Читаем без скачивания Смежный сектор - Андрей Ливадный

Зачем Доминик спас его? К чему автоматическая система тратила невосполнимый ресурс, выхаживая калеку? Что он сможет сделать, когда выйдет отсюда? Доковылять до ближайшей баррикады и подороже продать вновь обретенную жизнь?

Мысли кружились в ирреальном танце, их гасил, поглощал ненатуральный всеобъемлющий покой, навязанный ему реанимационной системой.

Прошло немало времени, прежде чем Астафьев вновь попробовал пошевелиться, и эта попытка, к его удивлению, увенчалась некоторым успехом.

Судя по ощущениям, обе руки и нога были пристегнуты к металлопластиковым поручням, предохраняющим его от падения на пол. — Николаю удалось лишь повернуть голову, почувствовав, что волосы наголо обриты, а свободу движения ограничивают какие-то тонкие гибкие трубки.

В поле зрения попал стол, венчавшийся шеренгой компьютерных терминалов На поцарапанной столешнице лежат мохнатый слои пыли, в котором пропечатались смазанные следы. Наверное, их оставил Ван Хеллен, когда принес сюда бесчувственное тело.

Некоторое время Николай занимал себя тем, что всматривался в надписи, то и дело возникающие на экранах плоских мониторов, расположенных под острым, неудобным для восприятия углом относительно его ложа.

В состав штурмовых групп обязательно входил компьютерный техник. Это звучало громко, если учитывать глубину познаний Астафьева в области кибернетики. Да, он читал древние наставления, но мало что понимал в них. В период усиленной подготовки его попросту заставили вызубрить последовательность команд, которые он должен был ввести в главный компьютер, чтобы ресурсы Мира были перераспределены в пользу людей.

Их группа попала в засаду и была уничтожена, не преодолев и половину пути до заветного центра управления. Судя по отголоскам близкого боя, другим отрядам также не удалось победить в схватке за ежегодное перераспределение ресурсов.

Зачем мы живем?

Мысль периодически поднималась из глубин подсознания, примешиваясь к обрывочным болезненным воспоминаниям.

Неужели Мир был изначально создан для мучительной борьбы двух ненавидящих друг друга рас?

Вопросы без ответа.

Кто он такой, чтобы думать о сути мироздания? Пройдет немного времени, и автоматическая система отпустит его, погаснут экраны мониторов, смолкнет писк индикационных сигналов, возможно, весь комплекс замрет, погрузившись во мрак энергосберегающего режима, равнодушный, безучастный, пока на место Николая не принесут кого-то другого, жестоко искалеченного в бою.

Это тоже жизнь? — думал он, глядя на перемигивающиеся огоньки терминалов. — Или ее подобие?

Геометрические узоры света расплывались перед глазами, и зрение неожиданно сфокусировалось на иных деталях окружающей обстановки: посреди стола стояла пустая чашка, крепко присохшая к поверхности выплеснувшимся когда-то кофе. Бурый, похожий на кляксу ободок окружал ее, рядом лежали покоробленные листы пластбумаги, из-под которых виднелся краешек непонятного прямоугольного предмета.

Рядом со с голом стояло кресло, укрепленное на дугообразном монорельсе.

Кто приходил сюда, чтобы сесть в него? — Разум Николая машинально выстраивал логическую цепочку причин и следствий: — Раз здесь осталась чашка с недопитым кофе, значит, был и человек, следивший за показаниями приборов, — думал он, — человек, понимавший смысл появляющихся на экранах сообщений, не испытывающий страха и неприязни к непонятным машинам…

Рассуждение оказалось неожиданным, оно потревожило разум сильнее, чем иные переживания.

Теперь Астафьев уже не просто скользил сомнамбулическим взглядом по тусклым экранам, а пытался осмыслить появляющиеся на них символы, сложить их в слова и строки лаконичных сообщений. В другое время это показалось бы ему сверхзадачей — разве можно понять таинственные процессы, протекающие в недрах автоматизированных комплексов, используя только знание древнего алфавита?

Если бы не одиночество и воздействие успокаивающих препаратов, нивелирующих эмоциональные всплески, он никогда бы не смог вот так часами лежать, глядя на ровные шеренги контрольных мониторов, и читать, невольно шевеля губами, а потом долго размышлять над смыслом понятных или, наоборот, неизвестных ему слов, пытаясь постичь контекст кратких сообщений.

Теперь время вообще перестало существовать для него.

