было ни скрипения поливальных колес, ни голосов рачительных огородников.

В луговом разнотравье, по обе стороны реки, дремали под полной луной самолеты, словно некие доисторические ящеры.

Голос далекой гармоники встревожил тишину полей — щемящий, как плач ребенка. И снова сон окутал синие ночные луга.

— Я здесь одна… боялась бы…

— Чего?

— Степной темноты…

— Притерпелась бы… Человек привыкает к любому месту.

— Особенно женщина…

— Почему?..

— Женщины вроде кошек: свыкаются…

— Поехали на курсы! Куда лучше…

— Не пускают меня. Хватит того, что Митря подался…

— Не пишет?

— Пока нет. Должно быть, писать еще нечего. Ты тоже — спрашиваешь, как Мариуца Лесничиха. Та каждый вечер прибегает с расспросами…

Вика усмехнулась, резко поднялась с камня.

— Может, она вслед за ним хотела бы в партизаны… — пришло мне в голову.

— Как знать… Наверно, и тебе нужна такая, как Мариуца…

Мост девятый

1

В Распопенском лесу я остановился посмотреть на танки. Они направлялись к передовой. В сторону моей Кукоары. А теперь, подобно большим усталым животным, отдыхали на лесной поляне.

Я двигался в противоположном направлении: я все больше удалялся от Кукоары. И она от меня… Переложив десаги с одного плеча на другое, я пошел напрямик в Олишканы.

Крестьяне пололи кукурузу: земля уже основательно прогрелась.

Немцы бомбили мост через Днестр, у Резины. Белые облачка зенитных разрывов мелькали возле самолетов. Попадали редко. И самолеты, казалось, висели высоко-высоко, на белых куполах парашютов.

Я шел босиком по мягкой пашне и бормотал одну-единственную молитву:

— Дай нам бог скорей побить немцев!

На меня неожиданно напал страх. Я был один-одинешенек среди чужих. В голову лезла всякая чепуха. Тот человек, которому я носил молоко в обмен на махорку, — жена его умирала от чахотки в заброшенном поповском доме, говорил, что у немцев вот-вот появится новое секретное оружие. В его карих глазах мелькали холодные и острые, как сталь, огоньки.

Каково же было мое удивление, когда я в Алчедаре сразу наткнулся на знакомого! Директором курсов оказался тот самый Николай Трофимович, который вместе с нами ходил мимо церковной ограды к ветряным мельницам, осматривать Бравичский район. Его район был пока еще оккупирован немцами, и он из секретаря райкома стал директором учительских курсов.

— Здравствуйте, Николай Трофимович! Не узнаете?.. Вы к нам заходили с моим отцом… И товарищем Шереметом. Помните?

— Здорово… Пешком притопал? Без телеги?

— Без… Мы привычные!

— Займитесь зараз и побачьте, чтобы устроить ребят, которые приходят… — обратился он к коменданту.

Я обрадовался, словно встретил отца. Мне все нравилось — гимнастерка из шерсти защитного цвета, детские ямочки на щеках.

— Почему он меня не вспомнил?

— Брось… вас сотни, он один… Разве всех упомнишь?

— Оно-то, конечно, верно…

— Я тебя отведу на квартиру… Век благодарить будешь… — сказал комендант курсов.

Ко мне присоединились двое ребят, тоже уставших с дороги. Они были родные или двоюродные братья — толком я не мог понять из их разговора. Один из них много лет был сыном полка, потом даже успел отслужить несколько месяцев в королевской гвардии. Фронт застал его в кодрах, когда он находился в отпуску, у родственников. Он все еще хранил свои проездные документы. Если что, вскочит в поезд и махнет в Бухарест. Отпуск у него на излете.

«Славных дружков я себе нашел! — подумал я. — Если и квартира окажется им под стать, скверно!»

— Вот, мальчики… Здесь жил алчедарский помещик… По дороге сюда видели каменный забор вокруг поместья?

— Покорно благодарим… Э-э-э! А с кем имею честь? — осведомился сын полка.

— Да ты отличный парень, отставной козы барабанщик… Честь у тебя есть, а деньги? Я — училищный сторож… комендант, значит, по-теперешнему.

— Вы мне нравитесь.

— Теперь слушайте все. Кормят здесь раз в день. Но жить будете припеваючи… В саду полно яблок, абрикосов.

Мать моя мамочка! Мы стали хозяевами самого прекрасного сада, какой только приходилось видеть на своем веку.

— Любопытно, сколько тут гектаров? — поинтересовался все тот же парень.

— Около десяти…

— Не меньше пятидесяти.

— Может, чуть меньше, — смущенно сказал сторож. Мужик, привыкший к превратностям жизни, склонен все преуменьшать. — Однако вам троим фруктов хватит да еще останется…

— Ста гектаров не наберется. Но держу пари — пятьдесят точно будет! вызывающе заявил бывший сын полка.

Такого болтуна поискать надо.

Он надевал свою униформу, надвигал на брови кепи с кокардой и день-деньской прогуливался по саду. Изучать педагогику ему хотелось не больше, чем собаке лизать соль.

Я советовал ему припрятать свою одежонку: у нас в Кукоаре из-за егерской шляпы погиб лесник, еще в начале войны.

— А в чем же мне щеголять, сударь? У вас — родители… Есть кому позаботиться… А я безотцовщина, меня в цветах нашли. Сын полка. Вскормлен ротным котлом. Другого обмундирования мне не сыскать. Оставьте меня в покое, сударь.

Дельные советы отскакивали от него, как горох от стенки.

По вечерам он наряжался все в ту же форму, наводил блеск на ботинки и шел на танцы. У девушек он пользовался невероятным успехом. Ходили за ним хвостом. Раздобыв патефон, приходили к нему в гости. Это спасало его от голодухи.

Я и другие ребята целыми днями ели кислые яблоки. Да еще радовались, что их вдоволь. На четыреста граммов хлеба в сутки жить можно, если под боком целый боярский сад.

Спали мы на кухне. В другие помещичьи комнаты не заходили, чтобы не натаскать грязи.

Армейских привычек из человека не выбьешь, хоть кол на голове теши. Наш бедный приятель привык просыпаться ни свет ни заря и чего только не делал, чтобы спать безмятежно, как мы… Но военная дисциплина висела над ним как проклятье.

Около полуночи он иногда переносил свою койку в полутемный чулан с единственным окном. Окно занавешивал наглухо. Брюки складывал под матрацем: утром будут как выглаженные. И все же на рассвете бывший солдат королевской гвардии опять гремел посудой на кухне.