Читаем без скачивания Кисмет - Якоб Арджуни

Но как бы то ни было, с того дня мы стали здороваться друг с другом, а когда спустя некоторое время умерла его жена и он начал приводить к себе в квартиру русских проституток, то окончательно ко мне потеплел. Объяснялось это в основном его стыдливостью, потому что благодаря тонкому потолку новостройки я стал свидетелем его регулярных любовных свиданий. Мы с ним даже как бы породнились, поскольку в его тупом сознании Турция, граничащая с Грузией, в значительной степени ассоциировалась с Россией.

Сегодня, войдя в овощной магазин, я, как всегда, радостно поприветствовал его:

— Привет!

Он быстро отложил газету — вероятно, изучал рубрику объявлений интимных услуг. Была пятница, и зеленщик, по-видимому, хотел вызвать на завтра проститутку. Я между тем взял за правило в субботу вечером не слишком рано возвращаться домой. Обычно в этот день я посещал Дебору.

Он подошел к прилавку, маленький и тщедушный, поправил жидкие белесые волосенки и уставился на меня своим ставшим уже привычным заискивающим взглядом. Вообще-то мы всегда избегали смотреть в глаза друг другу. Глаза — это словно витрины наших оружейных складов, защищающих нас от оскорблений, подлостей и неприязни других людей. Инстинктивно чувствуя это, мы оба предпочитали приветствовать друг друга на лестничной клетке, а не вести долгих пустых разговоров и выработали ряд уловок и трюков, чтобы не смотреть в глаза друг другу.

— Ну и погода! Еще только май, а все уже ходят в майках с короткими рукавами, — сказал сосед, глядя на мои руки, а потом — через мое плечо — на улицу. — Кажется, гроза собирается. Небольшой дождичек не помешал бы!

Я оглянулся и тоже посмотрел, что делается на улице. Нам опять удалось избежать встречных взглядов: несмотря на то, что мы стояли рядом, можно было сосредоточить взгляд на припаркованных к дому машинах, а потом перевести его на груды пустых коробок. Когда шел дождь, лавочник брал с собой промокшие ботинки, чтобы было на что смотреть. Поздней осенью он не отрывал взгляда от вьющихся вокруг фруктов ос, а по утрам внимательно наблюдал процесс растворения сахара в чашке кофе. Я же не мог придумать ничего лучшего, как опустить голову и задумчиво почесать в затылке.

Коротко выразив свое отношение к погоде, я спросил, не слышал ли он рано утром подозрительного шума в моей квартире.

— Вижу, ночь вы провели нескучно, верно? — подмигнул он. — Не беспокойтесь. Я уже не спал.

— С чего вы взяли, что я нескучно провел эту ночь?

— Ну, это… — Он игриво ухмыльнулся. — Когда не можешь попасть ключом в замочную скважину собственной двери, значит, до этого хорошо провел время, не так ли? Ну, дело житейское. В такую погоду организм оживает. Сейчас тут тепло, как у вас на родине.

— Хм. Разве я открывал дверь?

В этот момент шея его вытянулась, и он с удивлением посмотрел мне прямо в лицо, но быстро перевел взгляд на коробки с фруктами.

— Вы что, не ночевали дома?

— Я ночевал у своих друзей и только что вернулся.

— Да? Очень странно. Мне показалось, что кто-то был у вашей двери примерно в шесть утра.

— А в квартире?

— В квартире? Вроде бы никаких шагов не было слышно, обычно…

Ему страшно хотелось узнать, что со мной было этой ночью, но спросить не решался. С тех пор как к нему стали ходить проститутки, лавочник не вмешивался в мою частную жизнь.

— Пожалуй, пойду, посмотрю, что у меня там делается, — сказал я, затем попрощался, глядя на коробки, и, не дожидаясь ответа, пошел к своей двери.

Внешне замок выглядел как обычно. Если кто-то и пытался проникнуть в квартиру, то действовал без взлома. Я сунул ключ в замочную скважину. Закрыто на два оборота, как всегда. Я толкнул дверь и заглянул в маленькую квадратную прихожую с вешалкой и батареей пустых бутылок. Некоторое время постоял на пороге, не заходя в квартиру, и прислушался. Наконец вошел внутрь, обошел кухню, две комнаты, ванную и вспомнил, что оставил окно открытым, потому что из раковины в кухне чем-то воняло и я решил проветрить помещение. Возможно, бандиты собирались проникнуть в квартиру, попробовали открыть своими ключами — авось случайно подойдут — и снова исчезли?

