Читаем без скачивания Негасимое пламя - Катарина Причард

Она всем сердцем привязалась к Мифф, полная страстной благодарности за ее простое, дружеское отношение, но по-прежнему называла ее «мисс». «Мисс Мифф» превращалась в «мисс Ивенс» только в том случае, если Герти бывала обижена или же в минуту раздражения, когда она грозила «уведомить об уходе». Но она отнюдь не имела намерения привести свою угрозу в исполнение. И Миффанви это знала.

Герти было приятно, что ее приняли в семье как свою. Может быть по этой причине она никогда не называла Гвен «мисс», а Нийла «мистером», как, по мнению Клер, того требовал этикет. И Клер не настаивала. Ивенсы понемногу привыкли к Герти, и Герти привыкла к Ивенсам, довольная тем, что к ней здесь хорошо относятся и считают членом семьи, что после одиноких жизненных скитаний она нашла наконец пристанище и людей, которым нужна.

Вернувшись однажды с молитвенного собрания, на которое ее пригласил булочник, Герти объявила, что она теперь «новообращенная» — адвентистка Седьмого дня.

— До чего ж хорошая религия! — сказала она Миффанви. — Меня называют теперь «Сестра Герти»!

Спустя несколько месяцев после рождения Роба, Клер пришлось снова лечь в больницу на операцию. Расстроенная, вся в слезах, поведала она Миффанви, что больше никогда не сможет иметь детей. Прошло немало времени, прежде чем силы ее восстановились.

Герти и Миффанви взяли на себя заботу о малыше, ревниво и критически относясь к стараниям друг друга. Главная беда заключалась в том, что Герти полностью завладела Робом; Миффанви жаловалась, что ее лишили законного права кормить и купать маленького братца, или укачивать его перед сном даже в те часы, когда она бывала дома. Клер не вмешивалась в это соперничество. Шло время, и малыш привык признавать над собой власть Герти и Миффанви. Мать мерцала где-то на втором плане — нежное, любящее, снисходительное существо: она никогда не заставляла Роба делать то, чего ему не хотелось.

В памяти Миффанви всплыло одно воспоминание из его раннего детства: Роб, весело шлепая по лужам, преследует выводок утят. Герти, выходившая их, в неистовом волнении несется следом. Роб нечаянно наступает на утенка, и тут Герти с размаху дает ему затрещину.

С отчаянным воплем: «Я передавлю всех ее утят!» — Роб бросился к Миффанви. Эта фраза стала крылатой в их семье — ее вспоминали всякий раз, когда кто-нибудь искал возмездия за нанесенную ему обиду.

Когда Клер поправилась настолько, что снова могла взять в свои руки бразды правления, обнаружилось, что Герти во многих отношениях просто невыносима. Увлеченная веселой игрой с Робом и Гвен, она забывала после завтрака вымыть посуду, пропускала мимо ушей распоряжения Клер о том, что готовить на обед и как крахмалить скатерти. Не раз случалось, что в день, когда к обеду бывали приглашены гости, в доме не находилось чистой скатерти, а на второе подавалась вареная баранина вместо жаркого, заказанного Клер ради торжественного случая.

— Ты гадкая, своенравная, злая девчонка! — в отчаянье кричала Клер.

Герти же, привыкшая относиться к Клер, как к больной, нисколько этим не огорчалась; считая себя самым благочестивым членом семьи, она обычно не обращала никакого внимания на подобные возгласы и, чтобы заглушить их, принималась во весь голос распевать духовные гимны. Но порою Герти все-таки обижалась на Клер и тогда бросала все дела, не желая даже пальцем шевельнуть. Она дулась до тех пор, пока Мифф не успокаивала ее оскорбленные чувства и не принималась за дело сама, исправляя промахи Герти. И все же, несмотря на эти ссоры, Клер и Герти любили друг друга, и каждая относилась терпимо к слабостям другой.

В школьные годы Роб нередко дразнил Герти и приводил ее в ярость, таская у нее из-под носа сладкие пирожки и нарочно оставляя следы грязных башмаков на свежевымытом полу. Клер жаловалась, что из всех ее детей Роб причиняет ей больше всего беспокойства. Сладить с ним Клер было явно не под силу. Когда Роб убегал с уроков или приносил из школы табель с позорно низкими оценками, Клер поручала его заботам Миффанви.

На Дэвида рассчитывать не приходилось: он относился к подобным провинностям детей, как к чему-то забавному. Клер утверждала, что справиться с Робом может одна Миффанви. И Мифф было приятно думать, что она умеет обуздывать буйные порывы младшего брата. Опа помогала ему в уроках, ходила с ним на экскурсии и «болела» за пего, когда он играл в футбол.

