Читаем без скачивания Языки свободного общества: Искусство - Леонид Таруашвили

И, наконец, самое важное. В самом ли деле достаточно ссылки на принцип свободы самовыражения, чтобы оправдать ту деятельность, о которой выше шла речь? Не противоречит ли как нравственным, так и правовым основам свободы принуждение масс людей к потреблению неприемлемых для них эстетических ценностей? Общим местом является положение, что свобода одного человека кончается и переходит в произвол, когда начинает ограничивать права другого. из чего следует, что, осуществляя законно ему принадлежащую свободу выражать себя, художник – а с ним и тот, кто ему покровительствует, – совершает акт произвола, если тем самым лишает других членов общества права на приемлемую для них эстетическую среду.

Могут возразить: «На всех не угодишь!» Справедливо. Но это как раз тот случай, когда принцип демократии требует считаться с мнением большинства. Не предоставляя, конечно, большинству неограниченного права выбора, которое с неизбежностью перейдет в произвол противоположного рода, но давая ему безусловное право вето на такое оформление общественных мест, которое совершенно для него неприемлемо и служит формой его эстетического тре-тирования. Понятно, что такой подход сам по себе никак не может лишить меньшинство его законного права удовлетворять свои эстетические потребности как в специальных местах, так и приватно. Что же касается упомянутого права большинства, то современные методики репрезентативных опросов предоставляют для его реализации особенно благоприятные возможности.

Так должно обстоять дело в свободном демократическом обществе, если в нем последовательно осуществляются его же собственные правовые принципы. В таком обществе могли бы иметь свою экологическую нишу и декадентские стили, но об их открытом присутствии, а тем более о тотальном господстве на городских улицах не шло бы и речи. Впрочем, и сама эта экологическая ниша оказалась бы весьма скромной. В самом деле, на что нужен «авангард» обществу с действительно свободной рыночной экономикой! Надо ли говорить, что, как бы ни декларировалась и ни защищалась законами свобода рынка, она может быть настоящей и полной только в обществе, преобладающее большинство членов которого – это люди практичные и трезвомыслящие. Когда же такие выступают в роли потребителей, производителю бывает очень нелегко манипулировать их вкусами и запросами. Станут ли они проявлять интерес к декадентской продукции, которая и при нынешнем-то положении дел находит спрос лишь благодаря легионам критиков-апологетов и рекламных агентов?

Как видим, в реальности современного свободного мира все обстоит наоборот. Бесцеремонно сметя с дороги своих более удачливых конкурентов, декадентство потоком хлынуло на улицы и площади, чтобы там непрестанно себя навязывать беззащитному перед его напором человеку толпы. Последний тем самым оказывается поставленным перед выбором: либо незаметно для себя становиться невротиком, либо впадать в эмоциональное отупение, либо – что чаще всего и происходит – соединить в себе отупение с невротическими чертами. Таким образом, «авангардное» декадентство по мере сил содействует формированию того социального типа, который в лучшем случае обременителен для свободного общества, а часто даже враждебен по отношению к нему. (В контекст авторитарного общества такой тип личности, кстати сказать, вписывается значительно легче.)

Таким образом, в обществе, практически реализовавшем либеральные принципы, декадентское искусство – «авангардное» или «поставангардное» – не может быть конкурентом искусству более традиционных направлений; в свободном состязании с последним оно обречено на поражение.

«Ну хорошо, положим, все это так, – скажет читатель. – Но почему же из всего многообразия не декадентских традиций в художественной жизни свободного общества должна взять верх именно классическая? Ведь в том гипотетическом обществе, о котором здесь идет речь, т. е. в обществе с абсолютным верховенством либеральных ценностей, господствующие стили должны определяться стихийно, и государство не только не вправе в этот процесс вмешиваться, но и обязано следить за тем, чтобы этого не делал никто! И потом, с какой это стати в свободном обществе должен быть некий господствующий стиль? Ведь на то оно и свободное, чтобы обеспечить свободу выбора идей и форм, и чем оно свободнее, тем больше в нем стилевых альтернатив!»