Я закрыл дверь, сварил кофе и сел с чашкой к телефону. Сначала решил позвонить Слибульскому: во-первых, узнать о его самочувствии, во-вторых, выяснить насчет конфет. В офисе продавец мороженого сказал мне, что Слибульский отъехал за одноразовыми стаканчиками. Потом я на всякий случай набрал номер в квартире Ромарио. Вдруг его подружка, или гость из Бразилии, или еще кто-то в полном неведении ждет хозяина, выглядывает из окна, злится, но может и того хуже — этого кого-то допрашивают в полиции, а он ничего не понимает и нуждается в помощи. А возможно, понимает, тогда тем более нуждается в помощи. Но никто не взял трубку. Я закурил, перебирая в памяти всех знакомых Ромарио, кого следовало бы проинформировать о случившемся, но вспомнил только уборщицу, которая два раза в неделю убирала в ресторане — крепкая пожилая женщина-португалка, — но я не знал ни ее имени, ни адреса.

После второй чашки кофе я вынул из нагрудного кармана мобильник рэкетиров, попытался вытащить из памяти номера телефонов, которых там не оказалось, потом нажал кнопку повтора. Кому последнему звонили бандиты? Диспетчеру с гессенским говорком, который я имел удовольствие услышать вчера? Кому-нибудь из боссов? Девице — «секс по телефону» для глухонемых? Возможно, им запретили открывать рот — с гессенским диалектом легче вычислить, а условным знаком мог быть свист или щелчок в трубку. Однако просвистеть место, где они находятся, было непросто.

Я попытался сконцентрироваться и нажал кнопку. На дисплее высветился шестизначный номер, начинающийся на восьмерку, — номер в Оффенбахе. Пока в трубке раздавались гудки, я набросал в уме несколько фраз: якобы звоню победителю лотереи, который выиграл машину, и как с ним можно встретиться, чтобы оформить выигрыш. Но никто не ответил, и после двадцатого гудка я отключился. В офисе у меня был справочник, по которому можно найти адрес по номеру телефона.

По своему городскому телефону я позвонил одному полицейскому, который не мог мне ни в чем отказать. Это был шеф франкфуртской полиции по делам иностранцев. Он имел семью и однажды был заснят на видео в окружении несовершеннолетних мальчиков в борделе для голубых. Я знал про видеозапись.

— Хетгес.

— Добрый день, господин Хетгес. Это Каянкая.

Молчание в трубке, тяжелое дыхание, шаги… Хлопнула дверь, потом шипящий голос ответил:

— Мы же договорились, что вы не будете звонить мне на работу!

— Но в вашей квартире трубку всегда берет ваш четырнадцатилетний сын, и у меня сразу возникают ассоциации…

Снова прерывистое дыхание и тишина.

— Что вы хотите?

— Мне нужно выяснить имя владельца одного БМВ. — Я дал ему номер машины. — И еще мне нужна вся информация о новых преступных группировках, действующих в районе вокзала.

Хетгес помедлил.

— Мне нужно время, чтобы выяснить это. Вы же знаете, я работаю в полиции по делам иностранцев.

— Тогда узнайте и не пытайтесь отделаться отговорками. Мне нужны имена боссов, адреса, приблизительное число участников банды и т. д. до второй половины завтрашнего дня.

— Но мне не так просто получить доступ к этой информации, она большей частью идет под грифом «Секретно».

— У вас все получится. Секреты долго не хранятся — ни видеозаписи, ни списки мафиозных организаций, — все в конце концов выходит наружу…

Не успел я договорить, как он положил трубку. Но я был уверен, что Хетгес вывернется наизнанку, а добудет всю нужную мне информацию до завтрашнего дня. Так продолжалось уже около восьми лет.

Строго говоря, информацию о пресловутой видеокассете я держал про запас, собираясь использовать ее, когда речь зашла бы о выдаче фальшивых паспортов для беженцев, к тому же вся эта история, по-видимому, уже давно была исчерпана и валялась в мусорной корзине. Но, во-первых, Хетгес этого не знал, а во-вторых, свинство остается свинством даже через столько лет, тем более свинство такого деликатного свойства. Достаточно было запустить подобный слух на страницы газет или на телевидение, и шеф полиции по делам иностранцев, правая рука федерального министра внутренних дел, лишился бы своего поста, а затем и семьи.

Если же его фото стало бы светиться в газетах, то ему и вовсе пришлось бы покинуть город. Тогда Хетгес вынужден будет осесть где-нибудь в зоне ограниченного приема радиоволн — например, в Люксембурге или другом княжестве, лишившись при этом не только многотысячных барышей, но и возможности общения с пятнадцатилетними арабскими подростками. Можно себе представить газеты, пестрящие заголовками типа «Гомокомиссар, выдающий вид на жительство, сожительствует с детьми». «Вместо того чтобы выставлять, шеф по делам иностранцев — вставляет им» и тому подобное. Тот факт, что сами мальчики и их бордельный «пахан», учитывая такую возможность, прилично доили его, отнюдь не оправдывало Хетгеса ни в глазах общественности, ни в глазах семьи.