Читаем без скачивания Провинциальная «контрреволюция». Белое движение и гражданская война на русском Севере - Людмила Новикова

Многие русские военные чины видели в интервенции удар по национальной гордости. Союзникам приписывали то, что они опасались роста русских войск, «дабы из роли начальствующих не перейти на роль подчиненных», а также сопротивлялись успешному продвижению русских армий[515]. Как позже писал подполковник В.А. Жилинский, «попытки русского командования идти вперед к победе наталкивались на противодействие английского Главнокомандующего и иногда сопровождались даже угрозами прекратить снабжение, если русские войска двинутся вперед»[516]. Недовольство офицеров влияло на настроение формировавшейся русской армии. Подчеркнуто обособленный быт русских и союзных частей даже во фронтовых условиях резко противоречил официальным заявлениям о единстве целей и действий союзников.

Русское командование не противодействовало антисоюзническим настроениям офицерства и целиком их разделяло. Хотя генерал-губернатор Северной области Е.К. Миллер советовал офицерам во взаимоотношениях с англичанами «не проявлять нервности», он сам признавал жалобы русских военных на порядки службы «совершенно правильными»[517]. В свою очередь, командующий белыми войсками В.В. Марушевский был сам исключительно обижен тем, что Айронсайд и его штаб не прислушивались к советам русского генерала и что вообще рослый британец свысока смотрел на низкорослого Марушевского, не доходившего ему даже до плеча[518]. Марушевский полагал, что в принципе «сыны гордого Альбиона не могли себе представить русских иначе, чем в виде маленького, дикого племени индусов или малайцев, что ли». Он был уверен, что поддержание самого статуса превосходства является сознательной политикой англичан, которые «держали себя на Севере так, как будто они находились в завоеванной, а вовсе не в дружественной стране»[519]. Видя интерес англичан к расширению своего экономического влияния на Севере России, офицеры также делали вывод, что богатый ресурсами северный регион попросту стал объектом английского колониализма[520].

Со своей стороны, многих союзных военных чинов, веривших в необходимость помощи белым армиям в борьбе с большевизмом, уязвляло и обескураживало поведение русских офицеров. Как с горечью констатировал британский полковник П. Вудс, в Мурманском крае офицерами «являлись люди, настроения которых были отчетливо антисоюзническими… а действия – открыто обструкционистскими». Он не мог объяснить это странное поведение иначе, чем завистью, мстительностью и преследованием собственных корыстных интересов[521]. Командующий бригадой британских добровольцев генерал Л. Садлер-Джексон, по свидетельству его начальства, испытывал такое недоверие к русским солдатам и офицерам, что во время совместных наступательных операций предпочитал даже выставлять собственные патрули и по возможности перепроверял русские военные донесения[522]. А корреспондент британской газеты «Таймс» в Северной области Э. Соутар вспоминал, что союзные войска жили в постоянном страхе получить удар в спину со стороны «дружественных» русских сил[523].

Антисоюзные настроения русских чиновников, военных и общественности не могли пройти незамеченными и для главного союзного командования в Северной области. Не случайно летом 1919 г., когда дальнейшая судьба интервенции обсуждалась в британском кабинете, генерал Айронсайд выступил за скорейший вывод союзных войск, отмечая ненадежность северной армии и отрицательное отношение к интервенции на Севере[524]. Впоследствии, вспоминая о русских петициях и делегациях, настаивавших на дальнейшей союзной поддержке, он отмечал, что ему «трудно было испытывать какую-либо симпатию к людям, которые так мало сделали для того, чтобы помочь самим себе»[525]. Таким образом, широкое недовольство интервенцией среди военных кругов, политического руководства и общественности Северной области косвенно способствовало прекращению союзной помощи Белому движению.