Он доводил себя до полного морального изнеможения, пока не впадал в глубокий сон, но, проснувшись, вновь принимался за прежнее занятие.

Настал день, когда захваты, сковывающие его запястья и лодыжку, автоматически открылись.

Николай повернул голову и понял, что, пока он спал, исчезли оплетавшие его тело провода и трубки.

Он был исцелен и свободен.

Страшно ощущать себя калекой… Астафьев в полной мере познал это чувство, беспомощно перевалившись за низкий бортик отключившейся реанимационной камеры.

Пол был холодным, давно не мытым, вокруг валялись элементы гермоэкипировки, бурой заскорузлой грудой лежала его пропитанная кровью одежда. Пластик облицовки лип к коже, озноб мурашками полз по нагому телу, чувство полнейшей беспомощности в какой-то миг придавило, будто внезапно рухнувшая плита…

Ему хотелось закричать, взвыть, сломать внезапно окружившую его разум хрупкую тишину, но из горла вырвался лишь сдавленный хрип.

Похудевшая рука дотянулась до изгибающегося монорельса, дрожащие от напряжения пальцы вцепились в него, неловко подтаскивая тело к заветному креслу.

Николай отчетливо понимал — отныне он предоставлен сам себе. Зная, что беспомощного, бесполезного для остальных людей калеку ожидает неминуемая гибель в жестких условиях непрекращающейся борьбы за выживание, он инстинктивно, как утопающий за соломинку, ухватился за призрачную надежду, зародившуюся в последние дни.

Если б не ранение и долгий период вынужденного бездействия, когда работал только разум, он никогда бы не пришел к парадоксальному, с точки зрения традиционных взглядов, выводу: расположенными вокруг машинами раньше управляли люди. Это вселяло страх и надежду.

С трудом подтянувшись, он кое-как вскарабкался в кресло.

Пальцы по-прежнему дрожали, физические усилия после долгой неподвижности давались с неимоверным трудом, нагое тело, несмотря на холод, покрылось липкой испариной.

Откинувшись на податливую, мягкую спинку с удобным подголовником, он некоторое время сидел, приходя в себя после совершенных усилий.

Наконец разноцветные искры перестали мельтешить перед глазами, непроизвольная дрожь понемногу улеглась, оставив ощущение ломоты в ослабевших от долгой неподвижности мускулах.

Сколько дней Астафьев смотрел на этот стол, предвкушая минуту, когда сможет наконец сесть в кресло и…

Он протянул руку, сдвинул листы пластбумаги, освобождая из-под них странный предмет, уголок которого долго терзал его воображение.

Серый, ничем не примечательный прямоугольник, размером с человеческую ладонь.

Николай перевернул его, сдул пыль, с замиранием сердца наблюдая, как свет упал на матовую поверхность, преломился, и тонкая пластина внезапно приобрела объем, открывая взгляду навек запечатленное изображение молодой улыбающейся женщины.

«Френку от Катрин».

Его внезапно бросило в жар.

Ник всматривался в удивительные, живые черты незнакомой женщины, понимая, что никогда не видел такого нежного открытого взгляда; ямочки на щеках, счастливая улыбка, длинные вьющиеся волосы — все это создавало нереальный, потусторонний образ… Астафьев сидел, будто завороженный, и смотрел на голографический снимок, который сказал ему все, дал интуитивный ответ на большинство казавшихся неразрешимыми вопросов: да, была иная жизнь, смысл которой не сводился к количеству убитых ксеноморфов, — он играл на губах незнакомки недоступным пониманию счастьем.

Николай забыл про холод и дрожь.

Он невольно вспоминал свой небогатый опыт общения с представительницами противоположного пола: образы современниц, суровые, неприветливые, накладывались на снимок, словно гротескные, ломающиеся тени: и в голову вдруг пришла ясная, осознанная мысль: их борьба, лишения, схватки с Чужими — это не жизнь, а уродливый отголосок прошлого…

Нервное перевозбуждение постепенно прошло, сменяясь глухой депрессией.

Тела коснулась прохлада, быстро превратившаяся в неприятное чувство холода.

Николай сидел в кресле, глядя на погасшие экраны мониторов, и все отчетливее понимал: вывод о главенствующей роли людей, может быть, и верен, но его надежды вряд ли сбудутся — он не мог сделать даже такой малости, как заново включить вошедшую в энергосберегающий режим аппаратуру, не говоря уже о том, чтобы постичь смысл ее функций, научиться управлять компьютерными комплексами.