Читаем без скачивания И шарик вернется… - Мария Метлицкая

Родители уезжали на два года за границу, в очень далекую, неизвестную и таинственную страну — Малайзию. Таню с собой не взяли: при посольстве была только начальная школа. Мама плакала перед разлукой и обнимала ее, Таня тоже плакала и целовала маму и маленькую Женечку. Разлука представлялась ей большим и необъятным горем. Какие там джинсы, жвачки и дубленки? А два года не видеть маму и сестру? Провожали родителей в Шереметьево. Мама шла по длинному коридору, махала рукой и вытирала слезы, отец нес на руках плачущую Женечку. Потом, конечно, были письма и фотографии, цветные открытки с необычайными красотами — водопадами, океаном, китайскими пагодами. При любой возможности мама присылала Тане подарки: кофточки, платья, заколки и главное богатство — эластичные цветные колготки, красные, синие и белые. А на Новый год приехал курьер с огромной коробкой, в которой были невиданные деликатесы: копченая колбаса, черная икра, шоколадные конфеты и миноги в желе — любимое бабулино лакомство. В общем, не Новый год, а сплошное гастрономическое великолепие и разврат, как сказала бабушка. Еще мама присылала цветные ластики, пахнувшие малиной и клубникой, и перьевые китайские ручки, которые не текли — гладкие, перламутровые и очень удобные. А бабушка посылала с оказией маме и отцу бородинский хлеб и селедку в плоской металлической банке. На Таниной тумбочке у кровати стояла фотография Женечки, и каждый раз на ночь она ее целовала и говорила «спокойной ночи».

Два года пролетели, и Таня с бабушкой встречали свою семью в Шереметьево. Таня почему-то очень волновалась, и у нее сильно потели руки. Маму она сразу не узнала: боже, какая красавица! Женечка выбежала навстречу, и Таня подхватила ее на руки. Та вырывалась и кричала, что Таню она не знает, что ее сестра осталась там, на фотографии, в посольстве.

– Ты чужая девочка! — заявила Женечка.

Таня плакала и смеялась. Дома ждал накрытый стол: бабуля расстаралась. Мама с папой ели холодец и пироги и стонали от удовольствия. Женечка крутилась возле стола и отказывалась от незнакомых деликатесов. Потом она начала капризничать, и ее уложили спать. Таня присела на край кровати и гладила спящую сестру по голове. Она была счастлива.

Потом, конечно, мама стала разбирать чемоданы. Господи, и чего там только не было! Все, что могла и не могла себе представить советская девочка-подросток, выросшая в обычной среднестатистической семье. Какие платья, юбки, курточки! Какие лаковые туфельки — красные, черные, фиолетовые! А кожаная юбка! А золотое колечко с мелкими бирюзинками! Таня засыпала счастливая под тихий шепот бабушки и мамы, которые сидели за столом до рассвета, никак не могли наговориться.

В школу, конечно, мама «выпендриваться» не разрешила. А как хотелось! Потихоньку Таня положила в мешок со сменкой лаковые туфли и вскоре убедилась: мама была права, девчонки смотрели на нее косо, с явной завистью и осуждением. Конечно, кроме Верки и Ляльки. А как иначе? Они же близкие подруги, самые близкие. Поэтому зависть исключалась.

Верка

Какая зависть? Чему завидовать? Тряпкам и жвачкам? Этого добра у Верки было навалом. Гарри ее баловал, как мог. Покупал вещи на валюту, водил обедать в рестораны, возил на лучшие курорты. Верка ни в чем не знала отказа. Но разве дело в этом? Верка скучала по маме, каждый день и каждую ночь. Днем — еще куда-никуда, а ночью становилось совсем плохо. Верка плакала и причитала. Засыпала только под утро, вконец измученная. От Гарри она свои страдания скрывала, понимала, что и ему ох как нелегко. Видела, как он сидит на кухне, уронив голову на руки. И час сидит, и два.

Верка не завидовала ничему и никому в этой жизни, только тем, у кого была мама. Она помнила, как мама садилась на край ее кровати, щекотала ее за ухом и тоненькой струйкой дула в ухо. Верка отворачивалась и смеялась. И не было большего счастья.

Конечно, она понимала, что отец — совсем молодой мужчина, интересный и обеспеченный. Лакомый кусок для любой дамочки. Но что Верке до этого? Делить отца она ни с кем не собиралась. Эгоистка? Пусть так. Но не надо судить. Вы бы так попробовали! Не приведи господи.

Лялька

Лялька тоже никому не завидовала. Еще чего! Глупость какая! Зависть — непродуктивное чувство. Умная Лялька это понимала.

Тряпки Ляльку не очень интересовали. Ее не портили даже серые и убогие произведения советской легкой промышленности, потому что у нее была «фактура» — так говорила Танина бабушка: длинные и стройные ноги, тонкая талия и роскошные цвета льна длинные волосы.