В таком возражении много верного. И правда, если бы в какой-нибудь, пусть даже самой цивилизованной и культурной стране современного мира художественная жизнь чудом (а иначе такое и не могло бы случиться) стала совершенно свободной, если бы внезапно куда-то исчезли мощные средства группового давления на нее и навязывания зрителю заведомо нежелательных для него вещей, то можно не сомневаться, что в искусстве этой страны очень скоро воцарилось бы пестрое и во многом безвкусное мно-гостилие, что-то вроде салонного искусства конца XIX в., только слегка модернизированного. Но чудес не бывает. Свободной художественная жизнь может стать не раньше, чем по-настоящему свободным окажется все общество, когда вровень с идеалами свободы и либеральными системами права станет развитое правосознание, дух личной свободы и справедливости. иными словами, общество должно для этого сначала перемениться в лице своих отдельных членов, перемениться так, чтобы преобладающим в нем стал внутренне автаркический и одновременно высоко социабельный тип личности. Какой же художественный стиль соответствует данному типу более, чем классика! идеальный баланс классической статуи выражает строй его души, а колонный ордер являет упорядочивающую модель его мышления и социального действия. Впрочем, выше я уже говорил о смысле координации, потому не стану здесь повторяться. Напомню только, в подкрепление сказанного, что согласно свидетельству истории значимый прогресс классического искусства всегда был связан с социальной реализацией идей свободы. Так, классический стиль возник в Афинах в V в. до н. э., после своего долгого упадка впервые возродился во Флоренции первой половины XV в., а универсальным стилевым идеалом стал в Европе эпохи Просвещения. Все это склоняет к выводу, что классика является адекватным – и, скорее всего, единственно адекватным – эстетическим самовыражением свободного общества.

Предвижу взрыв возмущения: «Помилуйте, какая это свобода?! Да это же..! А как прикажете быть с плюрализмом, разнообразием стилей и форм, свободой самовыражения? И все вот так запросто, под одну гребенку! Да это же..!!!»

Уймитесь, господа. Будьте же, наконец, взрослыми, поймите, что искусство – не детская комната с яркими обоями. Признайте: непомерное увлечение пестротой, сменой нарядов, сюрпризами и аттракционами – одним словом, «карнавальной стихией» – это свойство детской или инфантильной психики, а нормальный взрослый хотя и может порой потешить себя участием в карнавале, но не захочет проводить на нем всю свою жизнь. Согласитесь, что плохо не отсутствие стилевой пестроты, но стремление упразднить ее властной рукой. И ведь не то важно, упраздняет ли эта рука плюрализм или, наоборот, навязывает его искусству, – важно и плохо то, что она вообще вмешивается. А то, что она способна не только его упразднять, но и навязывать, хорошо видно из фактов истории. И если кто-нибудь сомневается, что многообразие стилевых форм, которое декретировала в 1932 г. программа «социалистического реализма», действительно имело место, пусть он отправится на бывшую ВСXВ поглядеть там на старые постройки. Вполне вероятно, что царящая в них стилевая пестрота будет ему претить; что ж, я вполне разделю это чувство. Но наше общее эстетическое неприятие ничего не меняет в том, что здесь мы имеем дело с самым что ни на есть настоящим стилевым плюрализмом, который в 30-е годы должен был особенно остро восприниматься на фоне стилевого единообразия в архитектуре, монументальном и прикладном искусстве предшествующих, 20-х годов. И эта погремушка плюрализма, эти «сто цветов» сказочно-нарядного оформления донельзя лучше способствовали распространению в обществе инфантильного типа личности, отмеченного регрессией к психическому миру детства, где нет мучительной проблемы самостоятельного нравственного выбора, но зато есть строгий и добрый отец, берущий на себя ее решение.

И наконец, не покушаясь на сам принцип свободы искусства, давайте посмотрим, как он выглядит в контексте прочих свобод, и попытаемся уяснить, каково его место среди других либеральных ценностей.

Вряд ли найдутся многие, кто бы не согласился с тем, что не для одного лишь искусства живет человек и не только для того, чтобы им наслаждаться, нужна человеку свобода. Рискуя вызвать неудовольствие, скажу больше: есть свободы даже более важные, чем свобода художественного самовыражения.

В самом деле, можно ли назвать свободным общество, где художественно-стилевое самовыражение ни в чем не ограничено, но при этом бескомпромиссно подавляется всякая свобода высказывания мнений? Нет, ни при каком условии нельзя, и не только потому, что в нем отсутствует главный для человека как мыслящего существа вид свободы, но и потому, что сама свобода художественного самовыражения при отсутствии свободы высказывания ничем не гарантирована, находясь в полной зависимости от каприза деспотической власти (а какой еще может быть власть в обществе, где никому не дозволено и пикнуть!). С другой стороны, можно ли назвать свободным общество, где есть свобода высказывания мнений, но нет свободы художественного самовыражения? При известном условии – да. Этим условием является наличие основных политических свобод, через посредство которых свобода высказывания обеспечивает свободу политического волеизъявления и тем самым реализует демократию. Конечно, в одной из своих составных частей свобода такого общества ограничена. Но при этом в нем налицо возможность устранить это ограничение вполне легальным путем. и даже общество, лишенное всяких политических свобод, при наличии свободы высказывания может находиться на прямом пути к всесторонней свободе.