Читаем без скачивания Кисмет - Якоб Арджуни

К счастью — из вежливости или потому что был пьян — он не стал ждать ответа, а, крутанувшись на каблуках, прошаркал в кухню. Я озадаченно смотрел ему вслед, спрашивая себя, верил ли он в то, что говорил, и верил ли в то, что я верю в то, что он сказал. А может, он просто думал, что в экстремальных ситуациях простительна любая болтовня. Оставалось лишь надеяться, что Ромарио не долго будет думать. Чем скорее он сядет в самолет, тем лучше.

— Послушай, настоящий друг, — раздалось за моей спиной, — не подсобишь мне упаковать второго типа?

ГЛАВА 2

Десять лет назад Слибульский был мелким наркодилером в привокзальном квартале Франкфурта, занимался контрабандой и продажей всего, что попадало ему в руки и не было чревато мгновенной смертью потребителя. Сам он употреблял только пиво. Кроме всего прочего, он был готов взяться за любое дело, не грозившее больше чем пятью годами отсидки. В связи с одним из таких дел мы с ним и познакомились. Он помог мне проникнуть в полицейское управление Франкфурта. Немного позже его застукали на кокаине, и он на год сел за решетку. Я посылал ему видеокассеты с записями футбольных матчей и говяжью колбасу, а он в знак благодарности прислал мне коробку бельевых прищепок собственного изготовления. Я был тронут до глубины души. Эта коробка до сих пор стоит у меня на кухне, и время от времени я очень сожалею, что у меня нет сада или дворика, где можно было бы натянуть веревку и развесить на ней белье. Выпушенный под залог, Слибульский устроился вышибалой в бордель, потом работал ди-джеем в пригородных дискотеках, пока, наконец, не пристроился к одному политическому деятелю в качестве телохранителя, хотя тому, собственно говоря, опасаться было некого. Предвыборная кампания велась под девизом: «Нет насилию на улицах нашего города!», причем присутствие Слибульского на выборных мероприятиях служило антирекламой выдвинутому лозунгу. В той части города, где этот политический деятель выставлял свою кандидатуру, преступность ограничивалась выброшенными на тротуар обертками от жвачки, а единственным имевшим место насилием были лающие собаки и брюзжащие пенсионеры. Выборы были выиграны, а Слибульский — уволен. На время он снова окунулся в наркобизнес, пока три года назад его не посетила счастливая идея открыть фирму, торговавшую едой с колес. Эти небольшие фургончики на велосипедной тяге, чаше всего разрисованные в духе итальянской национальной символики, разъезжали по воскресеньям под звон колокольчиков по улицам. Не помню, чтобы я в детстве покупал мороженое у таких продавцов или хотя бы видел подобное, однако сейчас, когда фургончик встречался мне на улице, где-нибудь у плавательного бассейна, например, то я каждый раз останавливался. А поскольку не только я, а почти все, кто мог позволить себе огромную порцию мороженого из семи шариков, не нанеся большого ущерба семейному бюджету, покупали товар Слибульского нарасхват, бизнес его процветал. Дети тоже покупали мороженое, но основную прибыль Слибульский делал на людях, которые за десять марок хотели наверстать прошедшее лето. У него было девять сотрудников, семь дней в неделю разъезжавших за комиссионные на тележках с товаром, а он сидел в конторе, оборудовав себе кабельное телевидение, считал деньги и смотрел «Формулу-1». Время от времени тележки требовали небольшого ремонта, изредка исчезал тот или иной сотрудник с дневной выручкой, дважды поступали жалобы на пищевые отравления, но в основном дни его протекали весьма благополучно: он сутками сидел у голубого экрана, смотря любимую передачу, — тысяча, две тысячи, Шумахер стартует первым! За это время Слибульский сумел сколотить небольшой капитал и серьезно задуматься — вместе со своей подружкой Джиной — о собственном доме со складским помещением и мастерской, откуда можно было бы руководить предприятием, не выходя из спальни.

То, что Слибульский помог мне в эту ночь, поставив на карту все, что заработал за последние три года, было, конечно, невероятно.

— Не туда! — Он показал рукой, куда ехать. — Там дискотека, сто метров отсюда патруль каждую ночь регулярно проверяет на алкоголь.

Мы направлялись в сторону Таунуса, чтобы где-нибудь в лесу закопать трупы. При мысли напороться на полицейского, который поинтересуется документами, меня бросало то в жар, то в холод. Даже если бы полиция проявила великодушие, а слово «Каянкая» было бы для нее воплощением честности и благородства, нелегко будет объяснить, как я оказался в данном автомобиле, не говоря уже о содержимом багажника и двух лопатах из гаража Слибульского, лежащих на заднем сиденье.

— Езжай прямо и направо, — дирижировал Слибульский. — Да не тащись как черепаха!

— Пятьдесят, как и положено.

— Кто в два ночи едет с такой скоростью в автомобиле, который может выжимать двести?

Я ничего не ответил, но скорость не прибавил. Пусть лучше я буду дураком, чем лихачом, да еще при данных обстоятельствах.

— И дальний свет отключи.

— О, Господи, Слибульский!

