Читаем без скачивания Растафарианская история - Полина Волкова

Алфавитный городок – это, наоборот, более спокойное место (хотя считается оно не таким спокойным из-за близости к проджектам, которые начинаются уже после авеню Ди), расположенное очень далеко от метро и широких авеню. Здесь редко встречаются машины или прохожие. Несколько старых церквей, таунхаусы с запыленными окнами и заросшими мхом фундаментами, цветы в горшках на каждом крыльце и главное – alphabet city's gardens: все разные, пышные, некоторые – с огромными плакучими ивами, некоторые – с маленькими озерами, полными золотых рыбок, с темными глубокими колодцами, с непонятными скульптурами, с деревянными лавочками в глубине кустов. Раньше на месте каждого из этих садов был дом, а потом он сгорел. Люди, которые жили рядом, стали пытаться придать пожарищам более эстетичный вид, и, к тому моменту, когда кто-то захотел застроить пустующие участки, жители Алфавитного городка начали отстаивать их всеми силами. И, как это ни удивительно, отстояли. Но, не смотря на неописуемую красоту этого цветущего и пустынного места, мы без сомнений и сразу выбрали жить в Ист-Виллидже. Мне нравился этот непрекращающийся шум, движение, жизнь за окном, за которой можно было бесконечно наблюдать. Чтобы жить в Алфавитном, нужно быть more peaceful.

Но той весной мы еще совсем не знали Нью-Йорк, и только начинали осваиваться в Виллидже. Мы действовали наугад. И нам нужен был инсайдер. И стать им, по моему мнению, должен был Рэбай.

С приходом мая в Нью-Йорке началось по-настоящему вавилонское столпотворение. Вездесущие туристы-хипстеры все время фотографировали город, они заполонили авеню А, узкую солнечную и прямую улицу, забитую ресторанами, барами и сувенирными магазинами, по Сэйнт Маркс вообще стало невозможно передвигаться. Первая майская пятница была безоблачной и жаркой, и еще до захода солнца город превратился в одну сплошную вечеринку.

Мой друг позвонил Рэбаю днем, и когда стемнело, неожиданно раздался чудовищно громкий тройной звонок в домофон. В этот момент я уже доваривала борщ, и из-под крышки струился горячий овощной запах. Но Рэбай зашел только на секунду (с любопытством оглядывая нашу маленькую квартиру), взял двадцатку и сказал, что приедет скоро и привезет траву и останется на суп.

Мы докурили остатки травы, поели, посмотрели Завтрак у Тиффани, поели еще раз, посмотрели новости, сходили прогуляться, сели в кресла, включили музыку и, конечно, уже не надеялись, что он приедет, но вдруг, ровно в три часа ночи опять прозвучал долгий тройной звонок. Мы вскочили с кресел и бросились открывать. Он поднимался по лестнице очень медленно, держась за перила и как-то посмеиваясь. И когда подошел ближе, я поняла, что он просто вхлам обдолбанный.

– Yeaaahh… guys, I didn't want you to be without ganja.

Он плюхнулся в кресло, отказался от супа, отказался от кофе. Было похоже, что он сразу же заснул, но иногда руки или ноги дергались, он приоткрывал глаза и даже начинал что-то говорить, но тут же проваливался еще глубже в кресло и свой полубред. Мы не знали, что делать. Не сидеть же так до утра? Я пододвинулась и, сказав "Rabbi, wake up", взяла его за руку. Он тут же открыл глаза и чуть ни подпрыгнул в кресле. Он как-будто действительно проснулся и теперь разглядывал нас с большим вниманием и любопытством. Мой друг опять предложил ему кофе, но Рэбай сказал:

– No, guys… I can’t drink coffee today, – и закурил сигарету.

Мы думали, что сейчас он опять отрубится. Но, как ни странно, Рэбай на глазах напитывался энергией и начал, как-то неохотно и усмехаясь, а потом уже с пылом и интересом, говорить: о том, как он был в Клаб-Хаусе и всю ночь не спал, о том что жил в Ист-Виллидже много лет, начал рассказывать историю о том, как недавно порезал ножом лицо человеку, который шел по авеню А вместе с его бывшей girlfriend, о том, как он подростком приехал в Нью-Йорк, сбежал от родственников и рано утром, совершенно один, оказался на Манхэттене, на Canal Street, и пошел вверх по Бродвею, не имея никаких мыслей о том, куда и зачем он идет; рассказал, что в начале восьмидесятых он заработал так много денег, продавая траву на улице, что снял квартиру на пятой авеню; рассказал, как жил в Японии и не мог купить себе рубашку по размеру, потому что японские рукава слишком короткие и так далее… Казалось, его не очень интересовало, слушаем мы его или нет, он с упоением слушал самого себя и глаза его горели. Какой странный, неизвестный мне наркотик, подумала я. Даже не знаю, что может вызвать такое состояние.

Он говорил и говорил, и мы его не перебивали. Теперь он рассказывал про свой байк, наконец, он встал и подошел к окну, за которым медленно розовело небо.