Недовольство интервенцией среди северной элиты укоренилось настолько глубоко, что даже эвакуация союзных войск осенью 1919 г. и затем поражение белых армий не заставили северян пересмотреть свои взгляды. Союзная эвакуация, значительно уменьшив северную армию и затруднив снабжение войск и населения из-за прекращения крупных поставок из-за рубежа, в первый момент породила панику в русских военных и политических кругах[526]. Но в не меньшей степени современники отмечали общее чувство облегчения и даже радости в связи с уходом союзников. Американский участник интервенции Р. Альбертсон так излагал свой произошедший незадолго до эвакуации разговор с архангельским школьным учителем. Учитель говорил: «Наш долг – [служить] России. Большевики, возможно, будут управлять нами, или, может быть, нас убьют, но наш долг – [служить] России. Англичане должны уйти»[527]. Видя в конце сентября 1919 г. архангельскую набережную, опустевшую после отхода союзных судов, чиновники и офицеры с сияющим видом поздравляли друг друга с тем, что они «опять в России», и интересовались: «Как вам нравится русский город Архангельск?» А успех последовавшего наступления северной армии многие политики и военные связывали с тем, что, не желая раньше захватывать территорию для англичан, русские солдаты теперь готовы были идти на подвиги, воюя за себя[528]. Описывая свою последнюю встречу с русским командующим Двинским участком фронта полковником А.А. Мурузи, генерал Айронсайд был потрясен, насколько открыто тот говорил о своем недоверии к интервентам и насколько был уверен, что после ухода союзников белая русская армия быстро начнет пополняться крестьянами-добровольцами и сможет смести большевистскую власть[529]. Однако военный порыв длился недолго, и Северной области было отпущено жизни менее полугода.

Недовольство интервенцией пережило Гражданскую войну. Позже в эмиграции многие участники белой борьбы, раньше возмущавшиеся союзным вмешательством, теперь именно на интервентов, которые бросили белые армии на произвол судьбы, стали возглагать значительную часть ответственности за свои поражения. Яркими оценками интервенции на Севере пестрят воспоминания, записки и речи членов Общества северян. Это эмигрантское объединение было создано в Париже осенью 1924 г. по инициативе Миллера[530]. Самому генералу и принадлежит, вероятно, одно из наиболее авторитетных эмигрантских суждений о Гражданской войне на Севере, которое он изложил в своей речи на торжественном собрании Общества северян в 1926 г. Миллер подчеркивал заслугу участников Белого движения в том, что на Севере в 1918 г. была создана «русская территория с русской государственной властью» и что они сокрушили представления о невозможности осилить большевиков. Если успехи он всецело приписывал храбрости русских офицеров и солдат, то вину за поражение Белого движения на Севере он во многом возлагал на союзников. Как утверждал Миллер, русское командование и правительство вовремя осознали опасность со стороны интервентов и не допустили «политического и экономического захвата области, для колонизации ее, с превращением ее в великобританскую концессию, изобилующую несметными естественными богатствами». Однако, по мнению Миллера, тем самым они лишили себя союзной поддержки. Союзники, утратив практический интерес к интервенции, эвакуировали свои войска, что и предопределило в итоге поражение и белого фронта[531].

Миллер, безусловно, пытался несколько облегчить свою собственную ответственность за военные неудачи белых на Севере. Но как показывают записки и мемуары северян, его отношение к интервенции разделяли многие из его бывших соратников. Они также упрекали союзников в колониальных амбициях, а падение Северной области во многом связывали с уходом интервентов. В переписке ветеранов-северян также нередки упоминания о «предательстве» белого дела со стороны союзников[532].

Существенная доля вины за поражение белых возлагается на англичан и в набросках очерка истории Северной области, написанных бывшим членом Северного правительства С.Н. Городецким на основе собранных им документов, мемуаров и писем северян. Городецкий даже расширил обвинения против союзников, показав, что уже и раньше, в историческом прошлом, они проявляли корыстный интерес к русскому Поморью. Уже с XVI в., в интерпретации Городецкого, они стремились «использовать по возможности монопольным способом» Северный край и всеми силами пытались препятствовать развитию русской торговли и мореходства, опасаясь «будущего могущества России»[533]. Интервенция же, следуя его логике, дала новую возможность союзникам, прежде всего англичанам, осуществить свои давние амбиции. Таким образом, Городецкий дал дополнительное обоснование упрекам союзников в «колониальных» намерениях.