Читаем без скачивания Месье Бонишон и мистер Норберт - Василий Жабник

— Осторожно, лестница! — предупредил мистер Норберт.

— Благодарю, — пролепетал временный слепец, пытаясь нащупать перила.

Лестница вела вниз. Месье Бонишон задохнулся от ужаса — и принялся спускаться, оберегаемый лестригонами от падения.

— Пригнитесь — тут низко... Ну, вот мы и пришли!

Руки, удерживающие месье Бонишона, исчезли. Он торопливо размотал пропитавшееся холодным потом кашне — и с невыразимым облегчением обнаружил себя не в мрачном подвале с разделочной колодой и воткнутым в неё топором, а в уютной ресторанной кабинке. Стены её были украшены картинами, крайне натуралистично, хоть и весьма талантливо, репрезентующими людоедские пиршества, и месье Бонишон не преминул заметить, что внешне лестригоны действительно ничем не отличались от тех, чьё мясо они вкушали.

— Скажи мне, что ты ешь, и я скажу тебе, что̀ ты, — месье Бонишон попытался скрыть нервозность за циническим смешком. — Любопытно, что автор этого афоризма сказал бы лестригонам?

— Ничего, я полагаю, ведь его съели бы прежде чем он успел бы произнести «нож и вилка»! — мистер Норберт громко щёлкнул зубами и расхохотался.

Друзья сели за стол и принялись изучать меню.

— Ну и названьица!.. — пробормотал месье Бонишон. — Жаркое «Орлеанская дева»!.. Отбивная «Квазимодо»!.. Суп «Маленький Принц» — с ягнятиной и лепестками роз!..

— Последнее блюдо звучит особенно заманчиво, не правда ли? — причмокнул мистер Норберт. — Предлагаю для начала оценить именно его. — Он нажал на кнопку вызова официанта.

Явился некто, скрывший внешность под чёрным вязаным шлемом, молча принял заказ — и через несколько минут вернулся с подносом, на котором стояли тарелки.

Месье Бонишон помахал ладонью, подгоняя к ноздрям исходящий от супа пар. Запах был восхитительный.

— На свете существует много табуированной пищи, — торжественно произнёс мистер Норберт. — Индусы, как известно, не едят говядину, а большинство сомалийцев — рыбу; иудеям, кроме всего прочего, нельзя кушать лягушек, столь любимых вашей нацией, а в моей родной Калифорнии штрафуют за конину. Разумеется, все эти глупые предрассудки чужды подлинным ценителям гастрономии, но запрет на поедание себе подобных не осмеливаются нарушать даже они. И когда мы переступим черту дозволенного, отведав то, что не рискнул бы отведать даже сам Брийя-Саварен, мы встанем на ступень выше всех гурманов, у коих кишка тонка узнать вкус блюд из человеческой плоти. Приступим же, пока не остыло!

Мистер Норберт погрузил ложку в тарелку, но месье Бонишон не торопился следовать его примеру. Он смотрел на кусочки мяса двух сортов, плавающих в бульоне среди алых лепестков и похожих на миниатюрные баобабы брокколи, и не испытывал ни малейшего желания угоститься. С ним от чрезмерного возбуждения стряслась примерно та же неприятность, что часто приключается с излишне впечатлительными юношами, когда им наконец-то предоставляется страстно лелеемая возможность перейти с женской помощью в разряд мужчин: организм месье Бонишона давно привык к тому, что его антропофагические позывы удовлетворяются на скорую руку с помощью различных эрзацев, и настоящая встреча с давно желаемым лакомством застала его врасплох.

Имелась и ещё одна веская причина для отсутствия аппетита. «Одно дело читать книгу про каннибалов и жевать бутерброд с болонской колбасой, воображая её копчёной человечиной, но прекрасно понимая, что на самом деле это свинина и говядина, — уныло рассудил месье Бонишон, прислушиваясь к паническому бурчанию в животе, — и совсем другое, оказывается, — всё-таки заставить себя переступить через черту, о которой только что вещал Норберт... Нет, когда б я знал, что мальчика, чьё мясо сейчас пережёвывает этот обжора, сбила машина, а ловкий патологоанатом вырезал из него пару сочных ломтей и продал их вместе с потрошками хозяину ресторана, я бы наверняка смог попробовать, но сейчас стоит мне представить, как несчастного ребёнка похищают, а потом, плачущего и зовущего маму, деловито забивают лестригоны, меня начинает тошнить».

— Чего же вы ждёте? — с набитым ртом осведомился мистер Норберт. — Этот суп — лучшее из всего, что мы пробовали!

Признаваться в пищеварительном бессилии или стать в глазах друга на ступень ниже него месье Бонишон не хотел, почему и воспользовался известным рецептом приготовления убедительной лжи, требующим смешивать правду и вымысел в равных пропорциях.

— Должен вам сказать, что мысли попробовать человечины стали посещать меня гораздо раньше, чем вас. — Он кратко поведал мистеру Норберту о сказочном сне, старых гравюрах и прочем. — И вот теперь мне кажется, что если моя детская мечта сегодня наконец осуществится, то дальнейшая гастрономическая жизнь моя станет пуста и бессмысленна. К тому же, я не совсем так — а вернее, совсем не так — видел это самое осуществление...

— Воля ваша, — проворчал мистер Норберт, — не ешьте, если не хотите... — Он уже дохлебал суп и размышлял над тем, какое блюдо заказать следующим. Месье Бонишон заметил это и предложил ему свою порцию. Она уже остыла, но мистер Норберт не стал привередничать.

Наевшись до отвала, он опять вызвал официанта. Вместо одного пришли двое, и мистер Норберт вновь протянул месье Бонишону своё кашне.

Когда оно было снято, месье Бонишон увидел совсем не то место, откуда началась его странная экскурсия в лестригонский ресторан. Вероятно, это было сделано для того, чтобы ещё сильнее сбить месье Бонишона с толку.

— А жаль, — вдруг вздохнул мистер Норберт, когда такси, доставившее их домой, отъехало достаточно далеко и шофёр уже не смог бы услышать не предназначенные для его ушей слова, — что в сегодняшнем меню не было «троянской бабы», сиречь женщины на девятом месяце беременности, зажаренной целиком и вместе с ребёнком. Как почётным гостям нам бы достался младенец, сваренный в околоплодных водах, — его плоть, по утверждению лестригонов, обладает невероятно нежным вкусом и чрезвычайно полезна для здоровья. Увы, в наши дни это блюдо готовится крайне редко — даже не на каждый праздник.

Месье Бонишон посмотрел на мистера Норберта — и вдруг с ужасом и отвращением увидел не близкого друга, а самого настоящего, несказочного людоеда, монстра, не только не желающего знать разницу между человечиной и любым другим мясом, но и явно предпочитающего её всем остальным видам убоины. По сравнению со столь холодным, рассудочным гортанобесием страстная мания месье Бонишона оказалась не более чем глупым капризом избалованного ребёнка, упрямо требующего именно того, что нельзя. «А всё-таки я не такое чудовище, как этот чокнутый янки!» — обрадованно решил месье Бонишон.