Читаем без скачивания Языки свободного общества: Искусство - Леонид Таруашвили

Разумеется, это не было ее концом. Прочнее всего она держалась в архитектуре, где имела сильное влияние примерно до середины ХХ столетия. В скульптуре строгая академическая традиция также еще долго давала о себе знать; так, ее блестящими представителями были: на рубеже XIX–XX вв. в Германии Ауи Тюайон в своих конных статуях, в СССР – М. Г. Манизер в своих безупречных ню. Но в целом упадок академической традиции был налицо. И произошел он именно тогда, когда все объективные условия как никогда прежде благоприятствовали ее расцвету.

А что же – в наше время? Решусь утверждать, что в наше время объективные условия еще более такому расцвету благоприятствуют. Но и сейчас, как всегда в истории, на положение дел влияют не одни объективные условия. Огромное значение имеют исторически закономерные субъективные факторы – вкусы, настроения, общие поветрия, – и они-то способны свести на нет действие объективных условий. Именно это ныне и происходит.

Но что же это за объективные условия, влияние которых столь успешно нейтрализуется субъективными факторами, и что же это за субъективные факторы, столь эффективные в своем действии?

Начнем с объективных условий.

Нередко приходится слышать, что наше время – «время высоких скоростей и стрессов». Не знаю, как насчет скоростей: склонен думать, что это по крайней мере сильное упрощение, но сила, количество и контрастность воспринимаемых из окружающего мира впечатлений до самого последнего времени действительно заметно возрастали, а соответственно этому учащались и так называемые стрессы. При таком положении дел что может быть лучшим средством от напряжения и страха, что более способно вернуть человеку чувство собственного достоинства и ясный, понимающий взгляд на мир, чем искусство классического стиля – музыка Моцарта и Гайдна, среда, оформленная ордерной архитектурой, созерцание уравновешенных и прекрасных статуарных форм. Таким образом, жизнь в окружении классического искусства должна быть, по логике вещей, насущной потребностью современного человека, которая неизбежно способствовала бы общественной востребованности AX, как института, чье назначение – такую потребность удовлетворять.

На это можно было бы возразить, что данная потребность, сколь бы насущной она ни была, среднестатистическим членом современного общества не сознается, и было бы недемократично навязывать ему искусство, которого он не просит и от которого давно отвык. Но такое возражение – будь оно высказано – основывалось бы на перевертывании реальной картины. Даже простое общение с рядовыми потребителями искусства, наблюдение за их эстетическими реакциями на то, что они видят и слышат, показывает, что именно так называемое современное искусство ими воспринимается как чуждое и далекое. Можно одобрять или не одобрять такое восприятие, можно публично его критиковать и даже высмеивать, всячески зазывать публику на выставки «авангардного» или «поставангардного искусства», сколько угодно доказывать ей, что оно хорошее; переубедишь – твоя взяла, ты честно отстоял свои позиции. Что же на деле происходит? Борцы за идеалы декадентства далеко не ограничиваются указанными способами убеждения: вот уже столетие, как они штурмуют волю и сознание рядового зрителя, вынуждая его помимо желания быть потребителем их продукции, которая всегда была ему чужда и неприятна, а теперь вдобавок к тому воспринимается как давно надоевшая. Возьмите архитектуру и дизайн. Кто спрашивал простого пешехода, хочет ли он каждый день по дороге на службу и обратно видеть здания, киоски, афиши, вывески в стиле модерн, функционализм, необрутализм, деконструктивизм и т. п.? Кто спрашивал его, прежде чем все это соорудить, превратив его жизненную среду в неиссякаемый источник эстетического, а значит, и психического дискомфорта, понравится ли ему подобный экстравагантный шик? Ставил ли себя мысленно хотя бы какой-нибудь упоенный своими строительными фантазиями homo ludens на место того, кому придется видеть эффектно взлетающие или причудливо растекающиеся конструкции не в макете или на цветном фото и даже не из окна туристического автобуса, а ежедневно проходя мимо них, при этом каждый раз замечая, что конструкция никуда не улетела и не расплылась, и от этого испытывая досадное чувство, что его просто принимают за дурака, ибо несчетное число раз показывают один и тот же простейший фокус в расчете, что он – рядовой пешеход – всегда будет реагировать на этот фокус так, будто видит его впервые в жизни?