Так продолжалось до тех пор, пока она не кончила курс машинописи и стенографии и не устроилась на работу в контору профсоюза. В этом был повинен Билл. Билл Берри. Студент Коммерческого колледжа, где он учился вместе с Мифф, хотя вообще-то работал в доках. В колледж он поступил, чтобы наверстать то, что было им упущено в школе в годы детства. Билл, кроме того, был футболистом. В ответственных матчах он играл за Ричмонд. Они с Робом сразу нашли общий язык и отлично ладили друг с другом, пока Роб, окончив школу, не стал работать в «Диспетч». И тогда Миффанви показалось, что она потеряла брата. Их пути разошлись, и они все больше и больше стали расходиться во взглядах.

В деревьях под окном защебетала птица. В слабом свете зари уже можно было различить их серебристо-серые стволы. Вдали закуковала кукушка, и ее жалоба отозвалась в печальном сердце Миффанви. Опа вздрогнула, внезапно ощутив холод, и очнулась от видений прошлого, которые унесли ее так далеко от событий минувшего дня.

Светало. Надо было постараться уснуть. Слишком усталая, не в силах раздеться, она бросилась на постель и натянула на себя стеганое пуховое одеяло. Воспоминания о Робе, о их жизни в семье вывели Мифф из оцепенения, охватившего ее после звонка Герти. Утром, прочтя телеграмму, она не ощущала ничего, кроме страшного, безмерного горя. А теперь словно чья-то огромная рука, весь день сжимавшая ее сердце, тихонько разжалась. Боль утраты стала утихать. Но она знала, что никогда не сможет примириться с гибелью этой сильной молодой жизни, с потерей дорогого ей существа. Никогда не сможет забыть, что Роб стал жертвой исступленного военного психоза и преступных махинаций, приведших к войне. Нет, людям, которые обманывали юношей, таких, как Роб, посылая их на смерть, — этим людям вовек не будет прощенья!

Слезы хлынули из глаз Миффанви. И она зарылась лицом в подушки.

— О Робби, дорогой, — прошептала она, — если бы я могла передавить всех их утят!

Глава III

Он уронил перо. Под письмом, отпечатанным на машинке, резко выделялась его подпись: Дэвид Дилейн Ивенс. Чернила казались темнее, чем обычно; каждая буква выступала с такой отчетливостью, словно ее вывели жирным шрифтом, как на плакате. Дэвида страшило принятое им решение.

Месяцы нерешительности, нервного напряжения, смутных раздумий и бессонных ночей — все отразилось в этом письме. И вот наконец мысли его прояснились. Решительный шаг сделан: он отказался от поста главного редактора и коммерческого директора газет «Дейли диспетч» и «Уикли баджет».

«А Роб все равно убит!» — прозвенело у него в мозгу.

Эти слова снова всплыли в его сознании, словно глумясь над ним. Так было с той самой минуты, как он впервые услышал их, и все те долгие недели, когда он тщетно пытался забыться в водовороте дел.

По вечерам он читал все, что могло пролить свет на события этой войны, и среди других материалов — книгу И.-Ф. Стоуна «Закулисная история войны в Корее».

Книга была написана на основе документов и официальных сообщений. Он впервые узнал оттуда, что Совет Безопасности Организации Объединенных Наций был вынужден поддержать акцию Соединенных Штатов в Корее; что телеграмма из ста семидесяти одного слова от посла Соединенных Штатов была перефразирована и сокращена до тридцати восьми слов и в этом варианте представлена на рассмотрение Трюгве Ли лишь спустя пять часов после получения ее Государственным департаментом.

В то время еще оставалось неясным, какая из сторон первой открыла военные действия. Северные корейцы утверждали, по словам Стоуна, что «они перешли в контрнаступление, отражая нападение врага, вторгшегося на их территорию в трех пунктах». Это, однако, могло и не соответствовать истине. С другой стороны, не исключено, что южные корейцы намеренно спровоцировали конфликт тремя атаками на границе.

Дэвид искал встреч с фронтовиками, вернувшимися в Австралию из-за ранения или по болезни, выслушивал их истории и рассказы о пережитом. Один парнишка, по имени Брайан Макнамара, служил в том же взводе, что и Роб. Это он рассказал Дэвиду о сражении при Чиппийонги, в котором сам был ранен, и о том, что тело Роба нашли в глубоком снегу несколько дней спустя. Дэвид старался отогнать от себя картину, нарисованную Макнамарой, хотя она навеки запечатлелась в его душе, терзая напоминанием об одинокой и мучительной смерти сына.

Глаза Дэвида обратились к мутному окну, возле которого стоял его письменный стол. Он видел отсюда бесчисленные сверкающие провода, скрещивающиеся над сортировочной станцией, и ветви оголенных деревьев, чернеющих в ранних сумерках под моросящим дождем.