– I didn’t see the sunrise for a long time, – сказал он.

Мы попрощались и он пообещал приехать в воскресенье часов в семь на суп или на что-то еще.

– На блины, – сказала я.

И он уехал. Когда закрылась дверь, я подошла к окну и подумала вслух: скоро лето, и ему надо заканчивать с наркотиками до того, как оно начнется, иначе он это лето не переживет.

В воскресенье (то есть послезавтра) на улице было немного холодно, дул неприятный ветер и небо затянуло сплошной бело-серой тучей, мы проснулись очень поздно и в плохом настроении, никуда не хотелось идти и ничего не хотелось делать. День незаметно закончился, мы совсем не ждали Рэбая, было очевидно, что сегодня он вряд ли появится. Мой друг пошел в супермаркет за едой и сказал, что, может быть, зайдет по дороге к Лори в Куфу и возьмет немножко травы. Дело в том, что мы стали скуривать траву все быстрее и быстрее, и если осенью двадцатки нам хватало почти на неделю, зимой – дня на четыре, то теперь – не больше чем на два дня.

Я решила пойти полежать в ванне, взяла с собой Джойса и сигареты, но вдруг в этот момент кто-то три раза, очень настойчиво позвонил в дверь. Я в ужасе побежала открывать, на ходу придумывая как бы вывернуться и умолчать о том, что мой друг пошел к Лори за травой. Еще даже не было семи.

Он сразу увидел, что я одна, но ничего не спросил, и я сказала:

– He went out, he'll be in a few minutes, and I was just going to make that russian pancakes.

Мне было очень неудобно из-за того, что сама же обещала и ничего не сделала. Но по нему не видно было, чтобы он расстроился или удивился. Он сел в кресло у окна и стал смотреть на парк. Он был в той же одежде, что и прошлый раз (что, скорее всего, означало, что он провел в ней все выходные) – в синих джинсах и такой же джинсовой куртке, дреды спрятаны под светло-фиолетовой шапкой.

– Дерево надо полить, – сказал он и кивнул на Живое дерево на подоконнике в кадке.

Я налила воды в стакан и протянула ему. Он полил растение и опять сел в кресло, положив ногу на ногу, и стал наблюдать за мной. Я очень быстро стала замешивать тесто на блины. Он расспрашивал, что это такое, и я на свое корявом, неестественном и неразговорном английском пыталась рассказать ему (мучительно избавляясь от комочков в этот момент) про масленицу, сжигание чучела, победу над зимой и про блин как символ солнца. Я была уверена, что он ничего не понял, но он кивал и выглядел очень довольным, а в самый ответственный момент вскочил и подбежал ко мне, почти засунув нос в мою кастрюлю. Первый блин, естественно, не получился. Я попыталась объяснить ему, что первый блин всегда комом, но он (совершенно точно) меня не понял и посоветовал сделать жар поменьше. Он очень мне мешал. Но в этот момент, наконец-то, мой друг вернулся домой.

Я углубилась в приготовление блинов, не сильно вслушиваясь в то, о чем они разговаривают. Они говорили про музыку, про рок-н-ролл. Рэбай назвал своих любимых исполнителей: конечно Rolling Stones, Джимми Хендрикс, Talking Heads, U2, Nirvana…

– Когда Курт Кобейн покончил с собой, – сказал Рэбай, – я целый месяц слушал в машине только его альбом. На всю громкость! Людишки просто бросались врассыпную, так страшно это было для них!

Но Рэбай так и застыл где-то в начале девяностых, никакой музыки, созданной потом, он уже не знал. Мой друг спросил его о Radiohead, но тот никогда о них не слышал. Он не знал, кто такая Бьорк, не подозревал о существовании Portishead.

Я поставила на стол сметану, растопленное сливочное масло и уже готовые блины и вернулась к плите.

Рэбай в замешательстве смотрел на блины и не знал как их есть, но когда мой друг ему объяснил, начал уничтожать их достаточно быстро. К тому моменту, когда я сняла последний блин, Рэбай уже наелся и выглядел очень довольным, а мой друг уже забивал банку.

Траву мы по-прежнему курили как в России – через бульбулятор, изготовленный из пластиковой бутылки. Оказалось, что Рэбай никогда не видел ничего подобного, и добавил – что это хуйня, и что когда мы начнем курить траву через нормальное устройство, то больше никогда не вернемся к пластиковой бутылке. И пообещал подарить нам свою трубку, через которую он курил двадцать лет. Я подумала – может я ослышалась? Свою трубку? И он ее нам отдаст? Мой друг передал мне бутылку, и я, приняв свою порцию, протянула ее Рэбаю. Но он вдруг сверкнул на меня глазами и мотнул головой, что означало "передай ему". Возможно, подумала я, он не хочет курить из-за бутылки. Но из любопытства, которое появилось у меня по отношению к Рэбаю еще в первую минуту знакомства, я спросила: