Читаем без скачивания Беглец - Николай Дубов

- Ты б, Лександра, отпустил усы как усы, али вовсе сбрил. А то, как черные сопли под носом...

Пускай дед говорит что хочет, Юрке папкины усы нравились: две коротко подстриженные черные полосочки от ноздрей вниз. Юрка даже попробовал и себе подрисовать углем такие, но получилось смешно, тогда он нарисовал еще смешнее - через все щеки. Славка увидел и тоже намалевал себе усы, и Митька тоже, а потом пришла мать, им влетело, а больше всего, конечно, Юрке.

С приездом Виталия Сергеевича все незаметно начало меняться. И чем дольше он жил, тем больше менялось. Папка остался папкой, но стал казаться как-то меньше, а Виталий Сергеевич все больше его заслонял. И не потому, что Виталий Сергеевич высокий, сухопарый и костистый, а папка маленький. Он не совсем, конечно, маленький, а все-таки меньше всех ростом, даже меньше мамки. Но дело совсем не в росте. Они просто очень разные. Во всем. И говорят, и ходят, и делают все иначе. Даже когда папка стоит на одном месте, кажется, что он ужасно куда-то спешит - переступает с ноги на ногу, станет то так, то этак, и двигает руками, и перебирает пальцами, и улыбается, и шевелит губами, и хмурится, и щурится, как-то все время шевелится. Раньше Юрка этого не замечал или не обращал внимания, а теперь, когда приехал Виталий Сергеевич, стал замечать, и почему-то ему это все больше и больше не нравилось, и он даже стал стесняться, будто суетился не папка, а он сам. А Виталий Сергеевич никогда не торопился. Юрка сколько раз потихоньку наблюдал за ним, когда тот молчал и о чем-то думал, - он с полчаса, а может, и больше сидел как каменный, смотрел в одну точку, и в лице у него ничего не шелохнулось - ни твердо сжатый широкий рот, ни глубокие складки на впалых щеках. И он со всеми одинаков. Хоть с дедом, хоть с Максимовной или с мамкой, или с ними, ребятами. Голос у него спокойный, негромкий, но почему-то, когда он заговаривал, все умолкали и слушали, и он будто знал, был уверен, что так и будет, даже не пытался говорить громче, перекрикивать других. Ну, прямо как Сенька-Ангел сказал авторитетный. И когда они с дедом выпили, деда вон как развезло, а ему хоть бы что - не кричал, песни не орал и ни разу не заругался...

Вот таким и захотелось стать Юрке. Спокойным, сильным и авторитетным. Однако, как Юрка ни старался отыскать в себе что-нибудь, что делало бы его похожим на Виталия Сергеевича, отыскать не удавалось. Только и всего, что у него тоже широкий рот, из-за которого в школе его дразнили Юрием Долгоротым. Так ведь что ж рот...

На тамарисковом бугре было так хорошо, весело и интересно, что, если б можно, они и вовсе бы не уходили из лагеря, но их стыдили, корили и ругали все - и мамка, и Максимовна, и дед, и папка. Чтобы не надоедали людям. Они старались не надоедать, но то и дело оказывались там. Приезжие не сердились. Виталий Сергеевич сказал, что Юлию Ивановну можно называть тетя Юля, а его дядя Витя и приходить к нему, когда они захотят, если только он не занимается. Его они так и стали называть, а Юлию Ивановну почему-то стеснялись, и она осталась "Юливанной". Сначала они не понимали, почему такой большой и даже старый до сих пор занимается, но оказалось; что он вовсе не учится, а пишет книжку, по которой будут учиться другие, как строить дома и всякие здания.

Писал он по утрам, Юрка и Славка тогда делали всякие свои дела или просто околачивались и время от времени поглядывали из-за кустов, сидит он еще за столом или нет. И если он уже не сидел, они прямо шли к нему, а сзади плелся неотвязный Митька. Юливанна, если она еще была в лагере, говорила:

- Ну вот, идет твоя команда... А где ваше "доброе утро"?

- Доброе утро! - в один голос смущенно говорили Юрка и Славка.

Почему-то они все время забывали об этом. А Митька молчал. Он не понимал, зачем нужно без конца здороваться, если они виделись изо дня в день. Другое дело, если б не виделись месяц или год... И вообще - почему нужно здороваться, если они уже знакомые?

Юливанна брала зонтик, книжку и одеяло, чтобы постелить на песок, и уходила к морю. Без нее было лучше. Она их не прогоняла, не сердилась, но все-таки они ее стеснялись. А с дядей Витей они ходили купаться, гулять к Донгузлаву или по берегу моря и собирать пемзу, которую выбрасывает море, хотя она никому не была нужна, и помогали ему все делать. Например, мыть машину. Они все садились в "Волгу" и ехали к колодцу. Там и ехать всего ничего, ну все-таки. Мыл машину он сам, а они по очереди доставали воду из колодца. Колодец неглубокий, метра полтора, а ведерко у дяди Вити белое пластмассовое с черной ручкой. И совсем ничего не весит. Потом, когда машина начинала сиять и сверкать так, что слепило глаза, они вместе купались и снова ехали на машине в лагерь. И все время разговаривали. Про все. Он все-все знал... Нет, не все. Иногда он говорил: "Этого, брат, я не знаю"... Папка так никогда не говорил. Выходит, он знал больше? А может, он просто не признавался?

Все было так хорошо и интересно, что лучше и не могло быть. Оказалось, могло. Через неделю после приезда дядя Витя сказал:

- А что, молодые люди, не предпринять ли нам экспедицию в город за харчами? Тете Юле ехать не хочется, но мы, я думаю, справимся и сами, без женщин?

- На машине? - закричал Славка.

- Самолета у меня, к сожалению, нет и не предвидится. Так что придется на машине. Не возражаете?

Ха! Кто бы стал возражать?!

- Только два условия: получить разрешение у мамы и чтобы сопелки были чистые, - сказал дядя Витя и посмотрел на Митьку. У того под носом висела капля.

Они шуровали мордасы, не щадя кожи, пока она не заблестела на скулах, как лакированная. Мамка достала чистые рубашки. Славке хорошо, у него волосы острижены, а Юркин чубчик торчал в разные стороны. Юрка смочил водой, от этого он вздыбился еще хуже, и пришлось надеть кепку. Во всем параде они пошли в лагерь, сопровождаемые Митькиным ревом - его мамка не пустила. Юливанна еще спала в палатке, дядя Витя уже был готов, выведенная из-под тента "Волга" скалила сверкающие клыки и еле слышно пофыркивала выхлопом.

- Вы сияете, как новые двугривенные, - сказал Виталий Сергеевич. Поехали?

Юрка и Славка бросились к передней дверце и едва не подрались из-за того, кто сядет спереди.

- По очереди, - сказал дядя Витя, - один туда, другой обратно.

Юрка сел на переднее сиденье. Мягко покачиваясь, "Волга" выехала с бугра. В воротах стояли мамка, ревущий Митька и Ленка. Славка высунулся в окно и закричал, как Сенька-Ангел:

- Привет! Привет!

Митька завыл сиреной. "Волга" накренилась на съезде и выехала на дорогу.

Ветер ворвался в открытые окна, зашуршал газетой, лежащей на полке у заднего смотрового стекла. Дом, окутанный розовой дымкой бугор, на котором краюшкой нежаркого утреннего солнца виднелся верх оранжевой палатки, стремительно побежали от них, всё быстрее и быстрее, уменьшались, стали блекнуть, терять цвет и свет, а белая дорога бросалась под колеса, под ними лопотали камни, и, как редкий дымок, курилась за багажником пыль. Коса сузилась, вплотную подступили к дороге море и заросший осокой илистый залив Донгузлава. Запахло мокрой солью и тиной, горячей дорожной пылью и парусиной чехлов.

- Шестьдесят! - закричал Славка.

Он все время вскакивал, чтобы посмотреть на спидометр. Большая стрелка под прозрачным зеленым козырьком постояла на цифре "60" и поползла влево, машина начала накреняться то в одну, то в другую сторону. Они перебрались через песчаные отвалы и остановились. Дом уже скрылся в пепельно-лиловой дымке, в эту дымку, извиваясь, уползала оставшаяся позади дорога.

Здесь все было еще ненастоящее, временное. И подъезд, и причальная стенка, на которой вместо кранцев висели связки старых покрышек, и самые берега промоины через пересыпь. Их еще только укрепляли, будущие берега: вдали от воды пневматические молоты постукивали по ржаво-красным корытам шпунтов, и они податливо уходили в песок. С моря через промоину отчаянно дымящий буксир тянул в лиман землеотвозную шаланду. Порожняя, она моталась на свежей волне, буксирный трос пронзительно стегал по воде, она всплескивалась зеркальной стенкой. По ту сторону промоины дымила камбузной трубой двухпалубная белая брандвахта, в которой жили работающие на строительстве, а рядом торчали хоботы кранов, горы песка. По обе стороны промоины, соединенные кабелем, стояли высокие решетчатые башни с прожекторами.

Сзади, впритык к "Волге", остановилась трехтонка.

- Привет! Привет! - закричал шофер и помахал им рукой.

- Сенька-Ангел! - ахнул Юрка. - Ты куда?

Сенька вылез из кабины, зло попинал покрышку, плюнул и подошел к ним.

- Чтоб его черти так варили!

- Кого?

- А того, кто придумал покрышки наваривать. Лупятся, как пасхальные яички, а ты - езди...

- Ты тоже в город?

- За соляркой.

- А воду?

- Петро-белорус на работу вышел. Хватит мне водовозничать.

- Так он же не хочет к нам заезжать!

- А я при чем? Пускай дед договаривается...