«Но улица есть улица, – могут заметить в ответ. – и, находясь на ней, человек способен до некоторой степени ограждать свою психику от неприятных впечатлений, относясь ко всему увиденному как к чужому, отвлекаясь и постепенно прекращая на многое реагировать». Да, это так. Но, по утверждению психологов, подобная самозащита в итоге обходится человеку слишком дорого, ибо незаметные для него (подпороговые) ощущения, когда они по своему характеру неприятны, постепенно накапливаясь (суммируясь), в итоге разрешаются немотивированными вспышками отрицательных эмоций. А ведь эстетически неприятные впечатления современному человеку навязываются не только на улице. Так, он несет в свой дом вещи, которые вынужден приобретать ради их утилитарной надобности и заодно, помимо собственной воли, делается эстетическим потребителем назойливого и крикливого дизайна их упаковки, а часто и их собственного. Он к этому со временем привыкает? Ну что ж, для иных этого достаточно, чтобы за этого человека больше не беспокоиться. Но только не для тех, кто относится к подобным вопросам серьезно. Ибо такое привыкание, а точнее – такая потеря чувствительности, – это уже симптом начала психической деградации. Пускай сам по себе и не очень тревожный, но все же это симптом. И если тот, кому положено о таких вещах беспокоиться, взирает на него невозмутимо, то, значит, этот человек тоже носитель данного симптома и – хуже того, – может быть, временами замечая его в себе, втайне рад, что не одинок в своем маленьком несовершенстве.

Или вот пример навязывания несколько иного рода, менее массовый, но от этого не менее печальный. Человек мечтает приобрести хоть какое-нибудь – пускай даже самое плохонькое – издание сочинений своего любимого автора. Автор этот писал в стародавние времена, когда люди еще слыхом не слыхивали, что главное в жизни – это иметь яркую индивидуальность и всеми способами ее выказывать. Иное дело – его почитатель. Он имеет счастье жить в эпоху, когда эта простая и мудрая мысль уже успела завладеть лучшими умами, хотя сам – вероятно оттого, что слишком «зациклился» на старой словесности, – так и не сумел эту мысль усвоить. Но вот, после многих лет напрасных поисков он обнаруживает в магазине вожделенную книгу, совсем еще новенькую, только что из типографии. Стоит дорого? Делать нечего, придется раскошелиться, второй такой случай может подвернуться не скоро. Но вот беда: роскошное издание обильно снабжено самыми что ни на есть новомодными иллюстрациями, рассчитанными на вполне специфический круг ценителей. До этого узкого, бесспорно элитарного круга скромный любитель старинной словесности, конечно, не дорос; какой именно тут стиль, ему невдомек, но он готов за глаза уважать и даже хвалить и этот неведомый стиль, и эти стильные иллюстрации. Однако только за глаза! Ибо он чувствует, что ему довольно и одного взгляда на те откровенности, которые вольный художник щедро «выплеснул» на свободные от текста места, а кое-где и на сам текст, чтобы испытать нечто близкое к чувству тошноты.

Что ему делать? Если бы такая же книга, только в другом, менее художественном, издании была им как-нибудь выужена из грязной канавы, он снес бы ее реставратору, после чего та стала бы как новенькая и прекрасно бы ему служила! Но как быть с этой книгой? Купить ее и вырвать иллюстрации – значит безнадежно ее испортить; купить и оставить как есть – значит держать у себя дома вместе с высоко ценимым автором еще и прилипшего к нему наглого детину, который начинает истошно вопить всякий раз, как хозяин книги обращается к ее нежно любимым текстам!

Оставим нашего книголюба размышлять у полки в магазине – ему трудно что-то посоветовать, – а сами спросим себя: так ли уж редко оказываемся мы в сходном положении? Конечно, современный читатель давно не испытывает точно таких трудностей. В случае особой необходимости он, как правило, воспроизводит для себя на ксероксе экземпляр подходящего ему издания, так что в определенном смысле вышеописанная ситуация уже устарела. Но устарела только внешне, так сказать по техническим обстоятельствам. Вот если бы напористые мэтры и те, кто мостит им дороги, вдруг устыдились своей бесцеремонности и вспомнили, что зритель, какой бы он ни был, все же достоин того, чтобы с ним считались, тогда можно было бы с чувством облегчения сказать, что описанный случай для нашего времени не показателен. А пока он очень даже показателен, и никакой прогресс множительной техники в этом отношении ничего сам по себе не изменит.