Можно завидовать крепкой и дружной семье, но у кого на деле было так? У Таньки — отчим, неплохой, конечно, дядька, но не родной отец. У Верки вообще горе, мать похоронила. У Шурыгиной и вовсе вся жизнь развалилась — отец ушел к молодой, мамаша спивается. Вот уж кому можно посочувствовать! У Зойки бабка — идейный тиран, так говорит Лялькин отец. Держит эта бабка все семейство в ежовых рукавицах, не забалуешь. У Светика-семицветика все как сопли и сахарный сироп: «сю-сю» — и все общение. Мать под ней и папашей стелется, прогибается по полной. Смотреть противно.

Так что в свои четырнадцать лет Лялька четко усвоила: счастья нет, а есть покой и воля — как, смеясь, говорил папа. Еще Лялька догадывалась, что у отца есть женщины. Ну, во-первых, вечерами ему звонили, и он запирался в ванной с телефоном. На выходные уезжал с ночевкой. В отпуск ездил один. В смысле без мамы и Ляльки. То есть скорее всего не один. Правда, у него была большая компания походников и байдарочников, и Ляльке очень хотелось поехать с ним, в Карелию например. Но отец ее с собой не брал, как бы она ни просилась. Говорил, всему свое время. Из всего этого Лялька и сделала выводы, что в свои поездки папан отправляется не один. Ну, и бог с ним.

А вот глупая мамаша ревновала. Подслушивала под дверью его разговоры, требовала, чтобы он ночевал дома, «соблюдал приличия». Устраивала истерики, что отец дает мало денег, а «тратить на своих потаскух — это пожалуйста». Отец ничего ей не отвечал, только ухмылялся, а она заводилась еще сильней, закрывала собой входную дверь, отец вздыхал и говорил со смехом: «Откройте амбразуру, мадам!» Мать принималась рыдать и убегала к себе в комнату. Отец чмокал Ляльку и улыбался: типа держись!

Лялька отводила глаза. Мать жалела, но слегка презирала. К чему эти истерики? Ей, Ляльке, и то все понятно. А она? Взрослая женщина. К чему так унижаться? Лялька заходила в комнату, чтобы утешить мать, а та с пафосом заявляла: «Этот мерзавец сломал мне жизнь!»

Лялька тяжело вздыхала и уходила на кухню. Мать почему-то уже не было жалко.

Светик

Светика родители раздражали — вечно крутятся вокруг нее, хороводы водят. Мать до сих пор ей ногти на ногах стрижет. Противно. Хотя любой дочуркин каприз бегут исполнять наперегонки. Даже смотреть на них смешно. Короче говоря, «то, чего требует дочка, должно быть исполнено. Точка».

Мать крутится целый день на кухне, чтобы угодить любимой дочурке и мужу. Папашу называет «кормильцем», с придыханием. А он жалеет ей денег на новую шубу и парикмахерскую. А она — ничего. Старую шубу подлатает, волосы в пучок закрутит — и опять за веник и за швабру. И так всю жизнь. А вот Светику папаша ничего не жалеет. Странно как-то. Потом она поняла: маман у него прислуга и домработница. Удобно. Вечером садятся ужинать — мать на подхвате. Кусок не успевает проглотить. Все скачет от стола к плите и наоборот. Отец раздраженно бросает ей:

– Сядь, не мельтеши.

А Светик вздыхает и закатывает глаза. Хозяйка мать отменная — и варит, и печет, и на спицах вяжет, и крючком. Отец после ужина ложится на диван перед телевизором, а маман сидит на кухне и вяжет папаше и Светику теплые свитера и носки. Тихонько так, чтобы никого не раздражать, и выражение лица у нее такое, словно она чего-то боится. А Светик отца не боится: знает, может подойти, поканючить: «Ну пап!..» Он тут же среагирует. Вообще считается, что Светик слаба здоровьем. Ну, простуды частые и горло болит. Папаша тут же привозит профессоров из закрытой поликлиники, те берут анализы, делают кардиограмму — все на дому. Маман выжимает через марлю гранатовый сок и ложками впихивает в Светика черную икру. Светик капризничает. В школу идти неохота.

Комната у Светика огромная, в два окна. Цветной телевизор, магнитофон, японский, кассетный. Болгарская дубленка цвета кофе с молоком, белые лаковые сапоги из «Березки». Чему завидовать? У Светика и так все есть.

Зоя

Зоя вообще на тряпки внимания не обращала. В ее семье ценили знания, а еще — скромность. Скромность вообще считалась главным человеческим достоинством. Да, можно позавидовать хорошей библиотеке, хорошему образованию. Но чему-то материальному — ни-ни. Хотя, если честно — а Зоя сама бы побоялась себе в этом признаться, — ей, конечно, очень нравились Танины лаковые туфельки, и золотистый ободок на волосах, и кожаный пенал на молнии. Но при этом она точно знала: без всего этого спокойно можно прожить, в жизни есть вещи куда более важные и значимые — так ее воспитывала бабушка. А главнее, чем бабушка, у Зои авторитета не было.