Читаем без скачивания Снежная пантера - Сильвен Тессон

Мюнье видит в быке душу мира, символ плодовитости. Я рассказал, что древние греки умерщвляли их, дабы преподнести кровь подземным духам, дым — богам, а лучшие куски — властителям. Быки считались заступниками, жертва равнялась молению. Однако Мюнье интересовал золотой век, когда жрецов еще не было.

— Яки живут с незапамятных времен; они — тотемы дикой природы и гуляли по этим стенам в эпоху палеолита. С тех пор они не изменились — как будто храп древности доносится из этих пещер…

Косогоры пестрели огромными копнами черной шерсти яков. Мюнье вперивал в них свой светлый и печальный взгляд. Как будто, грезя наяву, он пересчитывал последних владык, совершавших прощальное шествие по хребту. В XX веке китайские поселенцы практически истребили этих животных — лохматые корабли с несоразмерными рогами. Сегодня можно встретить разве что тени их стад по краям Чангтана и у подножия Куньлуня. С начала экономического подъема в Китае государство активно поощряет животноводство. Полтора миллиарда сограждан нужно кормить, унификация стандартов жизни на планете не могла, конечно, оставить их без красного мяса. Ветеринары скрестили диких яков с домашними видами и создали датонга, гибрид, сочетающий в себе крепость и покорность. Совершенное существо для глобального мира: плодовитое, с ровным характером и послушное, хорошо приспособленное для удовлетворения статистической прожорливости. Размеры особей уменьшались, яки хорошо плодились, однако изначальный вид постепенно вырождался. Совсем немного выживших представителей этой опасной расы по-прежнему выгуливают свою всклокоченную меланхолию по горным отрогам. Дикие яки — хранители мифа. Животноводы государственных хозяйств, бывает, ловят одного из них для обновления одомашненной расы. Мощь, сила, тайна, слава древних дрангов, подобно преданию, уходят из нынешнего бесцветного мира. Человек тоже одомашнился в технологичных западных городах. Отлично мог бы его описать — я сам именно таков и есть. Сидя в теплой квартире, гордо управляю бытовой техникой, листаю интернет-страницы; отказываюсь от буйства истинной жизни.

Здесь не идет снег. Тибет тянет свои сухие ладони к небу, голубому, как смерть. В то утро мы были на посту, на высоте 4600 метров, уже в пять часов. Лежали за хребтом, встававшим над хижиной.

— Яки придут, — сказал Мюнье, — мы на их высоте. Каждое травоядное пасется на определенном уровне.

Неподвижные горы, прозрачный воздух, пустой горизонт. Откуда могло взяться стадо?

Вдалеке на фоне гребня грелась на солнышке лиса, как будто вырезанная по контуру. Возвращалась с охоты? Она растворилась, как раз когда мой взгляд отрывался от нее. Пропала навсегда. Таков первый урок: звери появляются без предупреждения, а потом исчезают, не оставляя надежды увидеть их снова. Нужно благословлять мимолетную встречу с ними, почитать ее за подарок. Мне вспомнились ночи из детства, у Братьев Христианских Школ. Долгими часами мы должны были стоять, обратив глаза вверх, к хорам, и надеяться, что сейчас что-то произойдет. Что именно, священники объясняли невнятно, и неопределенность казалась нам менее соблазнительной, чем футбольный мяч или конфета.

Там, под сводами моего детства, и на этом откосе в Тибете царило одно и то же беспокойство. Смутное и потому не казавшееся опасным, однако не оставлявшее ни на минуту и, следовательно, — не пустячное. Когда кончится ожидание? Но между нефом собора и горами есть разница. Когда стоишь на коленях, надежда не нуждается в доказательствах. Молитва возносится ввысь, к Господу. Будет ли ответ? Существует он вообще? А сидя в засаде, знаешь, чего ждешь. Звери — это явленные боги. Существование их бесспорно. И если что-то случится, это будет награда. А если нет — снимем лагерь и завтра утром вернемся снова. Может, тогда появится зверь — будет праздник. Мы с радостью примем этого незнакомца, он где-то здесь — мы точно знаем, но придет ли он к нам — неизвестно. У тех, кто поджидает в засаде зверя, вера непритязательная.

Около полудня солнце греет сильнее всего. Булавочная головка в бескрайнем пространстве. В полукруглой ложбине у подножия хребта — небольшой кубик. Это наш затерянный сарайчик. Мы расположились на пятьдесят метров ниже плоских вершин; отсюда были хорошо видны каменистые склоны. Мюнье оказался прав: неожиданно появились яки. Они двигались с запада по узкой долине. Осыпи склонов в пятистах метрах от нас пестрят черными пятнами. Яки будто подпирали гору, не давая ей упасть. Приближаться к ним следовало бесшумно: с тыла и против ветра, от глыбы к глыбе. Мы с Мюнье оказались выше стада — на высоте 4800 метров. И вдруг яки бросились назад; теперь они поднимались к хребту так же бодро, как выходили из-за него. Может, заметили наши двуногие силуэты, устрашающие все живое? Яки трусили рысцой по бордовому склону и казались огромными кораблями, погрузившимися по ватерлинию… Или тюками шерсти, которые скользили сами по себе — движения ног были скрыты от глаз подгрудком. Стадо остановилось под перевалом.

— Двигаемся по хребту, — уверенно сказал Мюнье, — мы их догоним.

Мы всполошили улара (тибетскую индейку) и отогнали к северу стадо «голубых баранов» (Pseudois nayaur) — они паслись в глубине долины, а мы и не заметили. Мюнье именовал этих баранов тибетским словом «бархалы»; они, как серны, резвились на каменистых скатах, красуясь скрученными рогами и руном оттенков гризайли. Яки же забрались повыше и там сочли себя в безопасности. Теперь они не двигались.

А мы лежали в сотне метров от зверей на открытом склоне, среди мелких камней. Я разглядывал рисунок лишайника на камнях: кружевные цветы, как на картинках в медицинских книгах по дерматологии, принадлежавших моей матери. Утомившись деталями, я поднял глаза к якам. Они паслись и время от времени поднимали головы, как и я. Два рога медленно разворачивались к небу. Для полного сходства со статуей из Кносского дворца не хватало лишь позолоты… Где-то далеко, на западе, за выходом из ущелья выли волки.

— Поют, — подобрал слово Мюнье. — Их восемь, как минимум.

Откуда он мог это знать? Я различал лишь один жалобный вопль. Мюнье испустил вой. Прошло десять минут — и раздался ответ. Мне никогда не забыть этой невероятной беседы двух живых существ, точно знавших, что им никогда не побрататься… «Почему мы чужие друг другу?» — вопрошал Мюнье. «Чего ты хочешь от меня?» — вторил волк.

Мюнье пел. Волк отвечал. Мюнье замолкал, волк возобновлял песню. Вдруг на гребне самого высокого перевала показался один из них. Мюнье спел в последний раз, и волк побежал