— Ну, что задумался?

Да, Слибульский оказал мне неоценимую услугу. Без него я бы не пережил эту ночь, не говоря уже о том, что у Ромарио не было бы ни одного шанса уцелеть в этой бойне, но сейчас мне хотелось побыть одному. Слибульский за много лет стал мне родным. Иногда он был для меня старшим братом, дающим советы и вразумляющим своего младшего несмышленыша, прикрывающим меня сзади и спереди, и перед которым у меня не было тайн. А иногда я воспринимал его, наоборот, как младшего брата, надоедавшего своим нытьем и упрямством, болтавшегося у меня под ногами и мешавшего в делах.

— Слушай, давай сначала зароем этих типов, очистим забегаловку бразильца, а самого Ромарио отвезем в аэропорт. Потом можно немного и вздремнуть. А остальное — с какой скоростью мне ехать и все прочее — обсудим завтра.

Слибульский искоса посмотрел на меня, хотел возразить, но, пробурчав что-то, взял в рот конфетку и наклонился включить музыку. Дисплей вспыхнул разными цветами радуги, как ярмарочная площадь. Слибульский вставил компакт-диск, и салон наполнился грохотом в стиле техно, причем на полную мощность.

— Слибульский, выруби ты эту хрень!

Раскачиваясь взад и вперед, он заорал, стараясь перекричать грохот:

— Да погоди! Ты только вслушайся! Совсем неплохо!

Но ждать я не стал. Оглушающий рев четырех динамиков, еще свежие воспоминания, два трупа в багажнике, мелькающий перед глазами калейдоскоп огней на дисплее и неосвещенная улица… У меня было ощущение, что мы несемся в ад. Я снял ногу с акселератора и шарахнул ею по дисплею.

— Ты что, рехнулся?

— Нет, это ты рехнулся. Ты только вслушайся! Во что тут вслушиваться? Дерьмо и есть дерьмо!

Некоторое время слышался лишь тихий гул мотора. Наконец Слибульский холодно заметил:

— Это была не моя идея — прихлопнуть парней, а трупы закопать. Но получилось то, что получилось, и от того, будешь ты соблюдать правила дорожного движения или нет, ничего не изменится. А то, что в этой классной машине нас не догонит ни один легавый на своем паршивом драндулете, тебя не интересует. Ты, видите ли, не желаешь слушать крутую музыку — она для тебя хрень. А для меня, может, не хрень? По мне, так это ты настоящий суперкиллер — уложил парочку трупов, а потом желает отдохнуть. Лично мне после двух мазуриков хочется послушать что-нибудь поживее.

Я не реагировал. Стиснув зубы, смотрел на дорогу, упорно соблюдая пятьдесят километров в час, будто кому-то что-то пытался доказать. Безусловно, в такой поздний час подобная скорость была успокоительной. Я осторожно прибавил газ. Когда скорость достигла восьмидесяти, я буркнул что-то вроде: «Извини, Слибульский».

Тот только покачал головой и немного погодя спросил:

— Знаешь, что бы я сейчас сделал?

— И что же?

— Трахнул бы бабу.

— Что-что?

— Для разнообразия, — сказал Слибульский. — Вот что я тебе скажу. Чего тебе не хватает, так это хорошей бабы, постоянной любовницы. Только не говори мне, как всегда: «Эх, Слибульский». Готов спорить на что угодно, если бы тебя дома кто-то ждал, ты не был бы таким… психом.

— Психом?! О чем ты говоришь? За нами разборка со стрельбой и два трупа в багажнике.

— Вот я и говорю — надо отвлечься. И вообще разнообразие необходимо.

— Ага.

— Я на полном серьезе.

— Слибульский! Разве нам не о чем думать сегодня ночью, кроме как о моей личной жизни?

Посмотрев на меня, Слибульский почесал за ухом:

— Вот ты всегда так.

— Что я всегда так?

— Тебе всегда некогда подумать о личной жизни.

Я повернулся к нему и поймал на себе его вызывающий взгляд.

Интересно, что бы сказала Джина, услышь она в свой адрес такое? Говорил бы Слибульский такие слова в ее присутствии? И услышала бы она их? Сомневаюсь. Джина редко слушала, что говорил Слибульский. Странная парочка. Наверно, была какая-то причина, по которой эти две посредственности больше десяти лет выдерживали друг друга и даже производили впечатление относительно счастливой пары. Джина была археологом. Она летала в свои пустыни, копалась в песке в поисках древних черепков или сидела на конгрессах, дискутируя во всех уголках мира о результатах своих раскопок. Что делал в этот момент Слибульский — мотал срок или делал миллионы на мороженом, — ее мало интересовало. Находясь дома, она корпела за микроскопом, изучала пробы пыли, а когда к Слибульскому приходили клиенты, от имени своих боссов заявлявшие, что тот не оплатил очередную партию наркотиков, Джина просто закрывала дверь. Не исключено, что роль «разнообразия», которая ей отводилась по вечерам, вполне устраивала ее. Слибульский, по-видимому, тоже был для нее таким «разнообразием». Может быть, Ромео и Джульетта тоже стали бы такими, проживи они столько лет вместе.